Они чинно сели слева по стенке. Помолчали.
– Ну как, – сказал Док, – раз вы пришли – может, немного выпьем?
Мак сказал:
– Мы кое-что захватили. Для вас. – И указал на три бутыли, собранные Эдди.
– Пива я не добавлял, – сказал Эдди.
Док взглянул на бутыли уже без содроганья.
– Нет, – сказал он. – Сперва выпьем моего. Кстати, у меня случайно есть как раз немного виски.
Только они расположились, деликатно потягивая виски, как вошла Дора с девушками. Поднесли одеяло. Док положил его на кровать. Прелестное одеяло. Девушки тоже согласились немного выпить. Тут явились мистер и миссис Мэллоу со своими дарами.
– Многие даже не представляют, сколько это будет когда-нибудь стоить, – сказал Сэм Мэллоу, извлекая из футляра шатун с поршнем от «чалмера» 16-го года. – Может, во всем мире их трех таких уже не найти.
Тут гости повалили валом. Анри пришел с подушкой в три на четыре фута. Он хотел прочитать лекцию о новых средствах выражения, но официальная часть не удалась. Явились мистер и миссис Гэй. Ли Чонг преподнес длинную нитку шутих и китайских фонариков. Кто-то съел китайские фонарики в одиннадцать часов, шутихи оказались долговечней. Из «Ла-Иды» пришла группа сравнительно незнакомых людей. Натянутость быстро испарялась. Дора сидела как на троне, в сиянии оранжевых волос. Она держала стакан виски, изящно отставив мизинец. И приглядывала за девушками, чтобы вели себя прилично. Док поставил танцевальную музыку, и пошел на кухню, и стал жарить бифштексы.
Первая драка была пустячная. Кто-то пришел из «Ла-Иды» и сделал гнусное предложение одной девушке. Она возмутилась, и Мак с ребятами, оскорбленные таким неприличием, тут же вышвырнули нахала за дверь и ничего при этом не разбили. Они радовались, что принесли пользу обществу.
Док на кухне жарил бифштексы на трех сковородках, нарезал помидоры и раскладывал хлеб. Ему было очень хорошо. Мак лично присматривал за патефоном. Он нашел запись трио Бенни Гудмана. Начались танцы, вечер набирал силу и глубину. Эдди прошел в кабинет и отбил чечетку.
Док захватил на кухню пинту и пил прямо из бутылки. На душе у него становилось все лучше и лучше. Все удивились, когда он выставил еду. Есть никому особенно не хотелось. Всё тут же съели. Сытость повергла гостей в лирическую пищеварительную негу. Виски кончилось, и Док выставил галлон вина.
Дора со своего трона сказала:
– Док, поставьте что-нибудь красивое. А то наш музыкальный ящик так надоел – ужас один.
И Док поставил «Ardo» и «Amor» из альбома Монтеверди. И гости притихли, устремив глаза в себя. Дора наслаждалась. Двое незнакомцев проскользнули вверх по лестнице и тихонько вошли. Док ощутил сладкую золотую печаль. Все молчали, когда кончилась музыка. Док достал с полки книгу и начал читать густым, низким голосом:
И теперь
Если б дева, у которой глаза были полны чащоб и туманов,
Тяжкую ношу любви снова ко мне принесла,
Я снова бы предал ее голодным рукам-близнецам
И пил бы вино с ее губ, неблагодарно, как шмель,
Что, к лилии белой припав,
Грабит любимой богатство.
* * *
И теперь
Если б только увидеть,
Как лежит, истомясь, моя радость,
И во взоре печаль, и разлука, и непереносимая нежность,
Я снова бы сплел из любви сладко-тяжелую цепь,
И ночь бы качала на смуглой груди
Веселую голову дня.
* * *
И теперь
Мне глаза, что наскучили зрелищем жизни,
Все рисуют, рисуют портреты ее,
Луч солнца на шелке щеки,
Магнолии нежностью равной,
Белейший пергамент, на котором злосчастные губы мои
Выводили те стансы, каких уж вовек не напишут.
* * *
И теперь
Смерть мигает напудренным веком,
Не дает мне забвенья о теле, любовью казненном.
Покой и отраду дарили мне эти сосцы,
Как два рдяных цветка.
И мучает память цветок ее уст,
Что печатью легли на мой рот.
* * *
И теперь
Торгаши на базарах судачат
О слабости той, что сильна и меня полюбила.
А сами, ничтожные, они продаются за деньги.
Принц заморский тебя не возвел на нечистое ложе.
Ты одна. Ты со мной. Ты, как платье,
Плотно меня облекла. Моя радость.
* * *
И теперь
Я люблю те глаза.
Они веселы были и полны печали,
И тени пушистых ресниц я люблю, тоже полные ласки.
Я люблю аромат тех единственных уст,
И волос ее тонкий дымок,
И веселое, тонкое пенье браслетов.
* * *
И теперь
Помню я, как менялось лицо,
Как ты нежно делила мой пламень. Мы единою были душой…
О, я знаю любовные игры служительниц Рати.
