– Что? Это ты преследуешь меня!
Доминик криво улыбнулся, но в глазах его была тоска.
– Неужели?
– Да. Мы с дядей уже давно собирались сюда. Уверяю, если бы я знала о том, что встречу здесь тебя, ни за что бы не поехала.
– Твой дядя сказал, что у вас дела в Лондоне и вы никуда не поедете.
– Странно, – нахмурилась Кэтрин. – Ну что же, может быть, он тогда еще не решил. В любом случае я уезжать не собираюсь. Если мое присутствие так раздражает тебя, почему бы тебе не уехать самому?
– Запомни, Катрина, запомни раз и навсегда, – проговорил сквозь зубы Доминик, – ни ты, ни другая женщина никогда не будут командовать мной. Я останусь здесь. Потому что я так хочу. А ты держись от меня подальше.
Кэтрин готова была дать ему пощечину.
– Ты самодовольный…
– Побереги силы, любовь моя. Мы с тобой оба прекрасно знаем, что я собой представляю. – Заметив Литчфилда, Доминик склонился над рукой Кэтрин и прошептал: – Держи себя в руках, малышка. Ты же не хочешь, чтобы его честь увидел тебя в истинном свете? – И Доминик вышел из комнаты.
Кэтрин еле заставила себя улыбнуться Литчфилду и взять бокал с шерри.
– Благодарю, милорд.
– Ричард, – поправил ее Литчфилд.
– Ричард, – нежно повторила Кэтрин, стараясь не смотреть на дверь, в которую вышел Доминик.
– Мне очень нравится, как вы произносите мое имя. Я так рад, что могу проводить здесь время с вами. Эта неделя будет волшебной. Мэйфилды никогда не скупятся.
Так оно и было. При всей грандиозности Лэвенхэма, Ривенрок был намного роскошнее. Комната, в которой они сейчас находились, представляла собой великолепный союз пурпура и золота. Полы из полированного мрамора покрывали шелковистые ковры с изображением батальных сцен времен завоевания Иерусалима крестоносцами.
– В среду будет охота, а завтра вечером – маскарад. И это только начало.
– Маскарад? – переспросила Кэтрин. – Но у меня нет костюма!
Подошла Джорджия.
– Не беспокойтесь насчет бала, – сказала она. – Папа, как всегда, обо всем позаботился. Некоторых мы успели предупредить заранее, но мысль о маскараде пришла нам в голову в последний момент. Поэтому мы решили сделать сюрприз и наняли белошвеек. Мастерицы сошьют костюм за пару часов. Вам нужно только решить, в кого вы хотите превратиться.
Кэтрин подумала о Доминике. Она уже знала, кем будет завтра.
– Я не совсем уверена в том, что это хорошая идея, госпожа, – осторожно заметила Гэбби, помогая хозяйке надеть белую крестьянскую блузу, богато расшитую бисером.
– Может быть. Но увидеть, как вытянется лицо Доминика, – ради этого стоит рискнуть!
Кэтрин надела широкую юбку из красного шелка, расшитую блестками. Гэбби помогла приладить юбку так, чтобы из-под нее чуть выглядывали нижние юбки.
– Да уж, он будет удивлен, не сомневаюсь, – сказала Гэбби. – Пойдемте, я сделаю вам прическу.
Кэтрин улыбнулась. Да, она будет настоящей цыганкой, Прическа ее – рыжая масса густых волос, ниспадающих на плечи, чуть приподнятых вверх с одной стороны и украшенных маленькими золотыми монетками, которые она хранила как память, – была тоже цыганской. Монисто на запястьях и золотая лента, стянувшая предплечье, довершали наряд. В ушах – золотые тонкие кольца, а вырез блузки – скандально глубокий.
– Mon Dieu[5], – всплеснула руками Гэбби, – его честь будет от вас без ума.
– Может быть, – протянула Кэтрин. Она отплатит негодяю. Она сведет его с ума. Она заставит его вспомнить все мгновения страсти, каждый горячий поцелуй. Пусть эта страсть спалит его дотла.
– Ты думаешь, я действительно ничего в этом платье? – с едва заметным волнением спросила Кэтрин.
С минуты на минуту должен был войти дядя, а в том, что он не одобрит ее выходки, у Кэтрин сомнений не было.
– Вы – чудо, моя леди.
Кэтрин обняла служанку.
– Спасибо тебе, Гэбби. Спасибо за все.
Герцог Вентворт осторожно постучал в дверь и, когда увидел Кэтрин, едва не лишился чувств.
– Ты с ума сошла, – возмущенно сказал Гил.
– Дядя, не беспокойся. Правду знаем только мы двое.
– В самом деле? – недоверчиво спросил Гил.
– Ну… да. – Предательский румянец окрасил щеки Кэтрин. – Так мы идем?
– Не нравится мне твоя затея, Кэтрин.
– Дядя, не волнуйся. Это только маскарадный костюм.
– Костюм, – проворчал Гил. – Да уж.
Кэтрин и Гил поднялись в пурпурно-серебряный зал.
Гости уже собрались. Здесь были не только те, кто приехал в Ривенрок по приглашению Мэйфилда, но и его соседи.
