ошеломлен»,— вспоминал он, когда царь сказал, что хочет сделать его председателем Совета министров, показывал Голицын. «Совершенно искренно и убежденно говорил я, что уже устарел (Голицыну было 66 лет.— А. А.)... признаю совершенно неспособным». Голицын был уверен, что после такой автохарактеристики царь откажется от своего решения, но спустя два дня получил указ о своем назначении j30. Как свидетельствует Род-, зянко, на его вопрос Голицыну, зачем он согласился занять пост, абсолютно ему противопоказанный, последний ответил: «Я совершенно согласен с Вами. Если бы Вы слышали, что я наговорил сам о себе императору; я утверждаю, что если бы обо мне сказал все это кто-либо другой, то я вынужден был бы вызвать его на дуэль»331. Голицын был премьером ровно два месяца — с 27 декабря 1916 по 27 февраля 1917 г. Революция избавила старика от тяжкого бремени.
Последствия «министерской чехарды» для царизма были катастрофическими. Авторитет власти не только в народе, не только в господствующих классах, но и в самом государственном аппарате близко подошел к абсолютному нулю. «Если при Макарове кабинет министра (внутренних дел.— А. А.) потерял для меня всякий страх, при Маклакове — серьезность, то при Щербатове он сделался каким-то нелепым местом, куда нужно было только возить бумаги, чтобы получить подпись»,— писал известный нам Муратов 332. А ведь Щербатов подвизался еще в «дочехардовскую» эру. Да и сами министры не чувствовали себя таковыми, понимая, что они калифы на час. Новые министры, отмечал в своем дневнике Пуришкевич, не переезжают даже на казенные квартиры 333. «В ведомствах,— писал Родзянко,— устраивались при назначении нового министра пари или нечто вроде тотализатора на срок пребывания данного лица у власти»334.
Джунковский, который в свой дневник «тащил» все, что казалось ему интересным, записал ходивший в Петрограде по рукам «отчет о скачках», в котором под видом лошадей были выставлены все тогдашние претенденты на посты председателя Совета министров и министра внутренних дел. Вот характеристика некоторых «лошадей» из этого отчета: «„Толстяк" — густой караковый жеребец орловской породы от Губернатора и Думы. Камзол и рукава черные». Нетрудно догадаться, что речь здесь идет о Хвостове. «Подхалим» без аттестата (т. е. беспородный.— А. А.) от «Хама» и «Подлизы»—это Белецкий. Штюр- мер «в отчете» характеризовался как «Первач» — рыжий жеребец завода Б. В. Ш. от «Серьезного» и «Правой». Цвета черные. В «отчете» перечисляются «Крыж»—Крыжановский — от «Бакалавры» и «Конституции», «Думский любимец»—князь Волконский — от «Дурака» и «Интриги» и др. 335 Муратов утверждал, что автором «бегов» 336 являлся он, но, скорей всего, это было коллективное творчество, так как сам Муратов также фигурировал в «бегах» 337.
Совершенно очевидно, что подобные меткие и злые характеристики были реакцией не только на частую смену министров, но и на самих министров, оценкой их деловых и моральных качеств. Карабчевский, вспоминая эпоху Александра III, писал, что на всех государственных ступенях «1 es prochvostis» уже тогда «брали верх»33". Современники последнего царствования понимали, что прежние времена были просто идиллическими по сравнению с теперешними. «И в былые времена на эти посты (министров.— А. А.), быть может, попадали люди не вполне безукоризненной честности,— писал по этому поводу другой мемуарист,— но всем известных мошенников раньше конца столетия мы на них не видели... Я мог бы привести еще много современных типов. Но довольно. А то воспоминания будут не воспоминаниями, а зоологическим садом, в котором отсутствуют только львы и орлы»'5 .
Естественно, что «les prochvostis», ставшие хозяевами положения, наложили печать на работу всего правительственного аппарата, полностью определили его стиль и уровень. Можно с уверенностью утверждать, что начиная с «эры» Хвостова — Штюрмера Совет министров как единое целое практически перестал существовать. В нем образовалось некое полуконспиративное ядро — правительство в правительстве, которое и принимало все действительно важные решения в тайне от остальных министров, узнававших о них.
