Потому и сделали славянофилы в этой, как им казалось, безвыходной ситуации то, что всегда в таких обстоятельствах делали немецкие и русские национал-либералы - они изобрели «третий путь». В русском варианте, однако, отрицал он как «вмешательство государства в нравственную жизнь народа» (душевредный деспотизм), так и «вмешательство народа в государственную власть» (парламента-
В. Найшуль. О нормах современной российской государственности //Сегодня. 1996, 23 мая.
ризм). «Первое отношение между правительством и народом, - провозгласил К. Аксаков, - есть отношение взаимного невмешательства»21.
Эта формула, ставшая первым в пореформенной России интеллектуальным оправданием самодержавия, и оказалась главной политической заповедью славянофильства. А заодно и главной «миной», заложенной в основание постниколаевской страны. Это был классический пример германского Sonderweg, изобретательно адаптированного к российской самодержавной реальности. И тут пути славянофилов и декабристов разошлись окончательно.
р^ UIUBU питии
I ючему РОССИЯ (Ретроспективнаяутопия
превосходит Запад?
Это было бы еще с полбеды, не попытайся славянофилы сделать из нужды добродетель, превратив свою формулу «третьего пути» не только в синоним русскости, но и в универсальный ключ к спасению человечества.
Ход их рассуждений был, видимо, такой: должны же, в самом деле, быть причины, почему именно в России додумались до этой спасительной формулы, тогда как Запад в лице даже самых великих своих мыслителей безнадежно тут спасовал. Так во всяком случае рассуждали в свое время тевтонофилы. Для основателя мифа об «особом пути» (Sonderweg) Германии Иогана Готлиба Фихте никакой загадки тут не было. Слабость Запада вытекала, по его мнению, из того, что Франция и Англия лишь очень поверхностно усвоили классическую античную традицию. Им просто не хватило глубины и фундаментальности германского духа. И поэтому их притязания на мировое первенство совершенно безосновательны. Чтобы это стало оче- . видным, - объяснял Фихте в своих знаменитых «Речах к германской нации» - следовало лишь противопоставить идеям французской революции национальную идею единственных настоящих наследни-
21 Там же. С. 32.
ков античности - германцев22.
Конечно, тевтонофилы объясняли, почему именно Германия превосходит декадентский Запад. Но это обстоятельство нисколько не обескуражило их русских интерпретаторов. Изящно подстроив Германию к ненавистному тевтонофилам Западу - в понятии «рома- но-германской цивилизации», - они противопоставили ей николаевскую идею «цивилизации русской». И, естественно, принялись искать причины превосходства над Западом именно их «цивилизации». Причин оказалось несколько, главные были, однако, исторические и культурные. Остановимся сперва на исторических.
«Все европейские государства основаны завоеванием. Вражда есть начало их». Отсюда глубокое, непреходящее недоверие между народом и властью. Отсюда постоянные революции против власти, которыми Запад хвалится, «принимая их за свободу». Отсюда, наконец, необходимость жестких юридических норм, создающих завоеванному народу иллюзию гарантии от завоевательной власти. «Чувствуя в себе недостаток внутренней правды», Запад создал систему внешней законности. В результате там «нет простоты жизни, нет свободы. Везде внешнее, условное, искусственное»23.
Россию, однако, полагали славянофилы, история пощадила. Она оказалась единственным исключением из этого рокового закона внутренней вражды, раздирающей европейские страны. У нас государство «было основано не завоеванием, а добровольным призванием власти. Власть явилась у нас желанною, не враждебною, но защитною, и утвердилась с согласия народного»24. Другими словами, те самые раряги, что завоевали Запад, к нам явились по приглашению. Из этой умозрительной посылки следовал ряд заключений поистине эпохальных.
Во-первых, общество («Земля», по терминологии славянофилов) и самодержавное государство, оказывается, связаны у нас отношениями «взаимной доверенности». Здесь жестокие конфликты, преследующие Запад, исключены. И поэтому нет необходимости в искусственных юридических ограничениях власти, в парламенте и
HR Вып. 6. С. 464.
Там же.
22 FichteJ. 6.. Reden on die deutschen Natsion. Shtuttgart, 1994. V.4. P. 95.
вообще в контроле общества над дружественным Земле государством. И слава Богу. Потому что иначе «юридические нормы залезут в мир внутренней жизни, закуют его свободу, источник животворения, всё омертвят и, разумеется, омертвеют сами»25.
