ему мозги. Независимо от того, какая драма постигала их мир, Сорен справлялся с ней.
Он справлялся с драмами, он справлялся с Преисподней, и он даже справлялся с
Норой Сатерлин, единственной женщиной, с которой ни Кингсли, ни любой другой
мужчина на земле не мог справиться. Но Сорен, казалось, не мог справиться с этим.
- Кингсли, - начал он, и встретил его взгляд. – Как ты думаешь, кто это?
Кинг мог только пожать плечами.
- Je ne sais pas. Не могу себе представить. Но думаю, в словах Кристиана есть
смысл. Мы были так зациклены друг на друге, и не замечали, что были
единственными в школе, кто не был влюблен в мою сестру.
- Она была красивой девушкой.
- И единственной девушкой в радиусе пятидесяти миль. Женщин никогда не
пускали на военные и пиратские корабли именно по этой причине. Единственная
женщина среди мужчин означает бедствие.
- Бедствие – мягко сказано. - Сорен поднял руку ко лбу и оперся локтем на
подоконник. - Это было катастрофой. Все это.
Кингсли ощетинился на подтекст сказанного.
- Все это? Я думаю, это несколько преувеличенно. То, что было у нас тобой,
разрушено…
178
Принц. Тиффани Райз.
- То, что было у нас с тобой, было тем, из-за чего Бог не хотел иметь ничего
общего с нами.
Слова Сорена прошили Кингсли, словно пули.
- Я отказываюсь верить, что ты так думаешь.
Кинг обратил на него пристальный взгляд.
- Это были твои слова, Кингсли, после нашей второй ночи вместе. Это то, что ты
сказал, когда мы стояли на скале над скитом. Ты тот, кто это сказал, и я цитирую:
“Господь точно не хочет иметь с нами ничего общего”. Ты, а не я.
Кингсли услышал остатки старого гнева в голосе Сорена, с оттенком горечи,
обиды. Обиды? Тридцать лет назад он случайно бросил фразу после того, как был
избит и оттрахан, практически до потери сознания и три десятилетия спустя Сорен
помнил ее слово в слово. Помнил слова и помнил боль.
- Mon Dieu… Я никогда не думал, что придет этот день. И, наконец, в этот раз, я
причинил тебе боль.
Кингсли действительно рассмеялся, громко и нездорово. Сорен свирепо смотрел
на него, пока тоже не засмеялся.
- Боже, Кингсли, мы тогда были детьми. Глупыми детьми, играющими в опасные
игры после наступления темноты.
- Игры? Это то, чем все было для тебя? Моя кровь на твоем теле, это было игрой?
Сорен тяжело вздохнул. Он сложил руки, словно в молитве, и смотрел на
Кингсли над шпилем своих пальцев.
– Нет. Не игрой. Вовсе нет. В некотором смысле, то, что было у нас, являлось
моим спасением. Я так думал об этом тогда. Молился о том, что это было так,
молился, что Бог послал тебя ко мне. Когда ты сказал, что Господь не хотел иметь
ничего общего с нами… да, это больно.
Кингсли сохранял спокойное выражение лица и пытался притвориться, будто
слова Сорена не наполнили его сердце, как вода наполняет сложенные ладони.
- Я спас твою душу, проливая свою кровь за тебя. Как по-христиански с моей
стороны.
Сорен одарил его кислой улыбкой.
- Бог спас мою душу. Ты, однако, спас мой рассудок. До тебя, я думал, что…
Голос Сорена затих и Кинг вдруг понял, что наклонился вперед на своем сиденье.
Он хотел прикоснуться к Сорену, его колену, его руке, его лицу, но не отважился,
чтобы не разрушить момент. Сорен признавался ему в редких случаях. Поздними
179
Принц. Тиффани Райз.
ночами в городском доме, в приходском доме, когда они оба выпивали слишком много
вина и слишком мало спали… Сорен иногда немного обнажал свое сердце для
Кингсли, достаточно, чтобы Кинг мог понять, что у Сорена оно было...
- Что ты думаешь?
- Ужасные мысли, mon ami. - Сорен улыбнулся. - После того, что случилось тем
летом с Элизабет. Я думал, что должен был держаться подальше от всех, как можно
дальше от них, чтобы они не заразились тем, чем бы это ни было, что превратило меня
в такого. Еще до Элизабет, я знал, что со мной что-то не так. С ней я узнал, что это
было.
- Ты унаследовал садизм твоего отца, как я унаследовал глаза моего отца. Но я не
он, и ты не твой отец. У тебя есть совесть. У него не было.
- Теперь я знаю это. Будучи ребенком, я не понимал, не мог понять. Я думал, что
был рожден ущербным.
