Лифтер не заметил в нем ничего необычного, как и Фанни, час спустя вернувшаяся из церкви в совершенно промокшей шляпке. Но что-то всё-таки случилось, точнее, произошло то, о чем много лет назад мечтали многие, очень многие добропорядочные жители городка. Они думали об этом, жаждали этого, спали и видели день, который наконец настал. Да, это свершилось: Джорджа Минафера настигло воздаяние!
Настигло трижды и трижды прошлось по нему. Город прокатился по его сердцу, как когда-то по сердцу Майора, и раздавил его, похоронив под собой. Город прокатился по всем Эмберсонам и погреб под собой последние их останки, и уже неважно, что Джордж легко догадался о том, что большинство из этих пяти сотен наиболее выдающихся горожан внесли существенный вклад для "покрытия издержек создания гравюры и сопутствующих расходов". Эти пять сотен бросили последнюю пригоршню сажи на груду забвения, навек скрывшую род Эмберсонов от глаз человека и истории. "Как ртуть по растрескавшемуся полу!"
Джорджи Минафер получил по заслугам, но людям, жаждавшим узреть этот день, было не суждено ни увидеть его, ни узнать о нем. Те, кто еще был жив, успели позабыть как о воздаянии, так и о самом Джордже Минафере.
Глава 34
Во время своих утренних экскурсий Джордж никогда не заходил только в одну часть города. Этот район лежал далеко на севере и считался новыми Елисейскими полями для миллионеров, хотя однажды Джордж всё же дошел в этом направлении до белого особняка, когда-то так понравившегося Люси, до ее "Прекрасного Дома". Джордж коротко взглянул на него и повернул назад, не сдержав горькой усмешки. Дом уже не был белым, хотя там, куда добирался город, ничего белого не оставалось, а город успел перебраться далеко за ту местность, в которой стоял прекрасный белый особняк. Владельцы сдались и покрасили его в безысходный шоколадно-коричневый, самый подходящий цвет для товарной конторы, разместившейся в нем.
Джордж не рискнул идти дальше, к поселку миллионеров, хотя до него было еще целых две мили. Его мысли о Люси и ее отце и мыслями-то не были, а походили на смутные ощущения, вероятно, подобные тем, что посещают голову осужденного кассира при упоминании об обворованном им банке: есть вещи, о которых люди предпочитают не думать. После того судьбоносного происшествия Джордж лишь однажды столкнулся с Юджином. Они шли по центру города по противоположным сторонам улицы, зная, кто идет неподалеку, и понимая, что тот тоже знает о его присутствии, но оба смотрели исключительно вперед и ни у одного на лице не дрогнул ни единый мускул. Джорджу показалось, что от внешне непроницаемого старого друга мамы так и веет горячим дыханием урагана ненависти, бушующего в его душе.
Он знал, что Юджин присутствовал на похоронах Изабель и на похоронах Майора, и хотя он так его и не увидел, Джордж был уверен, он там, пусть и не мог сказать, откуда он это знает. Фанни не говорила ему об этом, прекрасно понимая, что с ним нельзя говорить о Люси и Юджине. Сейчас Фанни почти не виделась с Морганами и редко вспоминала о них: время коварно обходится с жизнью. Средний возраст остался позади, и старые привычки и желания потускнели и исхудали, как потускнела и исхудала сама Фанни, полностью растворившаяся в делах своего многоквартирного убежища. Ей пришлась по душе ее новая "комплексная" жизнь: с бриджем, интригами и переменчивыми союзами, с перешептыванием пожилых дам в уголках коридоров, с интереснейшими секретами, сплошным шушуканьем, и лифтер мог поклясться, что слышал слова "она сказала" миллион раз, а "она" - пять миллионов раз. Многоквартирная жизнь покорила Фанни и поглотила ее.
Город сделался настолько большим, что люди исчезали в нем и никто не замечал их отсутствия, поэтому исчезновение Фанни с племянником не стало исключением. Если раньше все знали всё о своих соседях, то теперь можно было годами жить бок о бок с незнакомыми людьми, более того, друзья могли потерять друг друга из вида на год и даже не заметить этого.
Однажды в мае Джорджу показалось, что он видел Люси. Он был не уверен, она ли это, тем не менее, встреча вселила в него беспокойство. Получение новой должности привело к тому, что он неделю или дольше мог не появляться в городе, и это странное происшествие имело место как раз во время возвращения с одного из таких дежурств. Он шел домой со станции и, повернув за угол, увидел, как из их парадного выходит очаровательная девушка, садится в блестящее ландо и уезжает прочь. Даже с довольно большого расстояния было видно, что девушка красива, а ростом, быстротой и решительностью движений и даже жестом, каким рука в белой перчатке отдала команду шоферу, она походила на Люси. Джордж вдруг по непонятной причине застыл на месте, и это было самое настоящее оцепенение: он сам не знал, что чувствует, но знал, что что-то чувствует. Горячая волна поглотила его, ни за что на свете он не хотел бы встретиться с Люси лицом к лицу, даже если бы это сулило возрождение рода Эмберсонов во всем их былом великолепии. На дрожащих ногах он побрел дальше.
