- Вот и я тоже так думаю…
Мономах немного помолчал и, прокашлявшись в бороду, неожиданно строгим голосом молвил:
- Ну что ж, выслушал я тебя внимательно. Теперь буду суд судить!
- К-какой еще суд? Над кем? – опешил Славко.
- Как над кем? – сдвинул брови Мономах. - Столько дел натворил, да еще и спрашивает! Коня украл? Украл…А это… Эй, тиун!
Славко посмотрел на Мономаха, на подбежавшего тиуна и не знал, верить ему собственным ушам и глазам, или нет.
А Мономах, тем временем, словно ни в чем не бывало, продолжил:
- Какая там у нас вира по Русской правде за кражу коня положена?
- Кража коня? - деловито уточнил тиун и, ни секунды не думая, ответил: - Кража коня приравнивается к краже оружия и одежды, и наказывается штрафом - в три гривны!
Ну ладно, допустим, оружие ты у половца украл, то не считается, – кивнув тиуну, снова обратился к Славке Мономах. - Но ведь ты украл еще и одежду! Причем, очень дорогую!
- Я? У кого?!
- Да вон же, у Звенислава! Ты сам говорил – на большой дороге!
- Да не крал я! Он сам мне отдал! – заколотил себя кулаками в грудь Славко. - У него самого спросите!
Звенислав попытался вставить слово в защиту друга, но купец сильно дернул его за локоть, что-то шепнул на ухо, и тот, опустив голову, закашлялся и промолчал.
- Видишь, молчит! – заметил Мономах. - Значит, это уже не кража, а грабеж, за который полагается куда большее наказание! Но и это не все. Ты ведь и стог сена еще сжег!
- Так я же не для себя… Для Руси старался!
- И мою грамоту хану прочитал. Да… Хорошо хоть, про Корсунь додумался вставить.
Славко смотрел на Мономаха и никак не мог взять в толк – вправду тот все это говорит или нет? У него ничего нельзя было понять. Прямо совсем, как у деда Завида! А может, мелькнула мысль, то дед Завид у Мономаха научился так говорить, когда еще не был дедом? Вот и спасай после этого Русь…
Славко беспомощно огляделся. Но увидел вокруг себя только серьезные лица. Игумен, глядя на него, укоризненно качал головой. Купец кусал губы и прятал их с бороду. Гонец и вовсе отвернулся. Только плечи его почему-то изредка вздрагивали. А по лицу Ратибора вообще ничего нельзя было понять.
А по сторонам уже вовсю шептались младшие дружинники:
- Что там?
- Да вон, половецкого отрока судят!
- Не половецкого, нашего! Просто одет он так!
- А за что?
- Коня, говорят, украл, знатного человека на большой дороге ограбил, поджог учинил, а главное – княжескую грамоту Степи выдал!
- У-у, плохи тогда его дела!
- Казнят!
- Не казнят, а казним, нам-то ему голову рубить прикажут!
- Тихо, смотри, Мономах поднимается!
- Сейчас суд вершить будет!
Все поднялись со своих мест, и Мономах, неожиданно для потерявшего всякую надежду Славки, сказал:
- Ну, ладно! Палка, говорят, и та о двух концах. Вот украл ты коня, у своих земляков, в голод, накануне весенней работы – за это и голову отсечь мало. Но, если бы не украл, гонец бы не выполнил мой приказ, и смоленский князь не успел бы подготовить свое войско. Звенислава раздел? В другой раз умней будет! И хотя вины это твоей не умаляет, это помогло вам затем провести самого Белдуза и вовремя сообщить мне, что он знает и верит про Корсунь! И все-таки, мнится мне, добро должно быть добрым, без всякой примеси зла, как плохая монета! Но на этот раз ладно. Половцы сильны, а значит, мы должны были быть сильнее. Быстры – быстрее. Хитры – хитрее! Поэтому, если на твою вину посмотреть с этой стороны, то большое дело сделал ты для Руси!
Славко поднял низко опущенную голову и недоверчиво покосился на Мономаха.
- Да-да, - глядя на него с отеческой улыбой, подтвердил тот. - Смотри, какая слава гремит теперь по всему миру. И в этой славе есть частичка и твоего труда. Посему повелеваю зваться тебе отныне не Славкой, а Гремиславом! А теперь говори, какую награду просишь?
Славко взглянул на князя и тихо сказал:
- Коня бы моим землякам вернуть…
Мономах понимающе кивнул и окликнул:
- Эй, тиун, выдели для веси, из которой этот славный отрок, пять… нет десять коней! Да гляди, самых лучших отбери, а то я тебя знаю! Стой! Да еще три подводы зерна и одежды добавь!
- Будет выполнено, князь! - кивнул Мономаху тиун.
