берет в любовный плен.
О Муза, пусть тебя ведут валы и арки,
Когда встает заря и дни теплы и ярки,
Туда, где тысячи изысканных карет
Влюбленных медленно везут друг другу вслед;
Туда, где до холмов, роскошно, обновленно
Уже дорос Париж, и где лесное лоно
Прияло храмы и дворцы, где в летний день
Скрывает небеса раскидистая сень, —
Там новый Геликон! [420] Там моего Лебрена,
20 Быть может, ты найдешь, простертого смиренно
У ног красавицы; ему ты не мешай;
Но если он один — окликни: не лишай
Меня надежды знать, как будет рад при этом
Мой друг, к которому я шлю тебя с приветом.
Ты передай ему, пусть будет он здоров,
Свободен и счастлив; и много ли даров,
Спроси, он получил из кладовых природы;
По-прежнему ли сей эпикуреец оды
Возносит ей; хранит ли память о друзьях;
30 Кого теперь поет в восторженных стихах;
Тибулл с Венерою в тиши, под сенью леса,
Венчают ли его, иль берега Пермеса
Покинул он, забыв пастушеский удел,
И, пылом Пиндара проникшись, овладел
Отважной лирою, чьим звукам вдохновенно,
Как Фивы некогда, теперь внимает Сена?
Скажи ему, что он забыл ко мне писать,
Что милый мой Бразе, с которым я опять
В разлуке, [421] да леса, да тихие занятья —
40 Все, чем себя могу в печали утешать я.
Да, в безмятежности неведом сердцу страх —
Однако же, Лебрен, в военных лагерях,
Где гром в ушах стоит, где будит непреклонно
Не Феб меня с утра, а заполночь — Беллона, [422]
Вертумна мне пришлось с Палесом позабыть: [423]
Для мирных сих богов мир должен в сердце быть.
Мари-Жозефу Шенье
Мой брат, да будут дни твои ясны и втуне
Да не останутся труды!
Равно всегда блистай на сцене, на трибуне
И, благосклонной мил фортуне,
Взнесенный ввысь, не знай ни горя, ни беды.
Пусть ярче каждый раз и словно в новом свете
Твои свершенья предстают;
Когда же проживешь ты двадцать пятилетий,
К надгробью твоему, как к мете,
В веках блистающей, потомки притекут.
Строфа I
О дух мой! выше облаков,
От черных мыслей прочь, отрада неземная
Влечет тебя на пир богов,
Когда, отмщения алкая,
Повсюду видя смерть, дымящуюся кровь,
Колчан бездонный свой ты отверзаешь вновь.
Злодеев не минет стрелы свистящей жало,
Что желчь во благо напитала,
И если Божий гром пред силою молчит,
10 Жрецов бесстыжих преступленья,
Заклавших Францию, как жертву в искупленье,
Что, бессловесная, в агонии хрипит,
Ты поразишь без промедленья.
Антистрофа I
Ты веришь, вечный светоч твой,
Деяния орды враждебной освещая,
И мрак рассеет гробовой,
Забыть бесславных воспрещая.
Уж, чудится, гремят прозванья подлецов,
И ропот ужаса растет со всех концов
20 При звуке струн моих. Я навсегда народом
Почтен и под могильным сводом.
Так греки славили свершения тех дней,
Когда увидела Элида
Предателей, рукой поверженных Алкида, [424]
Или когда сражен был стреловержцем змей,
И ликовать могла Фокида. [425]
Эпод I
Усилий и надежд тщета!
На брюхе жизнь влачить — вот все, что людям надо.
Вот их потребность, их мечта.
30 К несправедливости не привлечешь их взгляда.
Успех для них — судьбы награда,
И тот, кто власть стяжал, толпою ободрен.
Ничтожный, вознесен победою неправой,
Почетом окружен и славой.
Безвинен меч, в крови слабейших обагрен.
Строфа II
Великая погибших рать
Пусть взыдет к небесам, и грозный суд свершится,
Пусть алчных чудищ покарать
Не медлит мощная десница.
40 Едва они падут, как их проклятье ждет.
Продажная толпа их трупы разорвет
И станет восславлять в повальном исступленьи
Владык вчерашних посрамленье.
Но, если Марс за них, стоустая хвала
Гремит, их доблесть воспевая.
Успех слепит глаза, пороки затмевая
И души черные, и черные дела
Блестящей пеленой скрывая.
Антистрофа II
Жилец иных краев, смущен,
50 Безмолствует, дивясь столь безграничной власти:
Окован и порабощен,
Народ в своем уверен счастье
И осмеять спешит, мучениям предав,
Нас, твердых вольности ревнителей и прав.
О, стадо жалкое... Но что нам черни злоба,
Ее хула и призрак гроба
Или ее хвала, презренный фимиам,
Страстей кипенье площадное?
Нам должно умереть. Бесчестия ценою
60 Не стоит продлевать на торжество врагам
Существование земное.
Эпод II
О, боги! мудрый ли с высот
Небесных разума в подобострастье льстивом
До уровня толпы падет?
Как в древности атлет, [426] усильем горделивым
Противясь бешеным порывам,
Недвижен он стоит, необорим, как встарь,
И свысока глядит на род людской безумный,
Всегда угодливый и шумный,
Что рад сменить господ, иной обнять алтарь.
О, Византия-мать, иль смеют янычары
Магометанина переступить порог?
Нет, не несут ему ночные эмиссары
Нежданных бедствий и тревог.
В гареме, что храним от глаз чужих прилежно,
От прихотей владык надёжно огражден,
В тише, на лоне нег почиет безмятежно
И не томится страхом он,
Что сотворенные за ночь одну законы,
10 Что судей-палачей бесстыдный приговор
Вдруг возгремят, и он, в измене обвиненный,
Найдет погибель иль позор.
Обычаи твои и твой Коран бесстрастно
Являют твоему султану острый меч,
Чтоб помнил он: не все вокруг ему подвластно,
Не вздумал долгом пренебречь.
