Недоверие началось с того, что «старикашка» стал уклоняться от данных Распутину обещаний, ошибочно посчитав, как и в свое время Хвостов, что его позиции у царя настолько окрепли, что он может теперь обойтись без «старца». Но Распутин был на этот счет другого мнения. «Смотри, чтобы я от тебя не отошел, тогда тебе крышка»,— кричал он на Штюрмера на одном из свиданий. По той же причине испортились отношения Штюрмера с Питиримом. Затем, естественно, «образовался... холод между дамской половиной (царицей и Вырубовой.— А. А.) и Штюрмером»177.
Неизвестно, как бы дальше развивалась эта грызня, если бы не подоспело дело Мануйлова, заставившее спорящих вновь сплотиться и действовать заодно. Дело Мануйлова состояло в следующем. В августе 1916 г. товарищ директора Московского соединенного банка И. С. Хвостов обратился с жалобой к директору департамента полиции Климовичу, в которой говорилось, что Мануйлов шантажирует банк, требуя 25 тыс. руб. за то, чтобы деятельность банка не была обследована комиссией генерала Батюшина. По совету Климовича (находившегося во враждебных отношениях со Штюрмером, причем не в последнюю очередь из-за Мануйлова, который по распоряжению премьера получал из сумм департамента полиции почти министерский оклад в 18 тыс. руб. в год) 178 Хвостов передал Мануйлову требуемую сумму, предва-
рительно записав номера выданных кредитных билетов. С этими деньгами Мануйлов и был арестован |79.
Этот арест вызвал настоящий шок у всей честной компании. Царица, Вырубова, Распутин, Питирим и Штюрмер предприняли все, чтобы не довести дело до суда, отлично понимая (да и сам Ма- насевич сразу дал это понять), что в противном случае их ждут скандальнейшие разоблачения. В категорической форме Штюрмер потребовал от министра внутренних дел А. А. Хвостова увольнения Климовича. Отказ стоил Хвостову министерского поста. Штюрмер, пояснял он позже, «приобрел больших союзников и союзниц сбоку, которые и могли подействовать на государя в смысле необходимости моего удаления»180. По той же причине были уволены и два директора департамента полиции — Климович и Степанов.
Оказалось, однако, что увольнения одного министра недостаточно. Пришлось уволить еще и министра юстиции Макарова, отказавшегося, в свою очередь, прекратить дело Мануйлова (а также и Сухомлинова). Получив два соответствующих «высочайших повеления», изложенных в «высочайшей телеграмме», Макаров по делу Мануйлова написал специальную «всеподданнейшую записку», в которой просил не приводить в исполнение высочайшего повеления о Манасевиче до его, министра, личного доклада царю. Ответа на эту записку, показывал на допросе Макаров, он не получил, а по приезде царя из ставки «был уволен, так и не получив ответа»181. Вместо него министром юстиции был назначен прямой ставленник Распутина М. А. Добровольский.
Крайне неохотно, упираясь и виляя, Штюрмер на допросе был вынужден признать, что о прекращении дела Мануйлова «хлопотали» Распутин, Вырубова и царица |82. Заступился за Мануйлова и «владыка»18'’.
Распутин, как показывал Мануйлов, прямо сказал ему: «Дело твое нельзя рассматривать, потому что начнется страшный шум в печати; я сказал царице, и она написала сама министру юстиции письмо». А когда это не помогло, то царица (об этом тоже сообщил Мануйлову Распутин) послала телеграмму царю о том, что «дела не будет»184.
Только после смерти Распутина новый министр юстиции уговорил императора дать согласие судить Манасевича. Суд состоялся 13—18 февраля 1917 г. Петроградский окружной суд признал Мануйлова виновным в мошенничестве и приговорил к полутора годам тюремного заключения. К сентябрю 1916 г. у Мануйлова на текущем счету в «Лионском кредите» имелось 260 тыс. руб., в Русско-Азиатском банке на онкольном счету— 150 тыс. руб. при долге в 198 тыс. руб. Дома было обнаружено 33 тыс. руб. наличными и на 25 тыс. руб. векселей. Все эти деньги Манасевич «заработал» в конце 1915 — начале 1916 г.185
Карьера Штюрмера кончилась после знаменитой речи Милюкова в Думе 1 ноября 1916 г. 10 ноября он был уволен, и его место занял А. Ф. Трепов. 6 января 1917 г. экс-премьер обратился с
письмом к царю, в котором писал: «Теперь на меня обрушился новый удар, и такой, который меня сразил. Я исключен на 1917 г. из списка присутствующих членов Государственного совета». На этом основании группа ярославских дворян собирается возбудить вопрос об исключении его, Штюрмера, из списка ярославского дворянства, «и того же можно ожидать в Твери». Поэтому он просит перевести его в действительные члены Совета. Вакансии есТь: умер Ермолов и отставлен Голубев. На этом письме Николай II наложил резолюцию, обращенную к председателю Государственного совета Щегловитову: «Я его приму на днях; постарайтесь его поуспокоить».
