В так называемой «предсмертной записке А. Д. Протопопова», опубликованной Петром Рыссом, экс-министр пытался изобразить дело таким образом, что у него была продуманная и цельная программа деятельности. Помимо продовольственного и еврейского вопросов, он еще.называет законопроект о выборном духовенстве, разработанный в синоде по его инициативе в результате соглашения с Раевым и при поддержке Питирима. Согласно проекту, священники выбирались приходами, содержание они должны были получать от казны, плата за требы запрещалась 350.
. Самым интересным с точки зрения характеристики государственных потенций Протопопова, а заодно и царской четы был его проект, изложенный в памятной записке на имя царя и направленный, по его словам, на то, чтобы «в известной мере развить существовавшую русскую конституцию». Надо полагать, этот проект представлялся Протопопову остроумным ходом, выбивающим из рук «Прогрессивного блока» его главное оружие — Министерство общественного доверия.
Проект состоял из трех основных пунктов: 1) Думе и Государственному совету предоставлялось право вносить запросы и голосовать не только по вопросу незакономерности действий тех или иных министров и главноуправляющих, но и по вопросу о нецелесообразности их действий; 2) в случае, если закрытым голосованием в две трети кворума Думы действия министра будут осуждены, следует вторичное голосование, предлагающее дать этому министру объяснение перед «особым Верховным судилищем», состоящим из сенаторов и членов Государственного совета и Думы, а также почетных опекунов, членов Военного совета или других лиц, назначенных по высочайшему повелению; 3) постановление «судилища» идет «на высочайшее благовоззрение».
Даже царь оценил всю прелесть этого «конституционного» перла, вышедшего из-под пера вчерашнего октябриста. Царю «понравилась моя мысль», писал Протопопов, потому что постановление «судилища» «еще не предрешало его (царя.— А. А.) резолюции».. Согласно проекту, выбор у царя был достаточно широк: он мог направить дело к доследованию, оправдать обвиненного министра, ограничиться замечанием, или выговором и, наконец, удалить. По мнению самого Протопопова, его проект был хорош тем, что «ставил право запросов законодательных учреждений весьма на реальную почву, не умаляя юридически права верховной власти». Царица, в свою очередь, «находила, что этот шаг возможный, хотя и серьезный». Царь поручил разработать проект двум сановникам-юристам, сказав, что «дело это с'пешное». Однако из-за «технических трудностей» (?) они это задание не выполнили 351.
В конечном итоге вся «позитивная» политика по отношению к стране и Думе свелась к приемам мелкой хитрости, ничего не значащих жестов и другим подобным ухищрениям. Прекрасное представление о характере такой политики дает один полицейский документ, составленный в недрах департамента полиции в конце
1915 г., с характерным заголовком: «Что делать?». Документ не подписан, но на нем явно лежит отпечаток личности тогдашнего главы ведомства Хвостова.
Ссылаясь на «крайне напряженное настроение всех кругов общества», автор записки проводит мысль о необходимости симулировать хорошее отношение, готовность пойти на реформы, на деле не давая никаких реформ. Успокоение масс и Думы, уверял авэ тор записки, «может быть достигнуто ценой очень незначительных уступок, осуществлением мер, которые явились бы, так сказать, лишь намеком на реформы... Цель этих уступок в мелочах именно громкое демонстрирование благожелательности правительства, и, чем громче, чем широковещательнее будет это демонстрирование* тем надежнее и вернее результаты». Далее шли конкретные советы по различным аспектам политики. Так, например, рекомендовалось незамедлительно созвать Думу, поскольку дальнейшая отсрочка «таит в себе большую опасность», но одновременно ввести цензуру думских речей президиумом Думы, «строгое наблюдение за газетами», дающими отчет о заседаниях Думы, и т. д. Об амнистии «менее всего может быть речи в данный момент», так как она укрепила бы положение и силы левых партий, но если бы была освобождена, например, «бабушка русской революции» Брешко-Брешковская, это произвело бы «прекрасное впечатление». Аналогичные рекомендации давались по польскому и украинскому вопросам, в отношении земских и городских союзов и т. д. 352.
