Конвойные их выталкивают, перепугались, кабы чего не вышло до побега. Затворами щелкают… И — прикладами. Командуют колонне: «Бегом, так-растак!» Побежала колонн а, баб отогнали прикладами-то. И тут, слышу, один заключенный слезу вслух пустил, другой, вся колонна ревмя ревет — бабы довели, не выдержали мужчины, значит. Кричат: «За что женщин. Дайте с женами проститься!» «А разве это разрешено? Не положено
никак. А ежели какой побег?» Конвой в мат: «Бегом! Бегом!» Как тут не обозлиться?»
«Двое», Юрий Бондарев. Дела 1937 года.
4.
(Переснят отрывок из статьи Юрия Терапиано о казахстанской поэзии, вероятно, из «Дня поэзии», в «Русской Мысли», 18 декабря 1965 г. — Н.Ч.).
«Геннадия Иванова» («Иртыш течет на север»), Сергея Киселева («Счастье», «Волк» и др.), Леонида Кривощекова («Нет, не за глаза твои синие…»), Валентины Сааковой («Зависть»), Олжаса Сулейменова, Юрия Фатнева («Камни», — свежие образы).
Впервые печатаются неизвестные «казахстанские» стихи В. Луговского, С. Маркова, П. Васильева, В, Чугунова.
Сергей Марков дал три очень четких лирических коротких стихотворения. Отрывок В.Луговского «Сказка о печке», вступление, написанный покойным поэтом во время войны, в 1942 году в Алма-Ате, как всегда у Луговского, полон динамики и выразительности, хотя, может быть, он и не до конца отделан.
«На посещение Ново-Девичьего монастыря», стихотворение трагически погибшего во время террора очень одаренного поэта Павла Васильева, «оставившего яркий след в советской поэзии 30-х годов», производит хорошее впечатление.
…Блестит над судьбами России.
Литой шишак монастыря,
И на кресты его косые
Продрогшая легла заря.
Заря боярская, холопья,
Она хранит крученый дым,
Колодезную темь и хлопья
От яростных, кремлевских зим.
Прими признание простое!
Я б ни за что сменить не смог
Твоей руки тепло большое
На плит могильный, холодок.
Нам жизнь — любых могил дороже,
И не поймем ни я, ни ты,
За что же мертвецам, за что же
Приносят песни и цветы…
Среди казахстанских поэтов мы видим и знакомое всем русским парижанам имя: Ирина Кнорринг.
Она умерла в Париже, во время немецкой оккупации, 23 января 1943, но стихи ее, привезенные в Россию, за нее «вернулись домой» и печатаются в некоторых советских сборниках, в том числе и в казахстанском «Дне поэзии».
Среди трех стихотворений Ирины Кнорринг помещено (недатированное) стихотворение о немецком солдате, не известное здесь, которое хочется привести полностью — оно намечает какую-то новую ноту в ее творчестве.
Под снегом холодной России,
Под знойным песком пирамид…
Уверенный, твердый, железный,
Презревший лишенья и страх,
Взлетающий в звездные бездны,
Ныряющий в темных морях,
Еще — победитель-удачник
(«Куда только мы ни зашли!») —
Немецкий мечтательный мальчик
Гуляет но карте земли.
Он так подкупающе молод,
Так бодро шагает вперед,
Неся разоренье и голод
Повсюду, куда ни придет.
Его на бульварах Парижа
Так радует каждый пустяк:
Он губы застенчиво лижет,
Косясь на французский коньяк.
У пестрых витрин магазинов
Часами стоит, не идет,
Совсем по-ребячьи разинув
Свой красный, смеющийся рот.
А завтра, послушный приказу, —
С винтовкой на твердом плече
Пойдет — и не бросит ни разу
Простого вопроса: «Зачем?»
Зачем ему русские вьюги?
Разрушенные города?
На севере или на юге —
Везде — непременно — всегда?
Зачем ему гибнуть и драться
Среди разрушений и бед,
Когда за плечами лишь двадцать
Восторгом обманутых лет?
Неужто такая отрада —
Недолгих побед торжество?
Ведь запах смолы из Шварцвальда
Уже не коснется его.
И над безымянной могилой
Уже не поплачет никто.
— Далекий, обманутый, милый…
За что?
