— О господи! — Джо встал и начал прогуливаться по комнате, провожаемый взглядами обоих мужчин. — Дорогой доктор, неужели вы хотите, чтобы мы поверили всему этому?
Он остановился и резко повернулся к сидящему врачу.
Дюк прикрыл глаза. Потом открыл их и спокойно посмотрел на Алекса.
— Меня это совершенно не интересует... Меня в чем-то подозревают? Если так, я прошу разрешения вызвать адвоката. Мне не нравится все это.
Он встал.
— Нет, — Паркер приблизился к нему. — Вас ни в чем не подозревают. Если мы хотим, чтобы вы говорили правду, то, как вы знаете, мы имеем право этого требовать... Но мы не имеем права вас вынудить...
— Вот и хорошо... — Дюк направился к двери. — Я ответил на все ваши вопросы. Теперь я могу быть свободен?
— Разумеется... — Джо кивнул головой. — Вы совершенно свободны. Но, как мне кажется, не только вы и я знаем, что вы делали в лесу кроме попытки ремонта изумительного двигателя вашего автомобиля.
Дюк остановился и медленно повернулся к Алексу. На его лице выступил румянец, и Алекс подумал, что уже третий человек из опрошенных сегодня свидетелей краснеет при разговоре с полицией.
— Что вы имеете в виду?
— Вероятно, нечто меньшее, чем вы, доктор. Но вы пока свободны. Мы благодарим вас.
Дюк открыл было рот, словно хотел что-то сказать, но потом резко повернулся и вышел.
Глава XXII
Дьявол нарисованный
Джоан Эклстоун находилась в своей комнате на втором этаже. Когда они постучали, дверь приоткрыл Николас и тихо сказал:
— Она плачет...
— Мы ненадолго... — Алекс проскользнул в дверь, а за ним Паркер. — Мы хотим задать вашей жене пару вопросов и сейчас же уйдем, а вас прошу подождать в своей комнате...
Джоан встала с кресла у окна. На ее лице виднелись слезы, и Алекс подумал, что он никогда бы не ожидал от нее столь сильной эмоциональной реакции на смерть отца, к которому при жизни она, казалось, относилась довольно сдержанно.
— Примите наши сердечные соболезнования и извинения, миссис Робинсон, но мы должны задать вам несколько вопросов. Один из них весьма щепетильного свойства. Очень прошу вас овладеть собой и быстро ответить...
— О, я постараюсь... — ответила она тихо.
Дождь заканчивался. Гроза уходила, глухо гремя за невидимым горизонтом. Приближалась тишина с затухающими мягкими всплесками теплых капель.
— Я могу остаться здесь? — спросил Николас.
— Если вы подождете у себя в комнате, мы будем вам очень благодарны. Это отнимет не больше двух минут.
— Хорошо... — Николас развел руками. — Только прошу ее не расстраивать...
— О, Ник... — сказала она тихо. — Какое это сейчас имеет значение... — Ее голос снова перешел в плач, но она выпрямилась и, достав платок, совсем по-детски ребром ладони вытерла глаза. Робинсон вышел и тихо закрыл за собой дверь.
— Вы извините, что я не зажигаю верхнего света... — сказала Джоан. — Прошу вас, садитесь...
— У меня лишь несколько слов... — Джо глубоко вздохнул. — Мы должны, к сожалению, выяснить до конца все обстоятельства смерти вашей тетушки и сегодняшней трагедии. В состоянии ли вы в настоящую минуту отвечать ясно? Вы не слишком устали?
— Пожалуйста, спрашивайте... — Джо видел в слабом свете маленькой лампочки на столике болезненные черты ее изможденного лица. Но плечи Джоан были прямыми и голову она держала высоко.
— Вы знакомы с завещанием вашей бабушки?
— Нет... — Джоан потрясла головой. — Я никогда его не видела.
— А вы слышали о нем?
— Да. Бабушка говорила мне об этом уже давно, года полтора назад, а может, и раньше, перед тем, как ее разбил паралич. Она говорила, что я ничего не получу, если у меня не будет детей.
— Как вы приняли это известие?
— О... — она легко пожала плечами. — Меня это не очень тронуло. Я даже точно не помню, что она говорила.
— А вы действительно не хотите иметь детей?
Джоан замолчала. Потом тихо сказала:
— Я предпочла бы не говорить с вами на эту тему.
Алекс встал и подошел к ней.
— Миссис Робинсон. — сказал он тихо. — Я веду следствие по делу о смерти вашего отца. Еще не все ясно. Прошу вас не отказывать мне в помощи.
— Как? — Джоан стремительно встала и опять опустилась на кресло. — Вы хотите сказать, что... — она умолкла.
— Я очень прошу вас дать мне полную и точную информацию, которая кажется мне крайне необходимой. Иначе я не мучил бы вас вопросами, тем более сегодня.
