– Вы что тут делаете? – спросил он.
– Ничего, – ответил Мак.
– Тут же написано. Не охотиться, не жечь костров, не удить, не ночевать. Собирайте манатки, гасите костер и мотайте.
Мак смиренно поднялся.
– Я не знал, капитан, – сказал он, – честно, мы никакой надписи не видали, капитан.
– Да они тут везде понатыканы. Не могли вы не заметить.
– Мы, капитан, виноваты, но вы уж извините, – сказал Мак. Он помолчал и пристально вгляделся в сутулую фигуру. – Вы военный? Точно, сэр? Я военного всегда отличу. Выправка. Не то что у разных-прочих. Я сам в армии служил и всегда отличу военного.
Плечи незнакомца неуловимо расправились, чуть заметно, но осанка изменилась.
– Я не позволяю тут у меня разводить костры, – сказал он.
– Ну да, вы уж извините, – сказал Мак. – Мы сейчас же, мы мигом, капитан. Понимаете, мы на группу ученых работаем. Вот, хотели раздобыть немного лягушек. Ученые изучают рак, а мы помогаем им ловить лягушек.
Незнакомец помешкал.
– При чем тут лягушки? – спросил он.
– А как же, сэр, – сказал Мак. – Лягушкам прививают рак, а потом их изучают, разные опыты делают, были б лягушки – и тогда – все. Но раз нам нельзя оставаться на вашей земле, капитан, мы укатим. Знали бы, разве бы мы сунулись?
И тут Мак вдруг впервые заметил пойнтера.
– Господи, какая милая сучка! – вскричал он в восторге. – Похожа на Ноллу, которая еще приз взяла в Виргинии прошлый год, честно. Это виргинская собака, да, капитан?
Капитан замешкался, затем солгал.
– Да, – сказал он отрывисто. – Вот хромает: клещ укусил.
Мак проникся участием.
– Можно я посмотрю, капитан? Ко мне, лапка, ну-ну, лапка, ко мне.
Собака взглянула на хозяина и затрусила к Маку.
– Подбрось-ка сучьев, а то темно, – обернулся он к Хейзлу.
– Это высоко, она не может вылизать, – сказал капитан и нагнулся над плечом Мака.
Мак выдавил гной из зловещей с виду раны.
– У меня тоже собака была, и у ней тоже такая штука сделалась, и все хуже, хуже, пока не сдохла. Она у вас только ощенилась, да?
– Да, – сказал капитан, – шесть щенков. Я ей тут йодом мазал.
– Нет, – сказал Мак, – йодом не надо. А соли английской у вас нету?
– Есть – бутылка целая.
– Ага, тогда горячий компресс из английской соли, вот сюда. Она ослабла, понимаете, из-за щенков. Куда ей болеть… Тогда ведь и щенки пропадут.
Собака заглянула Маку глубоко в глаза и лизнула ему руку.
– Знаете чего, капитан? Я вам ее полечу. Английская соль – дело верное. Лучше всего.
Капитан погладил пойнтера по голове.
– Вообще-то у меня за домом – пруд, и там полно лягушек, спать не дают. Может, заглянете туда? Ночь напролет квакают. Я бы рад от них отделаться.
– Вот это вы здорово придумали, капитан, – сказал Мак. – Ученые вас благодарить будут, ей-богу. Только сперва надо собачке компресс поставить. – Он повернулся к ребятам. – Погасите костер, – сказал он. – Затопчите, и чтоб ни искорки. И приберите получше. А я пойду с капитаном Ноллу лечить. Уберете – идите за нами.
Мак с капитаном удалились.
Хейзл засыпал огонь песком.
– Честно. Мак президентом бы сидел в Белом доме, если б только захотел, – сказал он.
– Охота ему была, – сказал Джон. – Чего он там не видел?
Раннее утро в Консервном Ряду – время чудес. Серая пора, когда светает, а солнце еще не встало, и Ряд плывет мимо времени в серебристом свете. Гаснут уличные фонари, зелено сверкает трава. Рифленое железо фабрик жемчужно отливает платиной или старым оловом. Ни единого автомобиля. Бизнес и прогресс молчат. И слышно, как мчатся волны и разбиваются о фабричные сваи. Время угомонилось, опустело, оно отдыхает. Кошки каплями патоки шлепаются с оград и растекаются по песку в поисках рыбных головок. Тихие ранние псы, чинно ступая, придирчиво высматривают, где поднять лапку. Чайки, хлопая крыльями, рассаживаются на фабричных крышах в ожидании отходов; они плотно обсиживают коньки. От скал с водной станции Хопкинса, как собачье тявканье, несется лай морских львов. Свежо и прохладно. Во дворах суслики накапывают сырые горки утренней земли и выползают за цветами и прячут их к себе в норы. Пешеходов мало, как раз столько, чтоб подчеркнуть пустоту улиц. Дорина девушка идет от клиента, которому немощи или богатство не позволяют лично посещать «Медвежий флаг». Краска на лице размазалась, она еле плетется. Ли Чонг выносит баки с отбросами и ставит на тротуар. Старый китаец поднимается с берега и шлепает мимо Ночлежного Дворца. Сторожа выглядывают из будок и щурятся от света. Вышибала «Медвежьего флага» выходит на крыльцо в жилетке, потягивается, зевает, чешет живот. Из труб, как из бочки, гремит храп квартиросъемщиков мистера Мэллоу. Бледный, серый час – антракт между днем и ночью, когда время остановилось, чтобы прийти в себя.
