– Вы правильно сделали, – спокойно ответил Билл, хотя на самом деле ему хотелось расцеловать ее в знак признательности.
Передав биоматериал в лабораторию, интерны пошли в кабинет к доктору Нортону.
– Уже закончили? Ну и что обнаружили, Талливер?
– Он был в запое, а теперь у него похмелье, – выпалил Билл. – Результатов из лаборатории еще нет, однако я думаю, что это и есть диагноз.
– Согласен с вами, – сказал доктор Нортон. – Ну ладно, теперь Шульц. Что с леди из 314?
– Ну, что ж, если только причина не лежит слишком для меня глубоко, то с ней вообще все в порядке.
– И вы правы, – согласился доктор Нортон. – Нервы – и даже этого недостаточно для клиники. Что будем с ними делать?
– Выпишем сейчас же, – предложил Билл.
– Оставим лежать, – поправил доктор Нортон. – Они ведь могут себе это позволить. Они обратились к нам за защитой, которая им не нужна, так пусть уж лучше они заплатят за пару настоящих больных, которые попадут в муниципальное отделение. У нас места достаточно.
Выйдя из кабинета, Билл и Джордж внимательно посмотрели друг на друга.
– Опустил нас на землю, – с досадой сказал Билл. – Давай сходим в операционные; хочу снова убедиться, что это серьезная профессия. – И он выругался. – Видимо, следующие несколько месяцев нам придется щупать животы симулянтов и писать истории болезней, которые придумывают мнительные дамы.
– Не обращай внимания, – осторожно ответил Джордж. – Я лично даже рад, что нам пришлось начать с чего-то простого, совсем с…
– С чего же?
– Да совсем ни с чего!
– Тебе легко угодить, – сказал Билл.
***
Выяснив из висевшего на стене расписания, что доктор Говард Дарфи работает сегодня в № 4, они на лифте поднялись в операционные. Надевая халат, шапочку и маску, Билл осознал, что его дыхание участилось.
Ее он увидел сразу, еще не успев рассмотреть как следует обстановку помещения, если не считать ярко-алого пятна на операционном столе, нарушавшего универсальную белизну палаты. Все взгляды устремились на двух интернов, едва они вошли в галерею. Она сидела у газового аппарата рядом с невидимой головой пациента, и Билл поймал ее взгляд – глаза казались темнее обычного из-за контраста с белоснежной шапочкой и маской. Помещение было тесным. Платформа, на которой они стояли, возвышалась на четыре фута, их глаза оказались буквально в паре футов от рук хирурга, когда они встали вплотную к стеклянному экрану, похожему на ветровое стекло.
– Чистый аппендикс – не задет ни один мускул, – прошептал Джордж. – Парень уже завтра сможет играть в лакросс.
Доктор Дарфи, зашивавший кетгутом рану, услышал его.
– Только не этот пациент, – сказал он. – Слишком много швов.
Его руки, проверявшие шов, двигались уверенно и точно – нежные и одновременно сильные руки, которые могли принадлежать и пианисту, и питчеру. Билл подумал, что непосвященному могло показаться, будто больной в опасности и совсем беспомощен, но на самом деле эти уверенные руки гарантировали безопасность, и эта атмосфера безопасности лишь нарастала с течением времени. Время останавливалось у дверей операционной, чувствуя себя недостойным сюда войти.
Тея Синглтон стояла на страже у дверей сознания пациента – рука на пульсе, еще один поворот колеса газового аппарата, похожего на регистр безмолвного органа. Были и другие помощники – ассистирующий хирург, медсестра, подававшая инструменты, медсестра, отвечавшая за связь между операционным столом и шкафами с медикаментами, – но Билл был полностью поглощен лишь той неуловимой связью, которая существовала между Говардом Дарфи и Теей Синглтон; он чувствовал дикую ревность по отношению к маске и блестящим проворным рукам.
– Я пошел, – сказал он Джорджу.
***
Он снова увидел ее вечером, и снова это произошло в тени огромного каменного Христа в главном холле. Она была в обычной уличной одежде и выглядела отлично – свежей и дразняще-волнующей.
– Конечно! Мы с вами столкнулись в тот вечер, после концерта в «Кокцидиане». Так вы, оказывается, теперь интерн? А не вы ли заходили в 4-ю операционную сегодня утром?
– Да, я. Как все прошло?
– Отлично. Это же доктор Дарфи!
– Да, – с нажимом сказал он. – Я знаю, что это был доктор Дарфи.
В течение следующий пары недель он сталкивался с ней еще несколько раз, случайно и нарочно, и наконец решил, что теперь может просить ее о свидании.
– Ну что ж, пожалуй, да. – Она немного удивилась. – Так… посмотрим… Как насчет следующей недели – во вторник или среду?