Джоан закрыла глаза. Потом открыла их и посмотрела Алексу в лицо.
— Все думают, что я не хочу иметь детей, потому что спорт для меня важнее, — сказала она тихо. — Это неправда. И Николас, и я очень хотели бы иметь ребенка. Но, вероятно, его у нас не будет. Это... Это такой органический недостаток... какая-то мелочь, исправить которую врачи не в состоянии... Я никогда никому не говорила об этом, но я лечилась без перерыва два года. Я приезжала сюда и продолжала лечение... Агнес втайне от всех домашних сделала мне целую серию уколов. Но ничего не помогло... Это неправда, что медали интересуют меня больше, чем ребенок. Я бы завтра же бросила спорт, если бы... если бы...
Очевидно, голос опять отказал ей, потому что она приложила руку к губам и тихо зарыдала. Алекс встал и кивнул Паркеру.
— Мы больше не будем мучить вас, миссис Робинсон, — сказал он тихо. — Возможно, позже я позволю себе спросить вас еще кое о чем. Прошу вас не сердиться на меня.
Она молча склонила голову, а потом спрятала лицо в ладонях. Джо направился к небольшой боковой двери, за которой исчез Николас Робинсон. Он тихо постучал и, не ожидая приглашения, вошел. Паркер не отставал ни на шаг.
Вторая комната казалась менее уютной. В ней почти отсутствовала мебель, кроме столика и нескольких кресел, на которых были разбросаны листы картона и стояли маленькие баночки с красками. На стенах висело несколько полотен, «очень абстракционистских», как определил для себя Паркер, закрывая дверь.
Николас Робинсон ходил большими шагами по комнате, задевая кресла и топча лежащие на полу тряпки и клочки бумаги. При виде Алекса и Паркера он остановился, а потом подошел к ним.
— Вы уже закончили? Я могу идти к ней?
— Конечно, — Джо остановился на середине комнаты. — Я хочу задать вам пару вопросов, если можно.
— Слушаю, — Николас остановился возле двери и повернулся к ним.
— Вы обещали сказать нам сегодня вечером, что вы делали так рано вне дома, мистер Робинсон.
— Что? Я?.. — Николас открыл рот, а потом Алекс увидел, что его покрытое веснушками лицо явно бледнеет под ярким светом большой лампы, висящей у потолка. — Я? — повторил он, с явным усилием стараясь овладеть собой. — Я? Я писал, конечно. Я был на натуре, я ведь для этого сюда приехал...
— Да, я понимаю. А вы не могли бы показать нам ту картину, над которой сегодня работали?.. — Алекс не закончил. Он быстро подошел к стене и взял двумя пальцами край натянутого на подрамник полотна. Прежде чем Николас успел помешать ему, он повернул картину к свету.
— А это еще что такое? — тихо спросил Паркер и почти прыжком очутился напротив холста, на котором посреди совершенно реалистического пейзажа, представляющего Дьявольскую скалу и Норфорд Мэнор, в блеске восходящего солнца Дьявол, окруженный ночными бабочками, чудовищами и головами без туловища, стремительно уносил, сжимая в когтях и колотя перепончатыми крыльями, маленького человечка с большой карикатурной головой. А человечком этим был Ирвинг Эклстоун, изображенный с таким поразительным сходством, что у Джо перехватило дыхание. Картина была выдержана в лучших традициях Иеронима Босха.
— Я... то есть... — Николас оглянулся с внезапным ужасом. — Она не должна это увидеть. Я совсем забыл о картине, когда все это случилось.
О боже...
— Значит именно это вы писали сегодня утром... — сказал Джо. — Как же пророчески...
— Я лишь хотел... Вы помните, что он сказал во время ланча? Он говорил, что мы, абстракционисты, не умеем рисовать так, как рисовали когда-то. Это должен был быть подарок ему...
— Подарок! — пробормотал Паркер. — Очевидно, на день рождения.
— Что вы берете с собой, когда идете писать на натуре? — быстро спросил Джо.
— Что? Я?.. — Николас по-прежнему не мог оторвать глаз от своей картины. — Это ужасно... — прошептал он. — Я должен ее уничтожить, немедленно...
— О, нет... — возразил Паркер. — Вы не сделаете этого. Картина слишком интересна.
— Бен, — Алекс повернулся к нему, — думаю, что будет лучше, если мистер Робинсон сам будет решать судьбу своих картин. Однако пока я хотел бы получить ответ на мой вопрос.
— Что беру? Краски, конечно, полотно, мольберт...
— Вот этот? Или нет? — Джо показал на обычный деревянный мольберт, на котором сейчас ничего не было.
— Нет. У меня есть великолепный швейцарский мольберт, складной, как штатив... Еще беру кисти и что-нибудь поесть... Позвольте мне повернуть ее к стене. Она может войти сюда, и это было бы ужасно.