начиналась именно с указания на то, что мысль об «областном» начале возникла в Ярославле еще в 1899 г. и разработана в своих «главнейших частностях» уже в 1900 г. 354.
На этой записке царь наложил следующую резолюцию: «Разработать теперь же законопроект об областном управлении и внести на рассмотрение законодательных собраний ко времени осеннего созыва их» 355.
Когда А. А. Хвостов получил эту резолюцию, он, естественно, стал искать законопроект и материалы к нему, но не обнаружил их ни в Совете министров, ни в собственном Министерстве внутренних дел, ни даже в Ярославле. Наконец он «узнал от автора доклада (т. е. памятной записки на имя царя.— А. А.) Гурлянда, что никаких материалов и законопроектов не нужно, так как цель его была занять внимание Государственной думы и интересными (?!) разговорами отвлечь от других, более важных предметов». Вопрос не был внесен в Думу только потому, что Хвостов заявил, что он на «эту игру... не согласен», и добился у царя разрешения не исполнять его резолюции. Однако свое согласие царь обусловил требованием «все же заняться этим делом» 356.
В конечном итоге все эти жалкие уловки оборачивались самообманом и прямым, сознательным обманом верховной власти, целью которого было уверить царскую чету, что хотя в стране положение сложное, но оно никакой серьезной опасности для режима не представляет. Примером подобного самообмана является приведенная история с проектом областной реформы, ибо совершенно очевидно, что Дума не поддалась бы на такой примитивный трюк, будь соответствующий законопроект внесен. Тот же Штюрмер уверял Наумова: у него такие хорошие отношения с Думой, что он не может назвать их «иначе как симфонией», что привело собеседника, знавшего истинное отношение Думы к Штюрмеру, в совершеннейшую ярость 357. Что же касается введения в заблуждение царскую чету, то здесь пальма первенства принадлежала Протопопову.
Так, например, незадолго до революции Протопопов представил на имя царицы доклад, который состоял в основном из выдержек и заявлений черносотенных организаций об обреченности революции (народ не допустит и расправится с революционерами). На вопрос в следственной комиссии, верил ли в это сам Протопопов, тот ответил отрицательно. На вопрос, зачем же тогда он послал такой доклад, ответ был дан следующий: «Хотел успокоить царицу и царя» 358. Если к этому прибавить, что сам Протопопов инструктировал черносотенных главарей по части присылки подобных телеграмм и писем, картина будет полной.
Не менее характерен другой пример, связанный с арестом рабочей группы при Центральном военно-промышленном комитете. Протопопов лично выпросил санкцию царя на этот арест, сказав ему, что он расценивает эту группу как «центральный» и, разумеется, революционный орган рабочих всей России, как «повторе-
ние организации Хрусталева-Носаря в 1905 году» (т. е. как Петроградский совет 1905 г.). За арест секции Протопопову в Царском Селе был «поставлен плюс»3'"'-’. Но Белецкий как профессионал был уязвлен до глубины своей полицейской души таким дилетантством, выдаваемым за политическую дальновидность. «Я невольно покраснел и за Протопопова, и за департамент полиции», когда прочел официальное сообщение об аресте, где «простая ликвидация» выдавалась как борьба с вновь народившемся Советом рабочих депутатов. Арест свидетельствовал, по его мнению, о полном бессилии Протопопова перед действительными противниками существующего строя 360.
К сказанному следует добавить, что министры обманывали не только царя, но и друг друга и своих единомышленников, руководствуясь соображениями местничества и соперничества. Тот же Протопопов, по его собственному признанию, утаил однажды важные сведения не только от царя, но и от военного министра и председателя Совета министров, которым был обязан эти сведения сообщить. Царю он их не сообщил, потому что «не хотел передавать ему неприятное», военному министру — потому, что «не любил Шуваева», а Голицыну «не давал всех сведений», потому что «хотел быть более осведомленным, нежели он, при докладах царю»361.
Штюрмер в бытность свою премьером также из карьерных соображений не передавал царю записки Римского-Корсакова, активного участника его салона и полного единомышленника, в которой крайние правые требовали дальнейшего ужесточения реакционного курса. Ее позже, незадолго до отставки Штюрмера, передал царю Голицын 362.