***
Н. Воробьев посвятил большую поэму (160 печатных страниц) булавинскому восстанию «Кондратий Булавин».*
* Н.Н. Воробьев, «Кондратий Булавин». Издание В.В. Чарковского. Монтерей, Калифорния, США, 1965 г.
Булавинское восстание случилось на Дону в царствование Петра Великого, по поводу теснения прав казацких, требования выдачи беглых крестьян и раскольников и тому подобных нарушений «старинных обыков».
Н.Н.Воробьев в своем «Предисловии» подчеркивает, что восстание было не против «носителя верховной власти», царя православного, в чьем лице олицетворялась русская национальная идея, а против «бояр лихих», что застили трон царский».
Сине над Черкасском небо божие.
Зноен и палящ июльский день.
Дремлет дуб, и у его подножия
Атаманский прикорнул курень.
В нем судьбою-мачехою сдавленный.
Словно дуб под натиском лавин.
Щерит зубы белые затравленный
Волк степной — Кондратий Булавин…
так начинается («Пролог») поэма, вся, до конца в тех же тонах и образах.
Интересующиеся казачьей историей прочтут эту поэму, думается, с интересом, чем и будут оправданы ее появление в свет и огромный труд, проделанный автором.
Ю. Терапиано.
P.S.
В моей статье Д.С. Мережковский («Русская Мысль», 27 ноября) в конце, в восьмой строке, вместо «Израиля» нужно читать: «Иакова».
Ю.Т.».
5.
(Справка о выборах в первичной организации ДОСААФ Института Зоологии АН Каз. ССР, где председателем комиссии был Софиев Юрий Борисович, беспартийный, художник. 10 января г., в состав комитета было избрано три члена ВЛКСМ и одна женщина — такая была градация. Рукой Ю.С. приписано: «Раскопки», т. е. он нашел эту бумагу, наводя в очередной раз порядок в своем рабочем столе — Н.Ч.).
6.
(Вырезка из газеты «Русские новости», материалы, посвященные С.Есенину: «Сергей Есенин, “цветок неповторимый” (к сорокалетию его смерти)» Е.Хохлова; «У гроба Есенина» Ник. Смирнова; подборка стихов поэта: «Россия», «Пушкину». «У последнего порога» и др. 1925 года — Н.Ч.).
7.
(Длинная поэма, в 17 глав, о комсомолке Таньке Наума Моисеевича Коржавина-Менделя, в этой поэме Юрием Борисовичем подчеркнуты строки:
Зло во имя добра!
Кто придумал нелепость такую?
Даже в трудные дни,
Даже в самой жестокой борьбе,
Если зло поощрять,
То оно на земле торжествует
Не во имя чего-то,
А просто само по себе.
(глава 9)
Ю.С. много думал об этом и мысли Коржавина совпадали с убеждениями Софиева. Юрий Борисович встречался в Алма-Ате с Коржавиным, который тогда жил в Караганде — Н.Ч.).
8.
Об Осипе Эмильевиче Мандельштаме.
«…В последний раз видел его весной 1938 года в Москве.
…Кому мог помешать этот поэт с хилым телом и с той музыкой стиха, которая заселяет ночи? В начале 1952 года ко мне пришел брянский агроном В. Меркулов, рассказал о том, как в 1938 году Осип Эмильевич умер за десять тысяч километров от родного города; больной, у костра он читал сонеты Петрарки. Да, Осип Эмильевич боялся выпить стакан некипяченой коды, но в нем жило настоящее мужество, прошли через всю его жизнь — до сонетов у лагерного костра…
В 1936 году он писал:
Не мучнистой бабочкою белой
В землю я заемный прах верну —
Я хочу, чтоб мыслящее тело
Превратилось в улицу, в страну —
Позвоночное, обугленное тело.
Осознавшее свою длину.
Его стихи остались, я их слышу, слышат их другие; мы идем по улице, на которой играют дети. Вероятно, это и есть то, что в торжественные минуты мы именуем «бессмертием».
А в моей памяти живой Осин Эмильевич, милый беспокойный хлопотун. Мы трижды обнялись, когда он прибежал, чтобы проститься: наконец-то он уезжает из Коктебеля! Про себя я подумал:
Кто может знать при слове — расставанье, —
Какая нам разлука предстоит…»
«Люди, годы, жизнь», Илья Эренбург.