Фанни не оказалось дома, она с утра к себе не заходила, а записи о посетителях никто не оставлял, поэтому Джордж сначала удивился, а потом засомневался, была ли это на самом деле Люси. Может, и она, сказал он себе, хотя понимал, что любая похожая на нее девушка могла ввергнуть его в "такой ступор"!
Люси не оставила визитки. Она не делала этого, когда навещала Фанни, и сама не смогла бы объяснить, почему это так. Она редко заходила - это был третий раз за тот год, а когда была в гостях, ни она, ни Фанни не заговаривали о Джордже: эта странность появилась с молчаливого согласия обеих дам, пусть они и не считали, что это странно. Ведь, конечно, пока Фанни была с Люси, у нее из головы не выходил племянник, а когда Люси видела Фанни, она не могла не думать о Джордже. Вследствие чего во время разговоров обе выглядели рассеянными, частенько отвечая невпопад, впрочем, собеседница даже не замечала нелепости ответа.
Иногда Люси не могла отделаться от мыслей о Джордже, а иногда не вспоминала о нем неделями. Она вела хлопотливую жизнь: надо было "заботиться" о большом доме, еще у нее был сад, тоже большой и красивый; в качестве представительницы отца она заседала в различных благотворительных комитетах; руководила собственным благотворительным фондом, поддерживая несколько многодетных семей; и, по ее собственному выражению, "вытанцовывала" кавалеров, вернувшихся из университетов, замуж за них не выходила, но продолжала танцевать - и отказывать.
Отец, радуясь такому положению вещей и немного покривив душой, завел об этом речь, пока они гуляли по саду.
- Я бы его тут же пристрелил, - сказал он с натужной игривостью. - Но я должен забыть про эгоизм. Я бы выстроил тебе чудесный дом поблизости, например, вон там.
- Ну уж нет! Это было бы совсем как... - вырвалось у Люси, но она сразу одумалась. Она помнила, как Джордж Эмберсон сравнивал их георгианский особняк с Эмберсон-Хаус, и поняла, что новый дом, построенный рядом с домом отца, будет напоминать о том, что сделал Майор для Изабель.
- Как что?
- Ничего. - Она была очень серьезна, и когда Юджин проворчал, что однажды придется отдать ее жениху, Люси тут же выдумала легенду.
- Знаешь, как индейцы называли буковую рощу за нашим домом? - спросила она.
- Нет... да ты и сама не знаешь! - Он засмеялся.
- Не угадал! Я сейчас читаю гораздо больше, чем раньше, готовлюсь к вечерам с книгами: придется как-то коротать время, когда меня перестанут приглашать на танцы даже самые зеленые юнцы, для которых считается особым развлечением потанцевать с самой старой из "девушек постарше". Роща называлась "Лома-Нашах", что означало "ничего не поделать".
- Что-то звучит непохоже.
- С индейскими названиями всегда так. Когда-то, еще до прихода белых поселенцев, там жил злой вождь. Это был самый плохой индеец на свете, и звали его... звали его Вендонах. Что означало "втаптывающий в прах".
- Как ты сказала?
- Вендонах, то же самое, что "втаптывающий в прах".
- Понятно, - глубокомысленно произнес Юджин. Он украдкой глянул на дочь и вперил взгляд туда, где кончалась тропка. - Продолжай.
- Вендонах был чудовищем. Такой гордый, что носил на ногах железные башмаки и растаптывал ими головы. Он всегда убивал людей таким способом, и наконец племя решило, что хватить думать, что он просто юн и неопытен, надо его прогнать. Они поволокли его к реке, усадили в каноэ и пустили по течению, а потом бежали по берегу, не давая ему высадиться до тех пор, пока течение наконец не вынесло его на середину реки, а затем в океан, откуда он так и не вернулся. Естественно, они не желали его возвращения, и если бы он ухитрился вернуться, они бы взяли другое каноэ и опять пустили бы его по реке. Но племя осталось без вождя. Это очень удивляло соседние племена, и наконец все решили, что буковая роща заколдована, а народ боится, что новый вождь, поселившись там, тоже станет чудовищем и наденет железки, совсем как Вендонах. Но они ошибались, потому что на самом деле племя так волнительно и разнообразно жило при Вендонахе, что более спокойный вождь был бы им не по нраву. Он был ужасен, но жизнь, пусть и ужасная, при нем кипела и бурлила. Они ненавидели его, но так и не нашли воина, способного его заменить. Вероятно, это как выпить стакан крепчайшего вина, а потом пытаться избавиться от его вкуса с помощью ячменного отвара. Они просто не могли ничего поделать с этим.
