сына Степана Михайловича тоже мертвы. И работа не самая безопасная. Говорят, причина
смерти – удар в затылок тупым предметом. Но несчастный случай все же не исключен… И
их осталось трое.
Филипп печально хмыкает.
- В смысле? – спрашиваешь ты.
- Да умирают все, - громко поясняет Филипп. – Много лет назад все мы были молодыми
душой романтиками. Сысой ведь рассказывал вам об отцах города Вышнего?
- Нет, - отвечаешь ты, пряча глаза.
- Так называемыми отцами города были наши родители: Степан Михайлович – отец
Сысоя и Гены, Сила Семенов – отец Адель и Никиты и, конечно, мой папа. Эти трое хотели
превратить Вышний в духовный центр России, занимались научными разработками,
выдвигали фантастические проекты, – в общем, прожженные романтики и друзья не разлей
вода. Но когда рухнул СССР, они все-таки расстались. И наша юношеская компания
развалилась, мы ведь дружили все вместе: Адель, Никита, Сысой, Гена и я – мечтали стать
преемниками отцов города и продолжить их благородное дело.
- А что случилось? – тебе не столько любопытно, сколько холодно.
- Да все теория разумного эгоизма, слыхали о такой? – Филипп широко и добродушно
улыбается. – Человек руководствуется в первую очередь своими личными интересами,
исходя из эгоистических потребностей и чувства самосохранения. Ему в реальности нет ни
малейшего дела до окружающих людей, но приходится вырабатывать какие-то правила
сосуществования, иначе ведь не избежать хаоса. Я уверен, что, даже помогая другим людям,
человек всего лишь занимается самоутверждением, хочет, чтобы ему были благодарны за
помощь, чтобы им восхищались. Знаете, некоторые говорят: «Мне хорошо, когда другим
хорошо, и поэтому я люблю заботиться, помогать», но ведь это – чистой воды себялюбие,
самовосхваление. Ведь альтруизм построен на совершенном бескорыстии и именно поэтому,
на мой взгляд, не достижим в реальности, альтруизм, бескорыстие – это из области
прекрасных идей. Вот человеколюбивый проект отцов города и потерпел крах, ведь он был
начисто лишен элемента выгоды, а, следовательно, остался без каркаса, оказался слишком
воздушным. Моему отцу предложили работу заграницей, и мы вместе переехали. Степан
Михайлович, как многие в те времена, занялся частным бизнесом, а потом ушел в политику.
Сила Семенов, осознав, что наступил конец и дружбе, и их прекрасной идеи, спился. Он
умер несколько лет назад.
- А почему «их осталось трое»?
98
- Ну, сами посчитайте. Папа умер от рака, Сила, вот Степан Михайлович, Генку убили,
Сысоя, остались только Адель, Никита да я. Тоже мне преемнички…
Филипп отбрасывает потухший окурок и закуривает новую сигарету.
- Я помню, как все мы встретились в первый раз, отцы и мы – их дети. Ведь в Вышнем
изначально жила только семья Беленьких. Я с родителями тогда обитал в Свердловской
области, Сила с семьей приехал к нам проводить научные исследования, а у Беленьких там
жили родственники…
- Это все в Туринске происходило? – уточняешь ты.
Филипп еле заметно кривится, то ли ему, действительно, не нравится, когда Туринск
упоминают вслух, то ли в глаз попал табачный дым.
- Да, там, - спокойно подтверждает Филипп, - в моем родном городе. Все встретились,
сдружились и решили больше не расставаться, видите ли, много общих интересов, духовное
родство. Болтуны просто. Потом оравой перебрались в Вышний, а до заката уже рукой было
подать.
Он делает глубокую затяжку и щурится, вглядываясь куда-то вдаль. Потом говорит:
- Я ведь собирался жениться на Адель. Но она не смогла простить мне и моему отцу, что
мы уехали. Теперь воюем. И Никита тоже хорош. Весь в своего отца – еле на земле
держится, того и глядишь вознесется от ощущения собственной святости.
Ты внимательно смотришь на Филиппа.
- Вы не подумайте чего, - начинает он вдруг оправдываться. – Да, мы все очень разные, и,
как Адель вчера правильно заметила, каждый выбрал собственную дорогу. Но притом, что я
не согласен с взглядами Никиты и его сестры и готов бороться с ними разными способами, я
все равно уважаю этих людей. Адель, конечно, никогда не поверит, но я по-прежнему люблю
их обоих, а иногда даже тоскую по нашим детским, невинным годам. Просто эти Семеновы
очень уж русские, все размышляют о каких-то высоких материях, витают в облаках, живут в
мире идей и чувств, а тем временем даже позаботиться о себе и друг о друге толком не
могут. Чехов сплошняком. Мне все это претит, я не такой. Я учился заграницей, живу и
работаю там и возвращаться в Россию не собираюсь…
На презентации Адель так и не смогла выяснить, зачем Филипп приехал в Вышний, но
спросить его об этом лично ты, конечно, не решаешься и главное – не считаешь нужным.
