Оставшись без дела, Порогов прилетел в Иркутск. Но его попытка вернуться в кабину самолета была остановлена председателем ассоциации летного состава Сергеем Борисовичем Полищуком. Тот сказал, что в авиакомпании идет сокращение летного состава и взять вновь его в штат не могут.
– Надо нам, Коля, иногда заглядывать в свой паспорт, – сказал он. – Мы и более молодых отправляем на пенсию. Кончились профсоюзы, пришел рынок. А у него жалости нет.
– А-а-а, ты, выходит, теперь что-то вроде заведующего рынком? – с некоторым удивлением протянул Порогов. – В других местах летают и до шестидесяти. Кроме того, я имею право вернуться на прежнее место по закону, – уже как бы вслед пробормотал он и уловил, что говорит не своим, а как бы взятым взаймы, чужим голосом. И нельзя было понять, чего в нем больше: обиды, скрытого вызова, желания пожаловаться на свою судьбу. Что и говорить, высоко взлетел, падать оказалось больно.
– К-х-э-э! – хохотнул Полищук. – Ты меня, Коля, извини, но, говорят, в Москве кур доят. И что из того? Когда и при какой стране эти законы были писаны… Сейчас-то мы живем в другой стране. Ты бы мог пойти в какой-нибудь московский отряд, где летчиков из кабины на пенсию выносят. Что ты за это время связями не обзавелся? Скажу честно, у нас в компании ситуация хреновая. Через некоторое время, может, я сам к тебе на работу попрошусь. Мой тебе совет: пока суд да дело, оформи летную пенсию. Открой свое дело, пиши статьи, занимайся с ребятишками футболом. Ты ведь это любишь. Кто раньше уходит, тот дольше живет.
Как ни старался Полищук на словах высказать Николаю свое участие, но выдали глаза, всего на какой-то миг мелькнуло в них что-то похожее на затаенное торжество. Вот он, миг расплаты. Порогов почувствовал, как откуда-то изнутри что-то темное и горячее ударило в голову, он едва удержался, чтобы не вмазать по выглаженному, выбритому лицу своего бывшего командира. За то, что в своей жизни постоянно натыкался на этот щупающий, холодящий взгляд.
– Если бы я нанимался фотомоделью, официантом или манекенщиком, ссылки на паспорт были бы уместны, – опять же не своим, осевшим голосом проговорил Порогов. – Спасибо за совет, постараюсь прожить долго.
Как вышел из кабинета, Николай не помнил.
До этой минуты, казалось бы, старые, давно поросшие мхом обида и злость на Полищука навсегда ушли из его жизни. Что было, то сплыло. У Сергея своя жизнь, у него своя. Сколько раз они сталкивались по другим вопросам, но еще никогда Николай не ловил себя на том, что причиной его неприязни к Полищуку была Шура Романова.
Еще в начале своей летной карьеры Николай летал вторым пилотом у Полищука. И все между ними было путем, вплоть до того момента, когда в их жизни появилась Шура. Сейчас с какой-то горечью он обнаружил, что жизнь его разделилась на ту, которая была до депутатства, когда он, как и все, каждый день приезжал в аэропорт, садился в кабину самолета и выполнял привычную летную работу, и ту, которая совсем не походила на прошлую. Но эти обе половины требовали платы по полному счету. Порогов мог бы припомнить, как в конце восьмидесятых Полищук звонил ему домой ночью и просил поддержать его на конференции. Сергей тогда выставил свою кандидатуру на пост председателя ассоциации летного состава. В ту пору выбирать себе начальство стало так же модно, как в пятидесятых годах засаживать поля кукурузой. Порогов поддержал Сергея, и тот стал в авиаотряде представлять интересы летного состава.
Поддержал Полищука Николай искренне. Сергей в аэропорту пользовался авторитетом, имел обширные связи, начальство это знало и к его советам и просьбам относилось с пониманием. Еще до избрания депутатом его одним из первых рекомендовали для работы за границей. Поработав в Анголе, а потом в «Авиаэкспорте», он вернулся заматеревшим, повидавшим мир. Во время задержек рейсов, собрав вокруг себя летчиков, он мог часами рассказывать, как живут люди за бугром. Если полеты отменялись, то продолжать душевные разговоры шли в клуб юных моряков, или сокращенно КЮМ. Там обычно собирался и заседал допоздна постоянно действующий «коньячный клуб». Слетать в Москву или на север можно было по билету. Но был и другой способ. «Заяц» договаривался с экипажем и улетал в кабине пилотов по льготному «стеклянному билету» – бутылке коньяку. Порою у летчиков бутылок набиралось столько, что хоть свадьбу играй. Собираясь на очередной «разбор полетов», прихватывали «заячий коньяк». После первой стопки переходили к полетам, летчики вновь начинали бороться с боковым ветром, обледенением, заходить на посадку в самых что ни на есть сложных метеоусловиях и ругать бестолковое начальство.