На закате луны я их видел.
Истомленные, в зале, обитой коврами,
Тотчас они засыпали и все забывали.
Филис Мэй рыдала в голос, когда он кончил, и сама Дора утирала слезы. Хейзла так очаровали звуки, что в смысл он не вникал. И на всех нашла легкая мировая скорбь. Каждому вспомнилась давняя любовь, каждому – недавнее свиданье.
Мак сказал:
– Ух, Господи, хорошо-то как. Помню, одна девчонка… – И он не кончил.
Все наполнили стаканы и затихли. Вечер соскальзывал в русло нежной печали, Эдди пошел в кабинет, отбил чечетку, вернулся и сел. Вечер уже клонило к концу, ко сну, когда на лестнице раздался топот. Кто-то орал:
– Где девочки?
Мак встал, почти осчастливленный, и быстро прошел к двери. И улыбка радости осветила лица Хьюги и Джона.
– Каких вам девочек? – любезно осведомился Мак.
– А чего? Нам надо в бардак. Шеф говорит, тут.
– Ошибаетесь, мистер. – У Мака был радостный голос.
– Ага, а кто ж тогда эти дамочки?
И они вступили в битву. Это была команда с рыболовного судна из Сан-Педро, добрые, сильные, веселые, закаленные в битвах ребята. Первым же натиском они прорвались к гостям. Девушки Доры сняли туфельки и держали за носки, чтоб бить противников по головам острыми каблучками. Дора побежала на кухню и вернулась, грозя мясорубкой. Док тоже наслаждался. Он молотил во все стороны шатуном с поршнем от «чалмера» 1916 года.
Славная была битва. Хейзл споткнулся и, пока поднялся на ноги, дважды схлопотал по морде. Печка-франклинка с грохотом рухнула на пол. Оттесненные в угол пришельцы защищались тяжелыми книгами, попадавшими с полок. Но постепенно их оттуда изгнали. Разбили два окна на фасаде. Элфрид услыхал через улицу шум и внезапно атаковал врага с тыла своим излюбленным оружием – ракеткой от пинг-понга. Дерущиеся спустились с лестницы, на улицу и дальше – на пустырь. Снова дверь лаборатории повисла на одной петле. Доку порвали рубашку, поцарапали в кровь сильное, сухопарое плечо. Неприятель отступил уже до середины пустыря, когда раздалась сирена. Поздравители Дока только вернулись в лабораторию, закрыли сломанную дверь и потушили свет, как подоспела полицейская машина. Но фараоны остались с носом. Гости сидели в темноте, посмеивались и пили. Из «Медвежьего флага» пришла свежая смена. Тут уж поднялся дым коромыслом, пошла настоящая гульба. Полицейские вернулись, заглянули, прищелкнули языками и остались. Мак с ребятами использовали полицейскую машину для поездки к Джимми Брачиа за вином, и Джимми Брачиа тоже приехал. Шум несся по всему Консервному Ряду. Вечер имел все достоинства мятежа и ночи на баррикадах. Команда с рыболовного судна из Сан-Педро скромно прокралась обратно и присоединилась к гостям. Их приняли с заботой и любовью. Одна женщина в пяти кварталах от лаборатории хотела из-за шума вызвать полицию, но никого не застала. Полицейские сообщили, что у них украли машину, потом они нашли ее на набережной. Док сидел на столе, поджав ноги, улыбался и отстукивал пальцами по колену. Мак занимался индийской борьбой с Филис Мэй. А свежий морской ветерок задувал в разбитые окна. Вот тогда кто-то поджег двадцатипятифутовую нитку шутих.
Молодой суслик, в расцвете сил, обосновался в зарослях мальвы на пустыре Консервного Ряда. Место он выбрал отличное. Густые зеленые стебли тянулись вверх, свежие и роскошные, и, вызревая, соблазнительно клонили головки. И для норы земля самая подходящая – черная, мягкая и хоть и песчаная, но не крошилась и не засыпала проходов. Суслик был толстый, гладкий, в защечных мешках всегда вдоволь еды, ушки аккуратные и хорошо поставлены, а глаза – черные, как головки старомодных булавок, и такого же примерно размера. Передние лапы – лапы копателя – были у него на редкость сильные, светлый мех на груди – на диво пушистый и мягкий, а мех на спине темно лоснился. У него были длинные загнутые желтые зубы и коротенький хвостик. Словом, красавец суслик и в самой поре.
Он добрался сюда по суше, облюбовал и заложил нору на пригорке, чтоб смотреть сквозь стебли мальвы, как по Консервному Ряду идут машины. Он видел ноги Мака и ребят, когда те шли по пустырю во Дворец. Он вкопался в угольно-черную землю, и место ему еще больше понравилось, потому что под почвой лежали большие камни. И просторную кладовую он вырыл под камнем, чтоб не осела, какие б ни лили дожди. Тут можно обосноваться и без конца выводить потомство; и нору можно копать и копать во все стороны сколько угодно.