- От себя я тебе, Славко, то есть, прости, Гремислав, столько же добавляю! – шепнул Славке купец. – И еще, если захочешь - сын мне все про тебя рассказал - возьму тебя в помощники. Через два-три года сам наипервейшим купцом будешь!
Он замолчал, потому что Мономах снова повернул голову к Славке.
- Но то, отрок, не награда, а долг, который возвращает твоим землякам Русь! – снова без тени улыбки, сказал он. – Это тебе от меня! – надел он затем на шею Славке тяжелую золотую гривну и добавил: - Ну, а теперь проси лично для себя всё, что ни пожелаешь!
- Все, что ни пожелаю?! – ахнул Славко и выпалил: - Тогда… назначь меня, князь, гонцом!
- Гонцо-ом?! – изумленно протянул Мономах. - Эк, куда хватил! В твои-то годы? Хотя, - вслух задумался он, - того, что ты уже сделал для Отечества, иному и за всю жизнь, до самых седин не успеть. Ладно. Слово князя твердо. Быть тебе, Гремислав – гонцом! Поедешь в Новагород, порадуешь великой вестью моего старшего сына, Мстислава!
- И грамоту с собой дашь? – с восторгом уточнил Славко.
Но Мономах остановил его:
- Успеешь еще сам с грамотами наездиться! Для начала отправишься не один, а… он кивнул на Доброгнева, - на пару со своим старым знакомым. Ну, что сразу заскучал? Он еще от ран до конца не оправился, хорохорится только. Поможешь ему, если что. А коль сляжет в дороге, или, еще какая напасть случится, то тогда сам, лично, мою грамоту вручишь!
Мономах подбадривающе кивнул Славке и повернулся к игумену:
- Ну что, отче? Правильно я свой суд совершил? На всю жизнь уроком будет! – шепнул он и снова громко добавил: - Или может, ты ему, какое церковное наказание – епитимью назначишь? Ведь все-таки несколько лет без Бога в сердце прожил!
- А он уже сам себя этим наказал! – махнул рукой на Славку игумен. – И потом, такую долю себе выбрал… Эй, Доброгнев, - обращаясь к гонцу, спросил он: - Легка ли твоя служба?
- Нет ничего тяжелее! – честно ответил гонец и шепнул Звениславу: - Если б не твой совет иконе в Смоленске поклониться, да не молитва перед ней, и не быть мне здесь! Вот, какая у меня служба!
- Видишь? – кивнув на Доброгнева, сказал Мономаху игумен. – Какое еще может быть к этому наказание? Пусть и несет до конца эту ношу! Крест-то хоть на шее есть? – строго уточнил он у Славки.
- Есть, а то! – показал свой нательный крестик Славко и добавил: - И еще один дома лежит, для святынь! Я туда, как только приеду, одолень-траву положу!
- Что-о? Какую еще одолень-траву?! – нахмурился игумен. – Да сколько же мы еще будем жить стариною? И кресту поклоняться, и всяким языческим вещам да гаданиям верить? На Русь истинная вера пришла, а мы… Кого ни спроси… да вон хотя бы его… Эй! - окликнул он пробегавшего мимо тиуна: - Как дела-то?
- Тьфу-тьфу-тьфу, слава Богу! – отозвался тот.
- Вот! – назидательно поднял указательный палец игумен. – И не поймешь, кто перед тобой! Наполовину язычник, наполовину православный! И так еще лет сто, а то и двести продолжаться будет… Поэтому, Гремислав, как тебя во святом крещении-то?
- Глеб!
- Поэтому Глеб-Гремислав, - продолжил игумен, открывая ларь с заготовками для печатей, ладаном и церковными предметами. Он что-то отыскал в нем, крестясь, закатал в шарик воска и завернул в чистую тряпицу. – Даю тебе ниточку от одежды твоего небесного покоровителя, святого князя-страстотерпца Глеба. Вложишь ее в свой крест-мощевик, и носи всю жизнь, служа князю и Руси - во славу Божию! Пусть она станет для тебя путеводной нитью к Царству Небесному!
- Всё понял? Это тебе уже не одолень-трава! - уточнил Мономах.
- Всё! – кивнул Славко, думая, что хорошо все-таки, что дядя Онфим привез ему не засапожный нож, а крест-энколпион. – «А без ножа и так все обошлось, то есть, - тут же поправил себя он, - Сам Бог все управил. И в благодарность за это, первую же золотую монету, что заработаю, я обязательно иконе Божией Матери подарю, сделаю дырочку и прикреплю к окладу…»
- Ну, а теперь – с Богом!
Мономах строго, уже не как озорному отроку, а как своему младшему дружиннику, погрозил Славке пальцем и направился к заждавшимся его воеводам. А для самих отроков, Звенислава с Гремиславом, как положено было звать теперь Славку, настал краткий миг расставания. К Славке подвели боевого коня, дали самую маленькую, какая только нашлась кольчуга, зато саблю вручили самую настоящую – боевую!
