Более того, деспотизм этот грозит России окончательной катастрофой, страстно пророчествовал Аксаков: «Чем долее будет про-
Великая реформа. Т. 3- М., 1911. С. 182.
А.С.Хомяков. Поли. собр. соч. Т. 3. С. 421.
А.И. Герцен. Собр. соч.: в 30 т. Т. 9. М., 1956. С. 163.
Теория. С. 49.
должаться петровская правительственная система, делающая из подданного раба, тем более будут входить в Россию чуждые ей начала, тем грознее будут революционные попытки, которые сокрушат, наконец, Россию, когда она перестанет быть Россией»9.
Только тут возникли бы, наверное, у декабриста некоторые сомнения.
Самодержавие или деспотизм?
Глава пятая Ретроспективная утопия
Прежде всего, что, собственно, называет Аксаков деспотизмом? Если неограниченную власть царей, диктатуру самодержавия -тогда разночтений, естественно, нет. Ибо именно ненависть к произволу этой неограниченной власти и была первой заповедью декабризма. Вот как объяснял ее своим солдатам Сергей Муравьев-Апостол (впоследствии повешенный на кронверке Петропавловской крепости) в написанном для них Катехизисе:
«Вопрос: Какое правление сходно с законом Божиим?
Ответ: Такое, где нет царей. Бог создал нас всех равными и, сошедши на землю, избрал апостолов из простого народа, а не из знатных и царей.
Вопрос: Стало быть Бог не любит царей?
Ответ: Нет! Они прокляты суть от него как притеснители народа»10.
Первая ^статья Конституции Никиты Муравьева звучала так: «Русский народ свободный и независимый не есть и не может быть принадлежностью никакого лица и никакого семейства».11
Тут нет, как видим, ни малейшей двусмысленности. Ясно, что будь у декабристов шанс победить, не состоялась бы не только нелепая попытка создать новомосковитскую цивилизацию, закончившаяся крымским позором, но и самая мощная из «мин», заложенных
Там же. С. 37-38.
HR Вып. 2. М., 1907. С. но.
в основание пореформенной России, была бы загодя устранена. Правда, что некоторые из декабристов были республиканцами, а другие стояли за конституционную монархию. Но противниками самодержавия они были все.
Никакой такой ясности нет у славянофилов. Яростно отрицая деспотизм, они парадоксальным образом оказывались в то же время самыми страстными поборниками самодержавия. Больше того, именно в самодержавии и видели они единственную возможность сохранить духовную свободу и нравственное здоровье народа. Ибо, по словам того же Аксакова, «только при неограниченной власти монархической народ может отделить от себя государство, предоставив себе жизнь нравственно-общественную, стремление к духовной свободе»12.
Поверхностному наблюдателю могло показаться даже, что опять сталкиваемся мы здесь с тем же орвеллианским «двойным сознанием», которое поразило нас, еще когда мы впервые познакомились со славянофильской проповедью неограниченной власти сельской общины над крестьянином: «рабство есть свобода».
рь w I Глава пятая
иТОрои Корень (Ретроспективнаяутопия
славянофильства
В действительности дело сложнее. Перед нами философское учение, переворачивающее все декабристские представления о взаимоотношениях общества и государства с ног на голову. Ибо «если народ не посягает на государство, то и государство не должно посягать на народ»13. Ибо, «признавая неограниченную государственную власть, он удерживает за собой совершенную независимость духа, совести, мысли»14. Обратите внимание, славянофилы возражают здесь на что-то, о существовании чего декабристы даже не подозревали. А именно на претензию государства стать не
Теория. С. 57. Там же. С. 30. Там же.
только политическим представителем общества, но и нравственным его руководителем.
В отличие от простодушного самодержавия александровской эпохи, с которым имели дело декабристы и которое в конце концов было не более чем продолжением сравнительно безобидного екатерининского авторитаризма, николаевская Официальная Народность претендовала, как мы видели, на то, чтобы быть пастырем общества, его моральным учителем, его совестью. Иначе она не могла. Она ведь, как впоследствии советский режим, строила новую, альтернативную всемирной цивилизацию. И в этой «цивилизации» обыватель должен был веровать в государство как в Бога. Короче, то, с чем столкнулись славянофилы, называется на современном языке тоталитаризмом.
