Ведь
Сам Он в конце концов прославляет людей,
отдавших жизни свои за дела, которые Он считает плохими, на
том
чудовищном, достойном софиста основании, что самим людям эти дела
казались
добрыми и достойными. Подумай также, сколь нежелательным образом
люди
умирают на войне. Они знают, что их можно убить, и все же идут
туда,
особенно если они приверженцы Врага. Для нас было бы гораздо лучше, если
бы
все они умирали в дорогих больницах, среди врачей, которые им лгут по
нашим
же внушениям, обещая умирающим жизнь и утверждая их в том, что
болезнь
извиняет каждый каприз, и (если наши сотрудники хорошо знают свое дело) не
допуская мысли о священнике, дабы тот не сказал больному о его
истинном
положении. А как губительна для нас постоянная память о смерти!
Наше патентованное оружие -- довольство жизненными благами
--
оказывается бездейственным. В военное время никто уже не верит, что
будет
жить вечно.
Мне известно, что Паршук и некоторые другие видели в войнах
огромную
возможность для атак на веру, но такой оптимизм мне кажется
сильно
преувеличенным. Своим земным последователям Враг ясно показал, что
страдание
-- неотъемлемая часть того, что Он называет Искуплением. Так что
вера,
разрушенная войной или эпидемией, даже не стоит наших усилий.
Конечно,
именно в моменты ужаса, тяжелой утраты или физических страданий, когда
разум
человека временно парализован, ты можешь поймать его в ловушку. Но
даже
тогда, если человек воззовет о помощи к Врагу, он почти всегда, как
я
обнаружил, оказывается под защитой.
Твой любящий дядя Баламут.
ПИСЬМО ШЕСТОЕ
Мой дорогой Гнусик!
Приятно узнать, что возраст и профессия твоего подшефного не
мешают
призвать его на военную службу. Желательно, чтобы он находился в
полнейшей
неуверенности и воображение его кишело противоречивыми картинами
будущего,
рождающими то страх, то надежду. Ничто нс защищает человеческую душу
от
Врага лучше, чем тревога и неизвестность. Враг хочет, чтобы
люди
сосредоточились на своем деле; наша задача -- поддерживать их мысли о
том,
что может с ними случиться.
Твой подопечный, конечно, знает, что он должен послушно
следовать
Вражьей воле. Конечно, Враг имеет в виду, что человек должен
терпеливо
принимать те горести, которые выпадают ему сейчас, тревогу и
неизвестность
настоящего. Как раз в ответ на эти горести он должен сказать: "Да будет
воля
Твоя", и за то, что он ежедневно несет именно этот крест, и получит он
хлеб
насущный. Твоя задача в том, чтобы подопечный никогда не думал о
своем
теперешнем страхе как о возложенном на него кресте, а думал о
предметах
своего страха. Заставь его воспринимать их как кресты. Заставь его
забыть о
несовместимости пугающих его опасностей, о том, что все разом они не
могут
на него свалиться. Заставь его настроиться на то, что в будущем он
вынесет
их стойко и терпеливо. На самом деле почти невозможно проявить
истинное
смирение перед лицом судьбы, у которой дюжина гипотетических обличий.
Тому,
кто пытается это сделать, Враг не оказывает значительной помощи. Смирение
же
перед теперешним, подлинным страданием, даже если страдание толь
ко в страхе, не остается обычно без помощи свыше.
Здесь действует важный духовный закон. Я уже объяснял тебе, что
ты
можешь ослабить молитвы подопечного, переключив его внимание с Врага
на
собственные представления о Нем. И страхом легче управлять, если
мысли
человека переключены с предмета страха на сам страх (причем страх
этот
воспринимается как нынешнее и нежелательное состояние). Если же он
сочтет
страх возложенным на него крестом, он неизбежно сочтет его и
душеполезным.
Таким образом, можно сформулировать общее правило: если разум
подопечного
работает на нас -- отвлеки его от самосознания; если же разум работает
на
Врага, сосредоточь его на себе. Пусть обида или женское тело так
увлекут
его, что ему и в голову не придет подумать: "Я разозлился" или "Я
поддаюсь
похоти". И напротив, пусть мысль: "Я становлюсь набожней" или
"...всех
милосердней" так поглотит его, что он не оторвет свой взгляд от себя, не
обратит его к Врагу и ближним.
