Вся помещичье-буржуазная пресса писала о царящей в Думе «скуке», апатии, охватившей ее, непосещении заседаний и т. п., сознании полной бесплодности всяких усилий по части «органического» законодательства. Либералы, естественно, обвиняли во всем правительство и Государственный совет. Характеризуя думские настроения, октябристский публицист в статье под названием «Без надежды» писал: «...Все партии обесцветились, все знамена полиняли, все ораторы твердят надоевшие зады. Ни тактики, ни работы у них нет, потому что нет плана* что делать, как вывести Россию из тупика,.. Они сидят в Думе, как в канцелярии. И жгучее чувство безнадежности охватывает при взгляде на такую Думу» [331].
Вывести Думу из прострации попытались кадеты* вставшие, в отличие от прошлых лет, на путь довольно широкой законодательной инициативы. Они внесли свои законопроекты, среди которых было несколько «боевых».. При этом преследовалась двойная цель: подтолкнуть октябристов в сторону «левого центра» и поднять, насколько возможно, престиж Думы в глазах масс, который уже был близок к нулю. На первой сессии были внесены законопроекты о неприкосновенности личности, о печати* свободе совести, союзах и собраниях, реформе Городового положения 1892 г. и, наконец, об изменении избирательного закона по выборам в Думу. Судьба всех этих законопроектов, разумеется, была весьма плачевной.?
Законодательное предположение о неприкосновенности личности было отклонено Думой даже в смысле его желательности. Оно было передано в комиссию только в качестве материала, т. е. навеки похоронено. Не помог кадетам расчет на поддержку октябристов, которые много раз требовали от правительства внесения этого законопроекта, жалуясь на царящий всюду, особенно в провинции, безудержный произвол администрации и полиции, не обходящих своим вниманием даже «умеренные слои общества». Не помогла и горячая речь Родичева, пытавшегося снова объяснить правительству и Думе всю меру общей опасности, вызываемой отсутствием реформ. «И мы,— говорил кадетский оратор, подытоживая пройденный либерализмом путь,— когда в течение десятков лет мы употребляем все усилия для того, чтобы достичь своих идеалов проповедью, мы остаемся в дураках (справа смех и рукоплескания...). Да, гг., перед теми, которые говорят: без насилия не будет свободы...» п.
Вся буржуазия, писал В. И. Ленин, «от кадетов до октябристов, кричит и стонет, призывая к реформам и сама себя объявляя в „дураках" за допущение мысли о возможности реформ в России» [332][333].
Та же участь постигла и весьма умеренный кадетский законопроект о свободе совести, сохранявший господствующее положение православной церкви. Законопроекты о печати, собраниях и союзах были признаны желательными и переданы в комиссии, но обратной дороги на повестку дня Думы они не нашли.
Центральное место в «малой законодательной программе» кадетов занимал законопроект, предлагавший заменить закон 3 июня всеобщим избирательным правом. Новизна здесь, с точки зрения кадетской тактики, заключалась в том, что это был демонстративный законопроект, не имевший ни малейших шансов быть принятым, так как это было бы актом самоубийства как для правых, так и для октябристов. Да и сами кадеты никогда бы не внесли его, если бы всерьез рассчитывали на его принятие. Опыт III и IV Дум достаточно убедил их в том, что их собственное представительство в Думу обеспечивается треьеиюньским избирательным законом. Именно поэтому октябристы упрекали кадетов в лицемерии, доказывая с полным основанием, что они не меньше их боятся всеобщего избирательного права. Таким образом, кадеты здесь встали на тот путь, который раньше отвергали, считая его принципиально неприемлемым для «ответственной оппозиции». Процесс безостановочного левения страны и столь же безостановочного падения роли Думы заставил их признать свое поражение перед социал-демократической фракцией и попытаться воспользоваться ее же оружием.
В то же время кадетский законопроект был очередным зондажем настроений октябристов, оказавшимся и на этот раз весьма неудачным. «...Говорить о всеобщем избирательном праве,—заявил Шидловский,—по-моему, представляется совершенно невозможным, и такова точка зрения Союза 17 октября» [334].
Не имела успеха и инициатива прогрессистов, выступивших с законодательным предположением об изменении земского Положения 1890 г. в сторону некоторого расширения избирательного права и прав земства.
В IV Думе не было по существу возможности для либерального творчества даже по октябристскому рецепту. Ничтожный октябристский законопроект, предусматривавший незначительное понижение ценза при выборе земских гласных, встретил возражения среди самих октябристов. И когда Дума высказалась за желательность законопроекта, он, как и другие, погиб в недрах комиссии.