Как показывал Наумов, на квартире у Штюрмера происходили «тайные заседания» группы министров, обсуждавших вопросы борьбы с «гидрой»—Земским и Городским союзами. Ряд вопросов, которые вдруг возникали в Совете министров, говорил он в другом месте, «были для некоторых министров, в частности для меня, обычно полной неожиданностью. Мы совершенно не знали... как высшая политика фабрикуется». Только часть министров «была близка к первоисточнику высшей политики» 340.
То же самое говорил и Покровский. «Во время председательствования Штюрмера,— указывал он,— Совет министров производил на меня такое впечатление, как будто он все более превращался в старый комитет министров, то есть в присутственное место для решения текущих дел... а политика ведется не в Совете министров, а где-то за пределами Совета министров», помимо него, лишь некоторыми его членами341.
По свидетельству Игнатьева, «маленький» Совет министров начал функционировать еще при Горемыкине, но окончательно оформился при Штюрмере. Под предлогом необходимости координации деятельности министерств, связанных со снабжением армии, был создан под председательством главы кабинета «такой коллектив, который был сильнее Совета министров». Он фактически решал все вопросы, а остальных министров «совершенно отстранил». В Совет министров вносились только «бесспорные» вопросы, т. е. малозначащие 342.
Но если споры, паче чаяния, все же возникали, то журнал
заседания, как показывал Покровский, фальсифицировался по указанию Штюрмера таким образом, что разногласия из него исчезли 343. «Там были большие стилисты»,— замечал по этому поводу Наумов 344. Надо дойти до крайней точки падения, чтобы начать культивировать такие методы. Даже Протопопов вынужден был признать, что Штюрмер был «председателем в Совете министров, но не председателем Совета министров», а сам Совет «был разбит на кусочки» 345.
Но и «малый совет», осуществлявший директивы царицы и Распутина, отнюдь не отличался сплоченностью. Участники клики все время интриговали и следили друг за другом. Дело дошло до того, что Мануйлов убедил Штюрмера в необходимости создать при председателе Совета министров «как бы особый сверхдепартамент полиции». Это учреждение, по словам Белецкого, мыслилось «как совершенно законспирированное» от всех высших правительственных лиц и установлений, «в том числе в особенности от департамента полиции», с большими средствами и огромной агентурой. В' сферу его деятельности должно было попасть решительно все: положение внутри страны, внешняя политика, торговля и промышленность, печать русская и заграничная, министерства и законодательные палаты, настроения армии и флота, широко поставленный контршпионаж. Идея эта понравилась Распутину и «была близка к осуществлению Штюрмером», и только арест Мануйлова, а затем и отставка самого Штюрмера помешали ей осуществиться 346.
Не могло быть, конечно, и речи о единой согласованной правительственной программе. Штюрмер вообще считал принципиально недопустимым для правительства монархической страны следовать какой-то определенной программе. «Одна есть программа,— заявил он на допросе,— власть, которой каждый из нас в свое время присягал» 347. Голицын тоже признал, что никакой программы у него не было 348. Протопопов на допросе лепетал о том, что в первую очередь он ставил своей задачей наладить «продовольственное дело» и дать «движение» еврейскому вопросу.
Идею о «еврейском равноправии» подсказал Протопопову его друг и советчик Курлов. Как истый жандарм, он был убежден, что революцию в России делают евреи, недовольные «чертой оседлости» и другими ограничениями, и если эти «стеснения», хотя бы частично ликвидировать, большинство их превратится в лояльных российских обывателей. Характерно, что другой высокопоставленный полицейский — Белецкий занимал в еврейском вопросе точно такую же позицию, как Протопопов и Курлов. В специальной записке на имя царя он призывал последнего в порядке «высочайшей милости» упразднить «запретительные нормы» в отношении евреев, мотивируя необходимость этого шага двумя соображениями: мера эта будет способствовать упрочению престижа царской власти и произведет хорошее впечатление в странах-кре- диторах, особенно в Америке (где судьба займов во многом зависела от еврейских банкиров) з49.
В так называемой «предсмертной записке А. Д. Протопопова», опубликованной Петром Рыссом, экс-министр пытался изобразить дело таким образом, что у него была продуманная и цельная программа деятельности. Помимо продовольственного и еврейского вопросов, он еще.называет законопроект о выборном духовенстве, разработанный в синоде по его инициативе в результате соглашения с Раевым и при поддержке Питирима. Согласно проекту, священники выбирались приходами, содержание они должны были получать от казны, плата за требы запрещалась 350.