Вот почему, продолжая свою негодующую тираду, говорит Аксаков вовсе не о самодержавии, но о «душевредном деспотизме, гнетущем духовный мир и человеческое достоинство народа и обозначившемся упадком нравственных сил в России с общественным развращением».15 Это развращение привело уже к тому, что «современное состояние России представляет внутренний разлад, прикрываемый бессовестной ложью ... все лгут друг другу, видят это, продолжают лгать и неизвестно до чего дойдут»16. Как видим, слегка архаичное, но вполне точное описание тоталитаризма. Современный «национально ориентированный» интеллигент добавил бы к этому разве что призыв жить не по лжи.
Совершенно же очевидно, что речь тут вовсе не о политическом разногласии с самодержавной властью, но о протесте против безнравственности тотального контроля над умами, который, собственно, и означал для Аксакова рабство. Иными словами, славянофильство росло не из одного лишь декабристского корня. На самом деле было оно ответом на первую в русской - и современной мировой - политической истории попытку тоталитарной диктатуры. А это значит, что без николаевской Официальной Народности не было бы и славянофильства.
Там же. C.32-33.
-г- w Глава пятая
I реТИ И ПуТЬ (Ретроспективнаяутопия
Совершенно ясно, однако, что именно из-за этого, говоря о политическом рабстве, говорили декабристы и славянофилы о совершенно разных вещах. Одни восстали против авторитарного произвола, другие - против тоталитарного душевре- дительства. Предмет ненависти декабристов должен был казаться славянофилам милосердным правлением. (Так глубоко врезалась, заметим в скобках, с тех пор эта путаница в политическую ментальность русского общества, что и в наше ведь время даже пламенные противники тоталитаризма коммунистического вполне могут оказаться, допустим, поклонниками пиночетовского авторитаризма.) Только самые дремучие вожди нынешней непримиримой оппозиции, вроде Зюганова, могут позволить себе роскошь открыто оправдывать режим Сталина. Но даже Алексей Подберезкин, и тот решительно декларирует: «Старое государство умерло и мечтать о его реставрации могут только люди, абсолютно лишенные чувства реальности». Что ничуть не помешало ему, впрочем, вдохновлять авторитарные амбиции генерала Стерлигова17.
Смутные переходные годы в тогдашней Европе тоже, как мы знаем, не располагали к декабристскому оптимизму. «Было время, - писал Герцен, - когда полусвободный Запад гордо смотрел на Россию, раздавленную императорским троном, и образованная Россия, вздыхая, смотрела на счастие старших братий. Это время прошло. Равенство рабства воцарилось ... даже страны, где остались еще свободные учреждения, и те напрашиваются на деспотизм»18.
Это говорилось, конечно, по поводу государственного переворота в Париже, когда Луи Бонапарт объявил себя в декабре 1851 года императором французов. Почему это произошло, мы уже подробно объяснили во второй книге трилогии. Здесь поэтому скажем кратко: из-за фантомного наполеоновского комплекса, обуревавшего тогдашнюю Францию. Недаром же сопровождалось возрождение империи введением всеобщего избирательного права. «Маленький
Подберезкин AM. Русский путь. М., 1996. С. 31.
ГерценА.И. Былое и Думы (далее БД). Л., 1947. С. 293-294.
Наполеон» мог не опасаться за свою власть: большинство французского народа полностью разделяло тогда его имперские амбиции и жажду реванша.
Только в отличие от Николая, земным богом он себя не воображал и новую цивилизацию не строил. И потому о «душевредном деспотизме» во второй наполеоновской империи и речи не было. То, что Герцен со своими декабристскими представлениями о политике принял за новое «рабство», оказалось на поверку лишь сравнительно либеральным авторитаризмом. Зато славянофилам в России сдал он нечаянно козырного туза.Ибо именно именно геценовское «равенство рабства» и стало для них неопровержимым на первый взгляд свидетельством, что ограничения власти, не сумевшие обезопасить от «рабства» Европу, не работают в принципе. Что, как выразился современный «национально ориентированный» московский интеллигент, «Россия не нуждается в избираемом парламенте - неэффективном вообще и особенно в России»19.Короче, если опыт декабристов убедил славянофилов в экстраординарной опасности революционной попытки свержения самодержавия, то «равенство рабства» сделало для них очевидной тщету западного парламентаризма. «Посмотрите на Запад, - восклицал Иван Аксаков, младший брат Константина и будущий лидер второго поколения славянофилов. - Народы увлеклись тщеславными побуждениями, поверили в возможность правительственного совершенства, наделали республик, настроили конституций - и обеднели душою, готовы рухнуть каждую минуту»20.