Что касается его общего отношения к войне, ты не должен
слишком
полагаться на ту ненависть, которую люди так любят обсуждать в
христианской
и антихристианской печати. Когда подопечному очень плохо, конечно, стоит
разогревать его злобные чувства к немецким лидерам: это хорошо. Но
обычно
это всего
лишь мелодраматическая или мифическая ненависть, направленная
против
каких-то воображаемых козлов отпущения. Он никогда в жизни не встречал
этих
людей -- это все образы, скроенные из газетных сведений. Результаты
такой
выдуманной ненависти часто для нас огорчительны, а из всех людей
англичане в
этом
отношении самые прискорбные тряпки. Они как раз из тех
ничтожеств,
которые вопят, что всех пыток мира мало для их врагов, а потом отдают чай
и
сигареты первому же раненому немецкому пилоту, оказавшемуся у их
кухонной
двери.
Как бы ты ни действовал, в душе твоего пациента всегда есть и
доброе, и
злое. Главное направлять его злобу на непосредственных ближних, которых
он
видит ежедневно, а доброту переместить на периферию так, чтобы он думал, что
испытывает ее к тем, кого вообще не знает. Тогда злоба станет
вполне
реальной, а доброта мнимой. Нет смысла разжигать в нем ненависть к
немцам,
если в то же время в нем растет пагубная доброта к матери, к начальнику
на
работе и к соседям по трамваю. Представь себе пациента в
виде
концентрических кругов, из которых центральный -- его воля, следующий
--
разум, а затем -- фантазия. Вряд
ли можно из всех кругов выхолостить все, несущее печать Врага, но
ты
должен подталкивать все добродетели от центра к краю, пока они не
обоснуются
в круге фантазии, а все желательные нам качества -- в круге воли.
Только
дойдя до воли и став привычками, добродетели действительно опасны для
нас.
Я, разумеется, имею в виду не то, что подопечный считает своей волей, когда
он рвет, мечет и обретает решимость, стиснув зубы, а подлинный центр
его--
то, что Враг называет сердцем. Никакие добродетели, окрашенные
фантазией,
одобренные разумом, даже пылко любимые, не уберегут человека от отца
нашего:
он только окажется еще смешнее, когда попадет к нему.
Твой любящий дядя Баламут.
ПИСЬМО СЕДЬМОЕ
Мой дорогой Гнусик!
Меня удивляет твой вопрос. Ты интересуешься, важно ли, чтобы
подопечный
знал (или не знал) о твоем существовании. Что до настоящей фазы борьбы, на
этот счет была инструкция низшего командования. Наша политика и
состоит в
том, чтобы скрываться. Разумеется, так было далеко не всегда. Перед
нами
мучительная дилемма. Когда люди не верят в нас, нам не получить тех
отрадных
результатов, которые дает прямой террор, и к тому же мы лишены
радостей
магии. С другой стороны, когда они в нас верят, мы не можем делать из
них
материалистов и скептиков. Во всяком случае, пока еще не можем.
Надеюсь, в
свое время мы научимся так разбавлять науку эмоциями и мифами, что вера
в
нас (под измененным названием) проберется и обоснуется в них, тогда как
душа
человека останется закрытой для веры во Врага. Вера в "жизненную
силу",
культ секса и психоанализ могут оказаться здесь весьма полезными. Если
нам
когда-либо удастся создать изделие высшего качества -- мага-материалиста, не
только использующего, но и почитающего то, что он туманно
и расплывчато именует "силами", отрицая при этом невидимый мир, мы
будем близки к победному концу. Не думаю, что тебе очень уж
трудно
обманывать пациента. "Черти" - комические персонажи
для современных людей, и это поможет тебе. Если какое-то
смутное
подозрение забрезжит в голове подшефного, покажи ему изображение существа
в
красном трико, убеди его, что, поскольку в такое существо он верить
не
может, он не может верить и в тебя. Это старый метод, он есть во
всех
учебниках.
Я не забыл своего обещания и обдумал, сделать ли подшефного
крайним
патриотом или крайним пацифистом. Все крайности, кроме крайней