- Ущербным? - Кингсли с трудом верил своим ушам. - Когда я увидел тебя
впервые, я почувствовал себя исцелившимся. Если ты ущербный, то мне остается
только молиться, что когда-нибудь и я стану ущербным.
Сорен опустил сложенные руки и зажал их между коленями. Когда-то, это место
было домом для Кингсли. Он любил сидеть у ног Сорена, между его коленей. В
эрмитаже, после того, как они вымещали свою похоть и жестокость друг на друге, они
превращались из чудовищ обратно в студентов. Сорен принимался за чтение и
проверку работ, в то время как Кингсли прижимался спиной к голеням Сорена и
работал над собственными уроками. Такая цивилизованность после такого насилия,
однако ни один из них никогда не замечал странную иронию в этом. Это казалось им
правильным тогда. Это могло бы казаться еще более правильным сейчас.
Кингсли соскользнул со своего сиденья и опустился на колени у ног Сорена.
Стащив с себя пиджак и бросив его в сторону, он сбросил ботинки, носки, снял
галстук и расстегнул воротник. Это было так давно, когда он позволял своей покорной
стороне овладеть им, что он почти забыл, как стоять на коленях. Но когда он
опустился в пол, эта способность вернулась к нему. Он почтительно опустил глаза в
пол. Кинг ничего не сказал. Он ослабил свою по-военному прямую осанку и сдался на
волю судьбе.
- Кингсли… - Сорен выдохнул его имя, и Кинг, уперся лбом в колено Сорена.
- Я знаю, вам это нужно, сэр, - прошептал Кингсли. - Отрицать себя опасно для
вас. Мы оба знаем это.
- Я в порядке. – Голос Сорена прозвучал резко, но Кинг услышал брешь в его
решимости. - Она уехала всего несколько дней назад.
180
Принц. Тиффани Райз.
- Даже когда она здесь, ты сдерживаешься с ней. Я видел. Ты беспокоишься о
том, чтобы не сломать ее. Ты знаешь, я могу принять в десять раз больше боли, чем
твоя Малышка. Ты же помнишь, да? Сколько я могу выдержать?
Кингсли замолчал и позволил тишине говорить за него. Боль, столько боли. То,
что Сорен делал с ним, когда они были подростками… было чудом, что Кингсли
дожил до восемнадцати лет. Даже в самые жаркие дни, когда другие мальчики
снимали свою форму, чтобы поиграть в бейсбол на лужайке, Кинг оставался в одежде,
скрывая синяки, рубцы, порезы, иногда даже ожоги. Он пил боль в те дни, пил как
воду, упивался ею, как вином. За эти годы, его язык стал сухим от желания испить ее
снова.
Элеонор Шрайбер… Кингсли взял сабмиссива Сорена и превратил ее в Нору
Сатерлин, самую знаменитую Госпожу в мире. Но он создал ее не для мира. Он создал
ее для себя. И после того, как он обучил ее, он стал ее первым клиентом. Он платил
втридорога за сессии с ней, и она заработала каждый пенни. Но независимо от того,
какой порочной и жестокой она была с ним, это никогда не шло в сравнение с болью,
что причинял ему Сорен. Нора могла причинить боль его телу прекрасными
способами. Но только Сорен мог разодрать в клочья его душу.
- Этому нельзя снова произойти... - Сорен положил руку на макушку Кингсли,
как будто благословляя его.
- Pourquoi pas? Почему нет?
- Тереза Авильская… однажды она написала, что не любит Бога и не хочет
любить Бога, но она хотела хотеть любить Бога.
- Понимаю. - Кингсли спрятал улыбку. - Ты не хочешь испытывать ко мне
желание, - сказал он, поднимая глаза на Сорена. - Но не можешь.
Рука Сорена скользнула от макушки Кингсли на его лицо.
- Да.
Кингсли ждал. Это могло произойти. Сорен мог поднять руку и обрушить ее на
его лицо со шлепком, пощечиной, что будет больнее, нежели большинство ударов, что
он принял в свое время. И тогда Сорен мог бы схватить его за горло и силой
перевернуть его на живот или на спину. Собственным поясом Кингсли, Сорен мог
бить его, возможно, даже душить. Там был непочатый край возможностей. Некоторым
садистам требовались годы обучения овладеть искусством причинения боли, не
причинив вреда. Но у Сорена оно было от природы. Он свободно говорил на
девятнадцати современных языках, пяти древних и одном истинном универсальном
языке боли.
- Я твой.
181
Принц. Тиффани Райз.
Кинг перешел на французский язык, язык, на котором они всегда говорили друг с