После возвращения в родные пенаты Полищук стал завсегдатаем и душой тех посиделок. И чем ярче рассказывал он о своих зарубежных впечатлениях, тем в большее возбуждение приходили его слушатели. Сергей знал: любимая пластинка, которую летчики были готовы слушать днем и ночью в любых условиях и на любой высоте, это когда разговор заходил о зарплате. Они начинали сравнивать собственную с той, которую получают летчики за бугром. Поднабравшись, участники «коньячного клуба» начинали кричать, что вот, дескать, государство мало ценит своих высококвалифицированных специалистов и что в Америке за такую работу получают десятки тысяч долларов.
– Ты прав, Серега, менять систему надо! Эта никуда не годна. На помойку ее! – стуча кулаками по столу, выкрикивали «короли воздуха». – Лома-а-ть, и как можно быстрее!
На другой день с утра, хмурые и угрюмые, с почерневшими губами, вновь собирались уже на ипподроме, снимали головную боль кто стаканом все того же «заячьего коньяка», а кто – пивом. В глазах стояла похмельная тоска: жизнь не в радость, сплошная головная боль. И коньяк – дрянь, клопами пахнет.
В девяностом году, уже став председателем ассоциации и, должно быть, желая упрочить свое положение, Полищук предложил свою кандидатуру от аэропорта в депутаты РСФСР. И неожиданно узнал, что летчики малой авиации выдвинули Николая. Порогов ввязался в борьбу, скорее всего, из спортивного интереса. В городе его знали, известность пришла к нему после публикации в «Новом мире» статьи о жизни и быте летчиков гражданской авиации. Николай тогда заочно учился на факультете журналистики и в свободное время писал в журналы и газеты. Из Министерства гражданской авиации пришло негласное указание дать писаке по рукам, чтобы он больше занимался летными делами и забыл о пере и бумаге. Отрядное начальство бросилось выполнять распоряжение Москвы, созвало конференцию, где роль разоблачителя и литературного критика взял на себя Полищук. Он стал говорить, что Порогов смеется над написанными кровью летными законами, глумится над командирами, изображая их тупицами и дураками, и что таким надо вовремя давать по рукам. Но рядовые летчики не согласились с ним, сказали, что все в статье правда, даже если она кому-то и не нравится. И вместо публичной порки Порогов получил общественное признание.
Впрочем, это не помешало командованию пустить Николая под административный каток. После той литературной конференции у Николая начались проблемы. За разные пустяки его то и дело отстраняли от полетов, за любой прокол лишали премиальных, «тринадцатой зарплаты», почти каждый разбор полетов начинался и заканчивался рычанием начальства в его адрес. Николай сжимал зубы: летал и продолжал писать статьи. Ставил их в номер заведующий отделом спорта и информации Владимир Ивашковский. Он же и посоветовал Порогову попробовать себя на выборах.
«А чем ты хуже, – сказал он, разглядывая вывешенную в проходной аэропорта фотографию Полищука. – Что, на нем свет клином сошелся? Проиграешь, авиация от тебя никуда не денется. Выиграешь – заглянешь в коридоры власти. Для пишущего человека это всегда интересно. Новое поле деятельности, новый опыт».
Обычное месячное собрание работников объединенного отряда было долгим и нудным, вопрос о кандидатах в депутаты стоял в повестке дня последним. Наконец-то дошла очередь и до них. Николай поднялся на трибуну. Ему бы сказать о проблемах авиации, ругнуть начальство, а он решил поднять планку выше, напомнив об армянских погромах в Сумгаите, сказал, что, по его мнению, это может погубить страну. Следом выступил Полищук. Говорил, что авиакомпании нужны новые самолеты, свежие идеи и другое руководство. Красиво говорил Сергей, доходчиво. За него проголосовали штаб, плановый отдел и бухгалтерия. За Порогова – в основном оставшиеся в зале летчики и авиатехники. Соотношение было семьдесят четыре к тридцати одному.
Николай уже хотел было поздравлять своего соперника, но тут неожиданно для многих слово попросила заместитель начальника планового отдела Шура Романова. Она сказала, что состоявшееся голосование неправомочно, так как нет кворума. По списку с правом решающего голоса должно было быть не менее трехсот человек, а голосовало чуть более ста. Ее выступление произвело эффект разорвавшейся бомбы. Ну, если бы выступил кто другой… А тут пересмотреть и отменить итоги голосования требовала супруга Сергея Полищука. Николай глянул в его сторону, тот сидел неподвижно, уставившись в одну точку, и Порогову стало страшно за Шуру, он знал, что такие вещи не прощаются. Посовещавшись, начальство решило собрание перенести на следующую неделю.