Законодательный паралич IV Думы был неизлечим. Кризис «верхов». Параллельно с кризисом Думы развивался кризис «верхов». Содержанием его были резкий крен «верхов» вправо, падение авторитета официального правительства, полное превращение его в объект игры камарильи и «темных сил», что нашло наиболее яркое и законченное олицетворение в распутинщине.
Преемником Столыпина царь назначил В. Н. Коковцова, оставив ему же пост министра финансов. Коковцов не был прямым ставленником камарильи, какими являлись например, военный министр В. А. Сухомлинов и сменивший
Макарова на посту министра внутренних дел черниговский губернатор Н. А. Маклаков. Но камарилья рассчитывала на него как на исполнительного оппортуниста-чиновника, учитывавшего в своей деятельности прежде всего настроения и волю «сфер». Шидловский позже писал, что царь при назначении Коковцова на пост председателя Совета министров прямо сказал ему: «Не следуйте примеру Петра Аркадьевича (Столыпина.— А. А.), который как-то старался все меня заслонять, все он и он, а меня из-за него не видно было» [335]. Сам Коковцов свидетельствует, что императрица по тому же поводу сказала ему буквально следующее: «...Вы не должны стараться слепо продолжать то, что делал ваш предшественник... Не ищите поддержки в политических партиях; они у нас так незначительны. Опирайтесь на доверие государя...» [336]
Коковцов не только отлично понял, чего ждут от него верхи и правые, но с первых же дней своего премьерства стал делать все, чтобы оправдать эти ожидания. В частности, свое первое появление в Думе в качестве председателя Совета министров он ознаменовал националистической речью, которая привела в бурный восторг всю правую часть Думы, хотя до этого Коковцов в помещичье^буржу- азных кругах считался противником национальной политики Столыпина. И тем не менее он потерял полученное им в аванс доверие верхов очень быстро.
Крепостникам-помещикам политика Коковцова казалась чересчур буржуазной, недостаточно обеспечивающей их аппетиты. Показателем их недовольства служит цитированная выше статья Меньшикова «Экзамен В. Н. Коковцова».
Одним из непосредственных поводов, вызвавших крайнее раздражение думских правых против Коковцова, было его нежелание давать безоглядно деньги главарям черносотенцев, грызня которых из-за казенных денег сделалась уже притчей во языцех. Когда Пуришкевич, П. В. Новицкий и Марков 2-й потребовали от Коковцова 960 тыс. руб. на избирательную кампанию в IV Думу, последний отказал, отлично понимая, куда в действительности пойдут деньги [337]. В ответ Марков разразился угрозами, и с этого
времени появление Коковцова в IV Думе стало сопровождаться резкими нападками в его адрес со стороны правых и националистов.
Но главным камнем преткновения для Коковцова, как и для ряда других министров, стал Распутин. Распутин- щина в 1912—1914 гг. уже расцвела пышным цветом* Влияние «старца» при дворе было огромным. Падение Макарова целиком было обусловлено его тактическим промахом в отношении Распутина. Распутин сделался «центральным вопросом», свидетельствует Коковцов[338]. Распутиным и его похождениями были заняты двор, Совет министров, Дума, * пресса. Одна сенсация сменялась другой* Газеты смаковали драку с Распутиным его недавних друзей — епископа Гермогена и монаха Иллиодора. По требованию царя оба еще недавно всесильные черносотенцы- обскуранты подверглись суровому наказанию Синода. Царь требовал от Коковцова, чтобы тот заставил печать молчать о Распутине, что было невозможно. Со своей стороны Коковцов настаивал, во имя спасения престижа царской власти, на отъезде Распутина в Тюмень. В результате Коковцов полностью утратил расположение царской четы и вопрос о его отставке стал только делом времени.
Уже в период избирательной кампании в IV Думу министры А. В. Кривошеин, И. Г. Щегловитов, С. В. Рухлов, В* А. Сухомлинов и др.— все ставленники камарильи и крайние черносотенцы — повели тайную и явную борьбу против премьер-министра. Когда собралась IV Дума, они заключили с этой целью союз с главарями крайних правых и националистов. Первый удар от них Коковцов получил, явившись в Думу с правительственной декларацией. Оценивая декларацию, Пуришкевич говорил: «Нам надоела, нам претит... эта шаткость правительственной власти...» «Программа, с которой выступил здесь перед нами председатель Совета Министров, это не путеводная звезда..., а...‘ туманность» [339]. На Коковцова обрушились также националисты, выражая при этом сочувствие сидевшим тут же в министерской ложе Рухлову, Щегловитову, Кривошеину и Маклакову [340].
