и сентименталист зачастую уступали место профессиональному журналисту.
Благодаря виски (бокал с которым Сайрус задумчиво продолжал пополнять), я одолела первую часть истории Кевина без излишнего расстройства.
– Могло быть и хуже, – пробормотала я. – Естественно, Кевин не мог удержаться от намёков на проклятия и «гибель, наконец-то обрушившаяся на голову того, кто слишком долго бросал вызов древним богам Египта». Мне не очень по душе его ссылка на... О Господи всеблагий!
Я вскочила, как ошпаренная.
– В чём дело? – с опаской спросил Сайрус.
– Послушайте вот это. «Наш корреспондент немедленно выезжает в Египет, где надеется взять интервью у профессора и миссис Эмерсон, чтобы выяснить истинные факты, стоящие за этим странным происшествием. Он не сомневается в том, что осталось множество нераскрытых тайн».
Я смяла газету в комок и бросила её на пол. Анубис набросился на неё и начал катать туда-сюда.
Обычно такое поведение, свойственное лишь котёнку, со стороны крупного кота с чувством собственного достоинства только развлекло бы меня. Но сейчас я чуть не обезумела и не обратила на него никакого внимания. Яростно шагая, я продолжала:
– Катастрофические новости! Во что бы то ни стало мы должны помешать Кевину побеседовать с Эмерсоном!
– Конечно, если сможем. Но ведь он просто очередной любопытный репортёр.
– Вы не понимаете, Сайрус. С нынешней изоляцией и с Абдуллой на страже мы можем отбиться от других журналистов. Но знакомство Кевина с нашими привычками и проклятое ирландское очарование превращает его в неизмеримо более грозного противника. Вы забыли, что именно Кевин превратил смерть лорда Баскервиля в «Проклятие фараонов»? Именно журналистская joie de vivre [175] Кевина преобразила смерть ночного сторожа в «Дело мумии в Британском музее» [176]. Он разбирается в археологии, он провёл несколько недель в Суданском экспедиционном корпусе, беседуя с офицерами, которые... – Я запнулась и схватилась дрожащей рукой за лоб. Мысль, осенившая меня, имела ужасную однозначность математического уравнения. – Нет, – прошептала я. – Нет. Только не Кевин!
Сайрус метнулся в мою сторону и учтиво обнял меня.
– С вами всё в порядке, дорогая? Вы побелели, как снег. Присядьте. И выпейте ещё виски.
– Некоторые ситуации слишком серьёзны, чтобы надеяться на виски с содовой, – сказала я, выскользнув из объятий с небрежным видом, который, надеюсь, не обидел Сайруса. – Моя мысль была абсурдна и неверна. Я отказываюсь от неё. Но, Сайрус, по крайней мере, Кевин обязан узнать правду об амнезии Эмерсона. Он знает его слишком давно и слишком хорошо, чтобы пропустить очевидные доказательства.
– Я никогда не мог понять, почему вы так настроены хранить это в тайне, даже от семьи, – сказал Сайрус. – Хотя бы его брат имеет право знать правду.
– Вы не знаете, о чём говорите, Сайрус! Через пять минут после Уолтера об этом узнают все домочадцы, и все, включая Гарджери, ринутся толпой ловить первый же пароход! Разве вы забыли совет доктора Шаденфрейде, Сайрус? Мы должны не насиловать память Эмерсона, а ждать, пока она будет расти и расцветать, как цветок.
– Ха! – произнёс Сайрус таким же скептическим тоном, какой обычно употребляет Эмерсон.
– Я знаю, что вам не по вкусу теории врача, Сайрус, но он – несомненный авторитет в своей области, и его анализ характера Эмерсона был блестяще точен. Крайне важно, чтобы мы предоставили шанс методам Шаденфрейде. Это окажется невозможно, если наша семья и друзья появятся здесь en masse [177]. Ни один из них не способен на железное самообладание, которое руководило моим поведением – и можете ли вы представить, как на Эмерсона подействует встреча с Рамзесом? Одиннадцатилетний сын – само по себе достаточное потрясение для человека, который даже не знает, что женат, а уж такой сын, как Рамзес...
– Но это могло бы послужить толчком для восстановления памяти Эмерсона, – протянул Сайрус, пристально наблюдая за мной. – Вид его сына...
– Он знал меня гораздо дольше, чем Рамзеса, – возразила я, – и при обстоятельствах, которые, наверное, должны были... Я не вижу смысла обсуждать это, Сайрус, – вы должны позволить мне одной решать, что лучше для Эмерсона.
– Как всегда, вы думаете о нём, а не о себе. Хотелось бы, чтобы вы позволили мне...
– Я не хочу обсуждать это, – прервала я, смягчая нежной улыбкой грубые слова. – С вашего разрешения, Сайрус, я погуляю по палубе перед сном. Нет, мой друг, не надо меня сопровождать – ваши люди настороже, а мне необходимо время для размышлений в одиночестве.
Потребовалось больше времени, чем я ожидала, чтобы холодные размышления утихомирили бушующие воды страданий. Возникшее у меня подозрение, пусть и кратковременное, было воистину ужасным.
Мы с Эмерсоном обсуждали качества, которыми должен обладать враг, чтобы выведать тайну Затерянного Оазиса. Кевин обладал ими – даже элементарными археологическими знаниями. А кроме того – ненасытным любопытством и необузданным воображением (по словам Эмерсона), позволяющими человеку сплести разрозненные нити головоломки в полноценное целое.
Ничто не может сокрушить дух так, как предательство друга. Некоторые из газетных статей Кевина, на мой взгляд, испытывали нашу дружбу на прочность, но чаще всего в худшем случае они только угрожали нашей репутации. Однако нынешняя ситуация отличалась кардинально – хладнокровное посягательство на жизнь, здоровье и рассудок. Перед моим мысленным взором предстали улыбающееся, веснушчатое лицо Кевина, его честные голубые глаза и буйная пылающая шевелюра. Я снова, как наяву, слышала завораживающий ирландский голос, повторяющий комплименты и заверения в дружбе, в искренности которых я никогда не сомневалась.
Я и сейчас не сомневалась! Когда моё возбуждение уменьшилось, я напомнила себе, что Кевин был не единственным человеком, имевшим знания и опыт для решения головоломки. И я не могла поверить, что стремление к журналистской сенсации – которой, несомненно, явилась бы история о Затерянном Оазисе – стало бы достаточно сильным побуждением, чтобы заставить человека выступить против своих друзей и собственной натуры.
Однако опасность, вытекавшая из его обычных журналистских инстинктов, была достаточно реальной. Я знала, что не убедила Сайруса в том, что психическое состояние Эмерсона должно сохраняться в тайне, хотя причины, которые я ему привела, звучали вполне здраво. Зачем без необходимости беспокоить наших близких? Зачем давать им повод для массового приезда в Египет и ввергать меня в смятение? Но я знала, как и мой проницательный и понимающий друг, что это – не единственная причина.
Я решила не думать об этом. Самое главное – держать Кевина подальше
