Я честно вел себя во время оккупации, но мало активно.
Не из трусости, а, видимо, по натуре своей я не борец.
Но я любил в своей жизни и любил по-настоящему, и это великое счастье, а вот ненавидеть по-настоящему не умел, именно поэтому и не стал борцом.
А свойственно мне не рациональное, а эмоциональное, чувственное, эстетическое восприятие жизни, и, увы, скорее пассивное, чем активное, хотя люди думают обо мне иначе, но я-то себя знаю лучше, чем знают меня люди…
Полуправда — порожденье лжи.
Полуправда — порождает ложь.
Мы хватаемся, «во имя» за ножи.
Только нож всегда есть нож.
Полуправда все разъест, как ржа,
Все опошлит, все перевернет —
Совесть — в верткого ужа,
А свободу — в гнет.
Юрий Софиев
Отправил письмо Рае, 12/III.
«Никогда родина так не мила, как тогда, когда ее не видишь. Все маленькое, все скверненькое остается, а хорошее встает и рисуется в памяти»
Лесков (…)
Что ж, — пожалуй, еще круговая порука,
Или проще — у каждого рыльце в пушку.
Но я верю упорно: далекие внуки…
«…добрая слабость простительнее ревности не по разуму — в том деле, где нет средства применить ревность разумную».
«На краю света», Н. Лесков.
Вот, однако же, можно было с такой силой и с такой правдивостью и честностью «клеветать» на чиновничью, официальную Россию.
Не боялся этого делать и Салтыков-Щедрин, потому что был русским писателем, настоящим, а не Пупосвинном, хотя и носил вице-губернаторский мундир.
Одна из (…) «статей» понятия «русский писатель» — анти чиновничество, до конца правдивая, независимая от всякой казенщины, официальщины.
34.
Объяснял ребятам.
(Длинный список русских царей, кто за кем — от Ивана Грозного до Николая II, со всеми ответвлениями их родословной и небольшими комментариями: «Период от Екатерины I до Екатерины II, когда судьбы империи решались в “горячих постелях”». Определение М.Ал. Алданова» — Н.Ч.).
35.
О Дуракове.
Энергия стиха. Нежный, лирический, иногда переходящий в каламбурность.
О, удивительное Вранье,
Расскажешь — скажут, что вранье.
Напоминает Давыдовское:
Он весь был в немощи;
Теперь попал он в мощи.
Общее и бурное воодушевление.
Цветастый платок.
Она серьезнеет, (гл. серьезность(?)).
Хороший. Шебутной (?) только.
(Шкляр? Шкявер?) Григорий Георгиевич.
(…).
Создатель музея Рериха в Париже.
Активный фр. резистант.
Через него я устраивал документы для Тони Платоненко.
(Вырезка из газеты «Тарсис в Англии», перед процессом Синявского и Даниэля». Фото девушки в купальнике и соломенной шляпе в горах — Н.Ч.).
ДНЕВНИК Ю. СОФИЕВА (Вырезки, заметки, корреспонденции. Март-январь 1966, 1967–1969)
1.
(Письмо кому-то — Н.Ч.).
10/IV
Многоуважаемый Леонид Натанович!
Извините, что отвечаю Вам с большим опозданием. Рад был Вашему письму. Я наконец начал работать у себя в Институте — вернее, дома, т. к. дирекция освободила меня от обязанности являться в лабораторию — прихожу только за материалом. Этим и объясняется мое опоздание с ответом. Я постараюсь постепенно ответить Вам на Ваши вопросы, но на некоторые из них, к сожалению, ответить не сумею. С Александром Салтыковым никогда не встречался, так как этот «глухой старый граф» был один из идеологов «Возрождения» — мира для моей среды враждебного. Салтыкову посвящает несколько строк Любимов «На чужбине» (216 стр.) — это был человек и «его круга» и его газеты. Ив. Лукаш тоже не бывал завсегдатаем парижской литературной среды и коротко с ним я знаком не был. Жил он под Парижем, в Медоне. Он умер, если не ошибаюсь, накануне войны. В мои студенческие годы, в Белграде — я впервые познакомился с его стилизованной романтикой 18 века. И нужно сказать, мы сразу запомнили его имя — белградская молодежь. Но впоследствии, в Париже, у меня с ним дальше шапочного знакомства дело не пошло. По работе случайные встречи с ним у меня оставляли всегда, все-таки, какое-то симпатичное впечатление.
