- Да, всё равно. Но ей не всё равно, что он выставил себя на посмешище прямо перед ее домом! Теперь она думает, что ему на нее плевать. Вероятно, она ошибается, но это уже засело в голове и отступать поздно, ведь она успела согласиться выйти замуж - и на следующей неделе разошлют приглашения. Свадьба будет с эмберсоновским размахом, с устрицами, плавающими в ледяных чашах, с оркестром из другого города, с шампанским и шикарными подарками - особенно дорогой будет от самого Майора. Потом Уилбур увезет ее в самое дешевое свадебное путешествие, а она станет его доброй женушкой, но дети у них будут такими избалованными, что город вздрогнет.
- Но, ради всего святого, откуда вы знаете, миссис Фостер?
- Разве она может влюбиться в такого, как Уилбур? - спросила миссис Фостер, но ответить никто не посмел. - Значит, вся ее любовь уйдет на детей, и это погубит их!
Пророчица ошиблась только в одном, а в остальном ее дар предвидения не подвел. Свадьба прошла с Эмберсоновским великолепием, были даже устрицы во льду; Майор преподнес молодым проект нового особняка, не менее изысканного и внушительного, чем Эмберсон-Хаус, и обещал построить его на свои деньги в Эмберсон-эдишн. Оркестр, конечно, пригласили чужой, не местный, до сих пор страдающий от потери контрабаса; как утверждало пророчество и утренняя пресса, музыканты приехали издалека; и в полночь все по-прежнему пили шампанское за здоровье невесты, хотя сама она два часа назад отбыла в свадебное путешествие. Четыре дня спустя чета вернулась в город, и эта краткость ясно показала, что Уилбур и впрямь экономил как мог. Все говорили, что жена из Изабель вышла хорошая, но последний пункт предсказания оказался неточен. У Уилбура и Изабель не было детей; был лишь один ребенок.
- Только один, - сказала миссис Генри Франклин Фостер. - Но хотелось бы знать, не хватит ли его избалованности на целый выводок!
И ей опять никто не возразил.
Когда Джорджу Эмберсону Минаферу, единственному внуку Майора, стукнуло девять, перед ним трепетали все - и не только в Эмберсон-эдишн, но и во многих других кварталах, по которым он проносился галопом на своем белом пони.
- Богом клянусь, ведете себя так, будто весь город ваш, - однажды посетовал раздраженный работяга, после того как Джорджи въехал на пони прямо в кучу песка, который тот как раз просеивал.
- Будет, когда вырасту, - невозмутимо ответил ребенок. - А сейчас это город моего деда, выкуси!
Сбитый с толку взрослый не смог возразить на это кажущееся преувеличение и лишь пробормотал:
- Жилетку поправь!
- И не подумаю! Доктор говорит, так здоровее! - тут же отрезал мальчик. - Но вот что я сделаю: я поправлю жилетку, если ты утрешь свой нос!
Всё было разыграно как по нотам - именно так выглядели уличные перепалки в описываемое время, а уж в них-то Джорджи поднаторел. На нем вообще не было жилета; как бы нелепо это ни звучало, но у пояса, между бархатной визиткой и короткими штанишками, виднелся кушак с бахромой, ибо в те времена в моду вошел юный лорд Фаунтлерой14, и мать Джорджи с не слишком развитым чувством меры, когда дело доходило до сына, одевала его именно в этом стиле. Он щеголял не только в шелковом кушаке, шелковых чулках, тонкой рубашке с широким кружевным воротом и в черном бархатном костюмчике, но носил длинные русые локоны, в которых частенько застревали репьи.
За исключением внешности (которая являлась выбором матери, а не его самого), Джорджи мало походил на знаменитого Цедрика Фаунтлероя. Было сложно представить, чтобы Джорджи, подобно герою из книжки, сказал: "Положись на меня, дедушка". Через месяц после своего девятого дня рождения, на который Майор подарил ему пони, мальчик свел знакомство с самыми отъявленными хулиганами из разных кварталов городка и сумел убедить их, что отчаянность богатенького мальчика с завитыми локонами может дать фору безрассудству любого из них. Он дрался с ними, в определенный момент впадая в исступление, когда разражался злыми слезами, хватался за камни и, с завыванием выкрикивая угрозы убить всякого, пытался осуществить обещанное. Драки часто переходили в перебранки, в которых он и научился бросать слова похлеще, чем "И не подумаю!" и "Доктор говорит, так здоровее!". Так, однажды летом, приехавший в гости мальчик, изнывая от скуки на стойке ворот преподобного Мэллоха Смита, заметил несущегося на белом пони Джорджа Эмберсона Минафера и, постегиваемый досадой и скукой, закричал:
- Черт тебя дери! Гляньте, волосы как у девчонки! Скажи, малыш, зачем у мамки кушак взял?
