сроду вред не причинит, если только я сам того не захочу. Генриетта мне про него рассказала незадолго до расставания, так сказать, с барского плеча подарочек скинула.
Насупленный таксист, сидящий на скамейке, вскочил с нее сразу же, как увидел меня, выходящего из машины.
– Есть результат? – подавив зевок, спросил у него я. – Или хоть какие-то соображения относительно того, что ты делаешь не так?
– Есть, – пробурчал он, помялся секунд пять и добавил: – Хозяин.
– Вот! – я выставил указательный палец левой руки перед собой. – Молодец. Начинаешь кое-что соображать. Хотя… Аааа, я понял. Жанна вернулась и объяснила тебе, тугодуму, что к чему. Верно?
– Верно, – признал мужчина. – Только ты ее не ругай. И потом, как я дотумкать должен был, что тебя так называть следует?
– Ты мне еще посоветуй, как дальше жить, – фыркнул я. – И повозмущайся. Что до твоего вопроса – все очень просто, надо было лишь немного поразмыслить. Ты мертв, мужик. Окончательно и бесповоротно. Твое бренное тело сожгли или закопали, ты выписан из квартиры и снят с учета в Пенсионном фонде. Тебя нет ни для кого на том свете.
– На этом, – поправил меня таксист.
– На том! – рявкнул я. – Потому что для тебя свет теперь этот, тот, который раньше тем был. Потому ты не в состоянии быть мне ни другом, ни деловым партнером, ни соратником. Все, что ты можешь, – попроситься ко мне на службу. Не на работу, заметь, а на службу. Чуешь, в чем тут разница? Это не пришел-ушел по Трудовому кодексу, это пожизненное «подхватился и побежал», беспрекословно и сразу же. Когда говорю: «Прыгай», ты можешь задать мне лишь два вопроса – «Как далеко?» или «Как высоко?». Другие не принимаются. Ну и как же ты в этом случае должен меня называть?
– Ну да, – призрак потупил взор. – Понял. Буду.
– Мне все равно, – пожал плечами я. – Это нужно тебе, усвой это раз и навсегда. Москва – мегаполис, новых слуг, тех, которые не станут выдавливать из себя слова, как ты сейчас, я себе набрать могу в любой миг. Другое дело, что они мне не нужны. Мне, знаешь ли, достаточно общества одной Жанны. Просто меня немного впечатлило проявленное упорство в достижении цели, и я решил дать тебе шанс. Потому посиди и подумай, воспользоваться им или спустить в унитаз. Фигурально, разумеется.
Как было сказано ранее, души сразу надо ставить на место. По-другому никак. У живых есть страхи, и их много. Они боятся за свою жизнь, за свое здоровье, за родных и близких. Боли очень боятся. А еще в большинстве своем чтут закон, осознавая риски, связанные с его нарушением.
Мертвые поначалу существуют так, словно они еще живые, но довольно быстро осознают, что все их былые фобии стали ничем. У них ничего не осталось, все, что еще недавно было весомым и важным, превратилось в дымку. И эти соображения открывают для некоторых дорогу вседозволенности. Бояться-то нечего, самое худшее уже произошло. Какие-то ограничиваются мелкими проказами, вроде подглядывания за живыми в душе, и разнообразными пугалками в стиле фильмов ужасов, а в иных начинает чернота копиться, как в том же Павлике. И раньше или позже количество черноты переходит в качество.
Потому всегда надо указывать призраку на то, кто есть он и кто есть я. Просто из соображений личной безопасности. Со стороны подобная беседа может показаться некрасивой, я в ней выгляжу как самодур или человек, реализующий собственные комплексы. Но все совсем не так. Просто, чтобы это понять, надо побывать в тех переделках, что и я.
– Тебя как зовут? – спросил я у таксиста, уже открыв подъездную дверь.
– Анатолий, – отозвался он. – Насонов.
– Хорошо. Я запомню твое имя.
Жанна была дома. Она лежала в своем кресле, свернувшись клубочком, словно кошка.
– Чего хандрим? – спросил у нее я, включая свет.
– Подруг проведала, – невесело ответила девушка. – Представляешь, Галка теперь как я.
– В смысле – призрак?
– В смысле – умерла. Вернее, погибла. С любовником в аварию попала, машина всмятку, они тоже. Так маму ее жалко, ты даже не представляешь. Она у нее старенькая совсем. А призрак она или нет – не знаю. Наверное, нет. Иначе бы она у своего дома бродила, правильно?
– Вот уж не знаю. Скорее всего, да.
– А Олеська родила, – чуть оживилась Жанна. – Двойню! Мальчик и девочка. Я с ними поиграла немного. Такие забавные!
Есть такая штука. Дети до того, как скажут первое слово, могут видеть то, что остальные не замечают, в том числе и призраков. А еще они запретная добыча для любого обитателя Ночи, кроме разве что самых пропащих существ, вроде окончательно свихнувшихся от жажды крови вурдалаков или, к примеру, окончательно перешедших в мрак колдунов. Но, как правило, от подобных безумцев свои же довольно шустро избавляются еще до того, как случится непоправимое. Проблемы никому не нужны.
Куда страшнее люди, которые готовы зарабатывать деньги любыми способами. Слышал я от Нифонтова об одном таком алхимике-человеке, который несколько лет назад на поток производство довольно жутких снадобий поставил. Грязная и страшная история, скажем прямо.
– А еще у нее теперь такая жопа! – совсем уж взбодрилась Жанна и развела руки в стороны. – Во какая! И сиськи по десять килограмм каждая, не меньше! Разнесло ее после родов, как бочку, прямо смотреть приятно!
Ну да, то-то мне имя знакомо. Эта Олеся у моей спутницы еще при жизни несколько раз перехватывала контракты на участие в показах, а как-то раз даже мужика богатого увела. Закадычная врагиня, короче.
– А еще сюда дедка приходил, – снова помрачнела Жанна.
– Какой дедка? – насторожился я мигом.
– Местный, – девушка ткнула рукой в сторону кухни. – Который у них старший, похоже. Ну, у подъездных. Старый, с бородищей седой, из ушей волосы торчат. Пришел, значит, встал в дверях, на меня глядит, сопит, кряхтит. Потом пальцем погрозил, сказал: «Смотри у меня, девка» – и ушел. Саш, мне прямо страшно стало!
– Работа у него такая. – Я стянул с себя джинсы, а следом и майку. – Он тут, как ты верно заметила, старший, за порядком следит, за тем, чтобы все