Но Штюрмер никак не мог успокоиться. 29 января он обращается к царю с новым письмом, но со старой просьбой: «Ваше императорское величество! Если Ваше благоволение к моей службе осталось неизменным, примите благосклонно мое всеподданнейшее ходатайство о назначении меня (в Государственный совет.— А. А.) на место барона Корфа»186.
За неделю до революции этот злобный и жалкий рамолик был озабочен только своими делами — настоящий рекордсмен бесчестия и ничтожности |87.
Про-то-Попка знает, про-то-Попка ведает
Рефрен широко ходившего мятлевского стихотворения о А. Д. Протопопове не только свидетельствовал о презрении современников к последнему царскому министру внутренних дел, но удивительно верно передавал главную суть этой «государственной» личности. В отличие от описанных выше двух импозантных предшественников у Протопопова было другое амплуа.
Какой-то причудливый симбиоз грандиозного Хлестакова и коварного, беспринципного иезуита 18”, слабовольного, трусливого болтуна и целеустремленного интригана, мягкого, податливого влияниям человека и оголтелого карьериста, удерживающего свои позиции любыми средствами. Последнее превалировало. Непомерное тщеславие маленького человека — вот, пожалуй, та формула, которая полнее всего выражает сущность Протопопова.
Вначале он собирался, видимо, сделать военную карьеру. После кадетского корпуса окончил Николаевское кавалерийское училище и в 1885 г. в возрасте 19 лет стал корнетом лейб- гвардейского конногренадерского полка, одного из самых привилегированных гвардейских полков. Однако военная служба почему-то не пошла, и был избран другой путь. В молодости, как уверял Протопопов, он был вынужден давать уроки по 50 коп. за урок. Однако, если и существовал такой период в его жизни, он длился недолго. В Корсунском уезде Симбирской губернии он унаследовал от своего дяди генерала Н. Д. Селиверстова, бывшего в свое время командиром корпуса жандармов, крупное имение с суконной фабрикой. Это наследство и послужило трамплином к дальнейшей карьере Протопопова.
С 1905 г. Протопопов становится членом Корсунского уездного и Симбирского губернских земств. В 1912 г. избирается корсун- ским уездным предводителем дворянства, а в феврале 1916 г.— губернским (Симбирской губернии). В 1907 г. его избирают от той же губернии в III думу, а в 1912 г.— в IV. В Думе Протопопов вошел во фракцию октябристов и после ее раскола во фракцию земцев-октябристов. В 1914 г. он становится товарищем председателя Государственной думы.
Война превратила суконную мануфактуру Протопопова из заведения, ранее находившегося (как и имение) под административной опекой, в весьма прибыльное предприятие, сделавшее ее владельца миллионером 18" и, кроме того, обеспечившее ему видные позиции в промышленно-финансовом мире. Суконные фабриканты, металлозаводчики, банки, учитывая положение, занимаемое Протопоповым в Думе, активную защиту им интересов крупной буржуазии в думской комиссии по рабочему вопросу при обсуждении страховых законопроектов, его широкие связи в петербургском чиновничьем мире и придворных кругах, высокую коммуникабельность, внешний лоск, знание языков и пр., избрали его в 1916 г. председателем Совета съездов металлургической промышленности и Суконного комитета, а также кандидатом в председатели Совета съездов промышленности и торговли 190.
Все и вся знавший Белецкий утверждал, что до своего избрания в Думу Протопопов у себя в уезде и губернии «состоял в рядах консервативных кругов местного дворянства» и вел «настойчивую борьбу» с рабочим движением на собственной фабрике. В октябриста Протопопов перекрасился из политического расчета, но в какой-то мере промахнулся. В наказание за это «отступничество» с ним проделали следующую «воспитательную» операцию: как предводителя дворянства произвели в чин действительного статского советника, но без пожалования в звание камергера, как это обычно делалось, что автоматически лишало его придворного звания камер-юнкера.