– А может, сегодня?
– Нет, я не могу.
Когда во вторник он позвонил в дверь маленькой квартиры, которую она снимала вместе с подругой, работавшей в оркестре института Пибоди, то спросил:
– Хотите куда-нибудь? Может, в кино?
– Нет, – категорично ответила она. – Если бы мы были знакомы получше, я бы, пожалуй, предложила прокатиться за город, там можно поплавать в одном карьере – всего какая-то тысяча миль. – Она вопросительнонасмешливо посмотрела на него. – Вы же не один из этих чересчур импульсивных интернов, которым лишь бы выбить почву из-под ног бедных медсестричек?
– Наоборот, я сам вас до смерти боюсь, – признался Билл.
Ночь была жаркой, но белые дороги были прохладными. Они немного поговорили друг о друге: она была дочерью армейского офицера и выросла на Филиппинах, и в серебристо-черной воде брошенного карьера она удивила его, ныряя так, как ни одна девушка из тех, кого он знал до этого. Казалось, что в черной тени, окружавшей яркий лунный диск, летали призраки, и, когда они звали друг друга, их голоса подхватывало громкое эхо.
Потом, с мокрыми головами и горящими телами, они немного посидели, потому что им не хотелось назад. Неожиданно она улыбнулась, а затем посмотрела на него, не говоря ни слова – лишь слегка приоткрыв губы. В сияющей тьме был только лунный свет и ее бледные холодные щеки, и Билл почувствовал, что влюблен, как ему этого и хотелось.
– Пора ехать, – в тот же миг сказала она.
– Еще не пора.
– Пора – как раз пора – именно сейчас пора!
– Потому что, – сказал он, немного помолчав, – ты девушка доктора Дарфи?
– Да, – через некоторое время сказала она, – я девушка доктора Дарфи.
– Почему? – воскликнул он.
– Ты влюбился в меня?
– Да. Ты любишь Дарфи? Она покачала головой:
– Нет, я никого не люблю. Просто… я его девушка.
Вот так вечер, поначалу обещавший столь много, закончился ничем. Это чувство еще усилилось, когда он обнаружил, что своим свиданием обязан тому обстоятельству, что Дарфи уехал из города на несколько дней.
Когда наступил август и большинство докторов разъехались в отпуска, он оказался сильно загружен работой. Четыре года он только и мечтал о такой вот работе, которая была у него сейчас, но все удовольствие было испорчено постоянными мыслями о «девушке Дарфи». Напрасно искал он среди городских девушек в те субботы, когда он мог выехать в город, ту, что смогла бы приглушить боль его неразделенного чувства. Казалось, что в городе исчезли девушки, а на работе юные практикантки в коротеньких халатах не вызывали у него никаких эмоций. В действительности получилось, что его изначальный идеализм, центрировавшийся вокруг доктора Нортона, вдруг получил другой центр – Тею. Вместо бога появилась богиня, олицетворявшая для него славу и призвание избранной профессии; то, что запутанные обстоятельства отделяли ее от него, заставили его утратить спокойствие.
Диагностика стала рутинной работой – ну, почти что. Ему несколько раз удалось правильно угадать диагноз, и доктор Нортон это отметил.
– В девяти из десяти случаев прав буду я, – сказал Нортон. – Редкие болезни настолько редки, что я уже отвык их искать. И вот тут на сцену выступаете вы, молодежь; ваши глаза ищут что-то редкое, и в одном случае из десяти вы это находите.
– Это такое хорошее чувство, – сказал Билл. – Этот актиномикоз доставил мне настоящее удовольствие!
– Вы выглядите чересчур усталым для вашего возраста, – неожиданно сказал доктор Нортон. – В двадцать пять нельзя существовать только за счет нервной энергии, Билл, а вы именно так и делаете. Ваши хорошие знакомые говорят, что практически вас не видят. Почему бы вам не проводить хоть пару часов в неделю вне больницы, хотя бы ради ваших пациентов? Вы сделали мистеру Доремусу так много анализов крови, что нам едва не пришлось делать ему переливание, чтобы поставить на ноги.
– Но я оказался прав, – решительно ответил Билл.
– И сделали работу грубо! Все и так выяснилось бы через день-другой. Умерьте пыл, берите пример с вашего друга Шульца. Вы обязательно узнаете много нового о медицине, но не надо торопиться.
Но Билл был весь в работе; он попробовал провести еще несколько субботних вечеров с юными дебютантками, но обнаружил, что прямо посреди разговора его разум отключался и улетал к тем огромным корпусам из красного кирпича, олицетворявшим для него Идею, где он в одиночестве мог чувствовать пульс самой жизни.