Кстати о Белграде. Из всех центров русского расселения — Прага, Париж, Берлин, Брюссель и т. д. — Белград представлял из себя как бы концентрацию самых черносотенных моментов русской белой эмиграции. Если не ошибаюсь, чуть ли не до 1924 года словом, когда Пашича сменил Давидович, официальным представителем России в Белграде оставался бывший посол несуществующей царской России (даже не Временного правительства) Штрандман (?). Официально военным агентом был ген. Потоцкий, представлявший разгромленную врангелевскую армию. Единственной всесильной в среде эмиграции политической организацией был русский «Высший монархический Совет», возглавлявшийся неким Крупенским, вероятно, каким-то высшим чиновником несуществующей российской монархии. Все это ютилось под сенью короля Александра и, по-видимому, в (…) стране «русские беженцы» много лет получали правительственные пособия, сначала в размере 412 динар, затем, кажется, наполовину сокращенные.
А. Суворин издавал в Белграде «Новое время», злобно травившее «либеральных» профессоров, которые вели себя в Белграде ниже травы, тише воды. 45-летняя давность не позволит мне уточнить все имена; я назову Вам только, те, к которым имел непосредственное отношение. Ев. Вас. Аничков — он читал романскую фонетику на фр. языке, по-русски же, будучи учеником Александра Веселовского, пропагандировал его идеи, читал и «Историю русского освободительного движения» (по существу, историю русской интеллигенции), и так как считал себя не только либералом, но и «несколько фантастическим социалистом» — А. Суворин в своей газете непрерывно «порол» его за «большевизлиство». Вероятно он Вам известен не только по «Весенним обрядовым песням», но и по беспощадному дневнику Блока, которого Ев. Вас. горестно называл своей «неразделенной любовью». Но старик это был великодушнейший.
Всеобщую историю, и русскую читал старик Афанасьев, когда-то он был проф. Киевского университета, но потом стал банковским деятелем, а в Белграде вернулся к своей педагогической деятельности. О нем, не помню по какому поводу, упоминает в своих воспоминаниях Витте.
Погодин (Харьковский университет) читал литературоведение. В.В.Зеньковский (Киевский университет) этику и еще что-то. Судьба его интересна. Один из эмигрантских апостолов «Православной культуры» и даже «Оцерковления жизни и культуры». Потом он перебрался в Париж, в числе целого ряда профессоров принял священство и был настоятелем одной из парижских «домашних» православных церквей. Написал «Историю русской философии», 2 тома.
Профессор Кульбякин, ставший впоследствии сербским академиком, проф. Белемович (кажется, математик). Ев. Вас. Спекторский, юрист, позднее переехал в Прагу. Кажется, в 1923 году из Сов. России приехал проф. С.С. Безобразов, впоследствии ставший тоже епископом!
Вот, кажется, «все, что память сберечь мне старается».
2.
(Газетная вырезка с портретом Анны Ахматовой и извещением о ее смерти, официальный некролог от Союза писателей СССР, РСФСР и Ленинграда; вырезка статьи — некролога Н. Рыленкова «Поэт» о ней же; вырезка из «Литературной газеты» № 29 от 8 марта 1966 г. со словами скорби К. Паустовского «Великий дар», Иоханнеса Семпера, Таллин, «Ее стихи остаются людям»; тут же «В редакцию “Литературной газеты”» признательность всем, разделившим горе с семьей, от Пунина, Каминской, Гумилева — Н.Ч.).
(Газетная вырезка Н.Ульяновой «Рыбий катехизис», «Казахстанская правда», № 169, 24/VII 1966 г.).
3.
«Женщины, говорю, страдают, — повторил Михаил Никифоровича, и Константин различил его голос… К эшелону повели колонну, несколько сотен. И тут, значит, такая несуразица случилась. Недалече от товарного вокзала бабы, откуда ни возьмись — из дворов, из закоулков, из-за углов к колонне бросились.
Кричат, плачут, кто какое имя выкликивает.
Они, значит, к тюрьме из разных городов съехались, прятались кто где. Ну, крик, шум, плач, бабы в колонну втерлись, своих ищут …
Конвойные их выталкивают, перепугались, кабы чего не вышло до побега. Затворами щелкают… И — прикладами. Командуют колонне: «Бегом, так-растак!» Побежала колонн а, баб отогнали прикладами-то. И тут, слышу, один заключенный слезу вслух пустил, другой, вся колонна ревмя ревет — бабы довели, не выдержали мужчины, значит. Кричат: «За что женщин. Дайте с женами проститься!» «А разве это разрешено? Не положено