- Это твоя сестренка для меня украла! - вдруг ответил Джорджи, притормаживая. - Сперла с нашей веревки, пока белье сушилось, и отдала мне.
- Иди постригись! - разъярился приезжий. - И у меня нет сестры!
- Знаю, что дома нет. Я про ту, что в тюряге.
- А ну-ка слезай с пони!
Джорджи соскочил на землю, а его противник спустился с ворот преподобного мистера Смита - но сделал это со стороны двора.
- А ну выходи, - сказал Джорджи.
- Щас! Сам сюда топай! Да я тебе...
Вызов накликал беду, потому что Джорджи тут же перепрыгнул забор, - четыре минуты спустя миссис Мэллох Смит, услышав возню во дворе, выглянула в окно, взвизгнула и бросилась в кабинет пастора. Мистер Мэллох Смит, мрачнобородый методист, вышел на улицу и увидел, как юный Минафер энергично готовит гостящего в доме племянника к роли центральной фигуры в живых картинах, представляющих какое-нибудь побоище. Приложив немалые физические усилия, мистер Смит всё же сумел дать племяннику возможность убежать в дом, ведь Джорджи был вынослив, и быстр, и, как всегда в таких делах, невероятно упорен, но священнику, после эпической мощи потасовки, наконец удалось оторвать его от врага и потрясти за плечи.
- А ну перестань, ну же! - ожесточенно орал Джорджи, вырываясь. - Кажись, ты не понял, кто я!
- Всё я понял! - отрубил разозленный мистер Смит. - Я знаю, кто ты, и знаю, что ты позоришь свою матушку! Ей должно быть стыдно, что она позволяет...
- Заткнись и не говори, что моей маме должно быть стыдно!
Вскипевший мистер Смит был не в силах закончить разговор с достоинством.
- Ей должно быть стыдно, - повторил он. - Женщина, которая разрешает такому паршивцу, как ты...
Но Джорджи уже добежал до своего пони и уселся верхом. Прежде чем пуститься в свой обычный галоп, он опять прервал преподобного Мэллоха Смита, закричав:
- Жилетку одерни, ты старый козел, понял? Поправь жилетку, утри нос - и катись ко всем чертям!
Такая преждевременная зрелость менее необычна, даже среди отпрысков Богачей, чем представляется многим взрослым. Однако преподобный Мэллох Смит столкнулся с подобным впервые и поэтому рвал и метал. Он тут же настрочил письмо матери Джорджи, в котором, взяв в свидетели племянника, описал преступление, и миссис Минафер получила послание раньше сына. Когда мальчик пришел домой, она с горестным выражением лица прочитала письмо вслух:
Дорогая мадам,
Ваш сын послужил причиной прискорбного происшествия в нашем доме. Он совершил неоправданное нападение на моего малолетнего племянника, приехавшего в гости, и оскорбил его грязной руганью и недопустимыми измышлениями о том, что некоторые дамы из его семьи пребывают в заключении. Затем он пытался заставить своего пони лягнуть ребенка, которому недавно исполнилось одиннадцать, тогда как ваш сын много старше и сильнее, а когда мальчик предпринял попытку скрыться от унижений, он преследовал его, перейдя границы моей собственности, и нанес ему жестокие побои. Когда я приблизился к ним, ваш сын начал намеренно оскорблять и меня, закончив богохульным пожеланием "катиться ко всем чертям", которое слышала как моя жена, так и наша соседка. Я искренне верю, что подобную невоспитанность следует излечить - как ради деловой репутации, так и ради доброго имени семейства, к коему принадлежит столь непокорное дитя.
Пока она читала, Джорджи беспрерывно бурчал что-то, а когда закончила, произнес:
- Старый врун!
- Джорджи, нельзя говорить "врун". Разве в этом письме неправда?
- Сколько мне лет? - спросил Джорджи.
- Десять.
- Видишь, а он пишет, что я старше мальчика, которому одиннадцать.
- Это так, - сказала Изабель. - Пишет. Но разве здесь всё неправда, Джорджи?
Джорджи почувствовал, что прижат к стенке, и промолчал.
- Джорджи, что из этого ты делал?
- Ты о чем?
- Ты сказал, ну, ему... Ты сказал ему "катиться ко всем чертям"?
Джорджи на миг нахмурился, но вдруг просиял:
- Слушай, мам, дед ведь об такого старого сказочника даже ног не вытирать не станет?
- Джорджи, нельзя...
- Я говорю, никто из Эмберсонов с ним связываться не будет, разве нет? Он же с тобой даже не знаком, так ведь, мам?
- Это не имеет отношения к делу.
- Еще как имеет! Я говорю, никто из Эмберсонов к нему домой не пойдет, а его к нам не пустят, а если так, к чему им знать об этом?