К сожалению, Запад давно утратил способность понимать, до какой степени иллюзорны его хваленые юридические гарантии против произвола власти: «У нас часто толкуют о западноевропейском правовом порядке. Но если последний служит основанием гарантии, то чем же гарантируется самый правовой порядок, или иначе, чем же гарантируется гарантия?»26
Оттого-то и угасает Европа, доживая последние годы, как тело без души, и «мертвенным покровом покрылся Запад весь». Ибо на самом деле «гарантия есть ложь, гарантия есть зло ...Вся сила в идеале, вся сила в нравственном убеждении»27.
Глава пятая
· - j uiuuu тгшил
«bOUVerainete |Регроспекгивная утопия
du peuple»
Вторая историческая причина превосходства России, поистине делающая нас народом избранным, прямо вытекает из первой. У нас нет нужды в аристократии, сформировавшейся на Западе из потомков древних завоевателей. Действительный аристократ у нас крестьянин - хранитель отечественного предания. Тот самый народ, который некогда призвал царей и вручил им самодержавную власть. «Мы обращаемся к простому народу, - говорит по этому поводу Самарин, - по той же самой причине, по которой они сочувствуют аристократии, т. е. потому, что у нас народ хранит в себе дар самопожертвования, свободу нравственного вдохновения и уважение к преданию. В России единственный приют торизма, т.е. кон-
Аксаков И.С. Поли. собр. соч. М., 1886. т. и. С. 509. Там же. С. 510-511. ИР. Вып. 6. С. 465.
серватизма, - черная изба крестьянина»28.
Отсюда следует неожиданное - и ошеломляющее - заключение: верховный суверенитет народа существует у нас и только у нас. Как говорил в письме единомышленнику Хомяков по поводу статьи Тютчева, высмеивавшей народный суверенитет, «заодно попеняйте ему за нападение на souverainete du peuple. В нем действительно sou- verainete supreme. Иначе что же 1612 год? Я имею право это говорить потому именно, что я антиреспубликанец, антиконституционалист и пр. Самое повиновение народа есть un acte du souverainete»29.
В переводе на русский это должно означать, по-видимому, что не власть в России обратила свой народ в крепостное рабство, а закрепостил себя он сам, собственной волею - в качестве верховного суверена земли русской.
И хотя ощущение орвеллианского «рабство есть свобода» становится здесь почти непреодолимо, не следует забывать, что это тот же Хомяков, который в стихах необыкновенной силы и беспощадности обличил тоталитарную Россию:
В судах черна неправдой черной И игом рабства клеймена, Безбожной лести, лжи притворной, И лени мертвой и позорной, И всякой мерзости полна.
И силу этому яростному обличению давало именно представление о Святой Руси, где верховный суверенитет каким-то загадочным образом принадлежал народу. Другое дело, что это был миф, то самое «национальное самодовольство», об опасности которого предупреждал Соловьев.
Цит. по Соловьев Е. Очерки по истории русской литературы XIX века. Спб., 1907. С. 98
А.С. Хомяков. Цит. соч. Т. 8. С. 200. (Земский собор в 1612 году избрал на царство Михаила Романова).
Глава пятая
^ |-j Q (Ретроспективная утопия|
или справедливость?
Последняя, наконец, историческая причина превосходства России заключалась, по мнению славянофилов, втом, что происходит она из совсем другого, бесконечно более просвещенного мира, нежели варварская Европа первых веков христианства. Мы единственные наследники античной традиции Восточного Рима, - так повернули славянофилы аргумент Фихте - где вселенское предание никогда не уступило «формальному разуму» Рима Западного и не было поэтому заражено секулярными влияниями Ренессанса и Просвещения, Русь сохранила чистоту и цельность первоначального христианства, право - славие. Потому-то и звалась она святой, что не утратила свойственную Византии «симфонию» церкви и государства, гармонию веры и рассудка, мощь «цельного знания».
В результате вера и разум не встали у нас, как на Западе, друг против друга, словно два враждебных стана. Мы не позволили рационализму и науке убить в себе «те живые убеждения, которые лежат выше сферы рассудка и логики»30, - и «внутренняя справедливость брала в древнерусском праве перевес над внешнею формальностью»31. Ведь даже лингвистически слово «правда» означает по- русски не столько истину, сколько справедливость. Именно поэтому был уверен Аксаков, что история России «может читаться, как жития святых»32.