Зал был полон разбойниками, пиратами, рыцарями в латах и их очаровательными дамами, были здесь и египетские фараоны, и римские легионеры. Греки в тогах, герои шекспировских пьес и даже сказочные принцессы – все собрались сюда, пряча свои истинные лица под масками.
Дядя был в наряде судьи в белом кудрявом парике. Эдмунд – разбойник, с черной повязкой на глазу, в красном шарфе, обмотанном вокруг головы, и шпагой за поясом. Амелия – средневековая придворная дама, в светлом парике и с маленькой птичкой, закрепленной в прическе.
– Боже! – воскликнула Амелия, оглядывая невестку. – Можно подумать, будто ты и в самом деле цыганка.
– Спасибо, Амелия, – улыбнулась Кэтрин.
И вдруг Кэтрин почувствовала чей-то пристальный взгляд. Кэтрин знала, кто стоит за спиной. Но, повернувшись, девушка остолбенела. Свет для нее померк, толпа превратилась в пестрый туман, она ясно видела только его, его одного.
На Доминике были черные облегающие брюки, те, что он носил в таборе, высокие черные сапоги и та самая вышитая и украшенная бисером безрукавка, и больше – ничего. Грудь его и плечи оставались обнаженными, в ухе поблескивала маленькая серебряная серьга.
Высокий красавец больше не был ни лордом Найтвиком, ни маркизом Грэвенвольдом. Не был больше чужим. Он был тем, кого она любила. Кэтрин едва удержалась, чтобы не броситься к нему на шею.
Мягкий золотистый свет плясал на его смуглой коже. Он смотрел на нее, и глаза его были черные, как ночь.
– Добрый вечер, миледи цыганка.
– Добрый вечер, – почти шепотом ответила Кэтрин.
– Поскольку мы, не сговариваясь, воплотились в одних и тех же персонажей, – с вежливой улыбкой сказал он, – я думаю, первый танец мы станцуем вместе.
Кэтрин обещала танец Литчфилду, но сейчас ей было уже все равно.
– Идет, – хрипло проговорила она.
Грянула музыка. Доминик прижимал Кэтрин чуть сильнее, чем того требовал танец. Они танцевали так, как танцевали тогда, в таборе, отдаваясь ритму целиком, без остатка, уносились мыслями в тот вечер, когда скрипки выводили другую мелодию, когда вместе с ними плясало пламя костра.
Доминик не сводил с нее глаз. И во взгляде его не было тоски и отчужденности, а знакомое выражение, огненное, страстное. И казалось, этот танец будет длиться вечно.
– Как бы я хотел оказаться в таборе, у того костра, помнишь? Там ты была дика и прекрасна. Ты танцевала только для меня.
Кэтрин почувствовала, что ей становится жарко. Она никогда не позабудет ту ночь и то неистовство.
– Я хотел бы оказаться там вновь, я хотел бы унести тебя на руках в мой вардо.
Его глухой голос будил в ней страсть, напоминал о незабываемом ощущении счастья, счастья, которое ей уже не испытать с другим. Слезы навернулись Кэтрин на глаза.
– Я скучала по тебе, – прошептала она. – Иногда я жалею о том, что не осталась с тобой.
В глазах Доминика была нежность, та нежность, с которой он смотрел на нее только в таборе.
– Об этих словах я мечтал с тех пор, как приехал в Англию. Но сейчас, Господи, как я тебя… – Он осекся.
Кэтрин была на седьмом небе от счастья.
– Хотел бы я, чтобы все было по-другому, – сказал он. – Хотел бы я, чтобы я был другим.
Кэтрин наблюдала за ним из-под полуопущенных ресниц, ловила каждое его слово.
– Я любила тебя, – сказала она. – Я любила Домини, мужчину, с которым жила в таборе.
Доминик ответил не сразу, только сильнее сжал ее в объятиях.
– Сейчас перед тобой тот самый Домини.
– Нет, – покачала головой Кэтрин. – Здесь ты другой. Жестче, безжалостнее. Неужели ненависть к отцу делает тебя таким?
Взгляд Доминика стал непроницаемым.
– Что ты знаешь о моем отце?
– Ничего. Только то, что он умер. Но что бы между вами ни стояло, теперь вес в прошлом.
– Ошибаешься, – сказал Доминик, сжав зубы. – Это никогда не уйдет в прошлое.
Кэтрин увидела на лице его мрачную решимость, и сердце ее заныло.
– Значит, тот человек, которым ты стал здесь, заслуживает лишь моей жалости.
– Кэтрин…
Но музыка внезапно оборвалась, и Доминик замолчал.
Он молча подвел Кэтрин к дяде. Гил был мрачен.
Взгляд из-под нахмуренных бровей не предвещал ничего доброго. Кэтрин хотела было спросить у дяди, что его так расстроило, но подошел Литчфилд и пригласил ее на следующий танец.
Кэтрин изо всех сил старалась слушать партнера, улыбаться ему, но мысли ее уносились к Доминику, любимому, желанному. Она искала его взглядом и видела, что он смотрит на нее. Он тоже не мог думать ни о ком другом.