Тебе только хочется поскорее вернуться домой. Стремительно темнеет, а мороз делается все
сильнее. Ты переминаешься с ноги на ногу, нетерпеливо ждешь, когда Филипп наконец
замолчит, чтобы вставить слово и распрощаться с ним. К тому же он ведь в любую секунду
может начать задавать вопросы, и тогда выяснится, что ты не имеешь к Сысою ни малейшего
отношения и что откровенничать так с тобой вовсе не стоило. Тебе заранее неудобно.
Дождавшись паузы, быстро просишь:
- Передайте Адель мои соболезнования и…
- Я скажу, что вы заходили, - опережает Филипп.
- Да. Спасибо. А мне уже пора.
Филипп кивает тебе и улыбается, как всегда, добродушно и чуть щурясь. Ты идешь
домой.
На обратную дорогу времени уходит больше. Твои ноги и руки слегка окоченели, и
быстро двигаться не получается. Мороз не шутит. Уже очень темно. Ты даже подумываешь о
том, чтобы устроить себе спортивную пробежку, – так и согреешься, и быстрее попадешь
домой, но лучше все-таки отложить это напоследок. Лабиринт мелких переулков Вышнего
затягивает глубже, вокруг образовывается почти сельская тишина, – прохожих не видно.
Тебя раздражает, что не удалось поговорить с Адель, и что вместо этого надо было
выслушивать монологи «ни о чем» какого-то незнакомого и неинтересного тебе человека.
Столько времени потрачено зря (можно подумать, ты из тех, кто распоряжается временем с
умом). Тебе действует на нервы, что проблема до сих пор не решена и снова не получилось
занять денег. А теперь, когда еще Адель успокоится и опять сможет тебя принять?
99
Ни мысли о погибшем Степане Михайловиче, ни атома сочувствия Адель Семеновой, –
твоя душа как яйцо выеденное и теперь осталась лишь хрупкая скорлупа. Бредешь по
обледенелым переулкам Вышнего, но тебе невдомек, что какую-то секунду назад оборвалась
последняя связь с этим миром, с жизнью, и теперь нет ни малейшей гарантии, что ты
сумеешь добраться до дома в целости.
Но ты подспудно чувствуешь это. Постепенно тебя начинает колотить от волнения, затем
просачивается страх, затем ужас, необъяснимый и как будто беспричинный, и он, наконец,
поглощает твое сознание полностью. Ты только чуешь – позади тебя, где-то далеко, а, может
быть, совсем близко осталось что-то очень важное, и никак уже это не подобрать, не
засунуть обратно. Ты бредешь по обледенелым переулкам Вышнего и громко воешь от
отчаяния. Ведь ты точно знаешь, что смерть поблизости.
И ты загнанно вращаешь глазами, и рвешь на себе одежду, тебе больше не холодно –
тебе душно. Ты постоянно теряешь дорогу, уже не можешь с точностью сказать, куда именно
идти, где же дом. Ты воешь и скулишь, и хныкаешь ребенком, и бьешь себя руками по
голове. Что-то очень важное осталось позади, но, может, есть еще время ухватиться за эту
стремительно ускользающую ниточку связи с миром и жизнью? Ты вернешься назад и
будешь искать хоть всю ночь, хоть замерзнешь на улице, но будешь искать.
Ты оборачиваешься и вздрагиваешь от неожиданности. Позади тебя, в отдалении,
горбится человек. Он торчит посреди заснеженной улицы. Он следит за тобой, хотя лица его
на таком расстоянии не разглядеть. Неподвижный человек внимательно, изголодавшись,
наблюдает за каждым твоим движением. И ты вспоминаешь, кто это. Несколько дней назад
тебе уже приходилось видеть этого нелюдя, – перед тобой тот самый бродяга из травпункта,
что оставил после себя на кушетке расплывшееся пятно вязкой крови. Путь назад отрезан,
понимаешь ты.
И если не хочешь, чтобы его гнилые зубы впились тебе в руку, надо бежать. Ты
срываешься с места и, что есть мочи, несешься вперед, подальше от сгорбленного человека,
и, как ни ужасно, все необратимо дальше от твоей спасительной ниточки, от той оброненной,