В такое вот утро, в такой вот рассветный час гуляли по улице две девушки и двое солдат. Шли они из ресторана «Ла-Ида», очень усталые и очень счастливые. Девушки были крепкие, грудастые, сильные, и у них слегка растрепались светлые волосы. Вискозные платья помялись и облепили их. Обе надели солдатские фуражки: одна – на затылок, у другой козырек сполз чуть не на нос. Обе были губастые, курносые, крепкие, и обе очень устали.
Солдаты расстегнули мундиры и продели ремни под погоны. Они расслабили галстуки и расстегнули рубашки. Оба нахлобучили шляпки девушек – крошечный соломенный капор с пучком ромашек и белую в голубых медальонах вязаную шапочку. Шли, взявшись за руки, и качали руками в такт ходьбе. Один нес бумажную сумку, а в ней банки пива.
Они брели в жемчужном свете. Отлично повеселились и теперь отдыхали. Они блаженно улыбались, как усталые дети, когда вспоминают, что было в гостях. Глядели друг на друга и улыбались и махали руками. Прошли мимо «Медвежьего флага» и крикнули «Эй!» вышибале, который чесал живот. Послушали храп из труб мистера Мэллоу и посмеялись. Стали у лавки Ли Чонга, поглядели в витрину на инструменты, одежду, еду. Добрели до конца Консервного Ряда и свернули к железнодорожным путям. Девушки пошли по рельсам, а солдаты придерживали их за пухлые талии, чтоб им не упасть. Миновали судоверфь и вышли к ярко-зеленому участку станции Хопкинса. Против станции крошечный пляж, взморье, миниатюрное взморье между двумя рифами. Ласковые ранние волны лизали берег и нежно шептались. Тонкий запах водорослей шел от прибрежных скал. Четверо вышли на пляж, и солнечная искра пронеслась над заливом, подожгла воду и подпалила скалы. Девушки уселись на песке чинно, оправив на коленях юбки. Солдат продырявил четыре банки пива и всем роздал по банке. А потом мужчины легли на песок, положили головы девушкам на колени и стали на них смотреть. И в улыбках были усталость, и тишь, и веселая тайна.
От станции донесся лай – сторож, темный, угрюмый человек, заметил их, и его черный, угрюмый спаниель тоже их заметил. Сторож заорал, но они и не шелохнулись, и тогда он спустился на пляж, и пес его скучно, упорно лаял.
– Вас что, не касается? Тут нельзя лежать! Вон отсюда! Это частная собственность!
Солдаты его как будто и не слыхали. Они улыбались девушкам, а те гладили их волосы у висков. Наконец, очень медленно, один солдат повернул голову, вдавив щеку в девичьи колени. Он ласково улыбнулся сторожу.
– Пошел ты – знаешь куда? – сказал он мирно и отвернулся и стал смотреть в лицо своей девушке.
Она чесала солдату за ухом, и в волосах у нее сияло солнце. Они даже не заметили, как сторож повернулся и ушел.
Когда компания поднялась на ферму, Мак уже был на кухне. Собака лежала на боку, а Мак прикладывал ей к больному месту тряпку, пропитанную английской солью. Толстенькие, пушистые кутята тыкались мордами ей в брюхо, а она терпеливо глядела Маку в лицо, объясняя: «Сами видите. Я толкую, а он не соображает». Капитан держал лампу и смотрел вниз, на Мака.
– Ну вот, спасибо, теперь буду знать, – сказал капитан.
Мак ответил:
– Конечно, дело ваше, сэр, чего мне соваться, но щенков бы отнять надо. У нее молока ни хрена, и они ее в клочья изжуют.
– Знаю, – сказал капитан. – Наверное, надо было одного оставить, а остальных утопить. Хлопот не оберешься. Теперь уж охотничьи собаки не в ходу, всем подавай доберманов, пуделей да боксеров.
– Известное дело, – сказал Мак, – а ведь лучше пойнтера собаки нету. Все, видно, с ума посходили. Но вы ведь не станете, ну, это, – топить их, а, капитан?
– Понимаете, – сказал капитан, – жена у меня занялась политикой, а я просто с ног сбился. Ее выбрали в окружной муниципалитет, и когда нет заседаний, она выезжает с речами. А когда дома, она все время занимается и пишет билли.
– Хрено… ой, то есть дерьмовое житье, – сказал Мак. – Мне бы такого щеночка, – он показал на барахтающегося щенка, – ой, я бы за три года такую охотничью собаку воспитал!
– Хотите щенка? – спросил капитан.
