Но она все равно продолжила:
– В каптерке, что около умывальника…
– Есть закуток. Там дверь, за ней лестница… да, знаю я, знаю, – сказал, гр убо отмахиваясь. – Сейчас схожу и посмотрю, что можно сделать.
– Вот и славненько, вот…
Дверь гулко хлопнула. Не успев дойти до логического конца, фраза Костриковой с силой ткнулась в металлическую толщу полотна, оборвалась и мелкими буковками осыпалась на вытертый от времени пол.
– Иди туда, иди сюда! – возмущение набирало силу, сжигая и без того расшатанную психику. – Сколько можно?!!
Двадцать лет. Только подумать, двадцать лет среди кровососов. Один. Уму непостижимо! Как у меня еще крыша не поехала в этих эмансипированных стенах-казематах?
Случай, всего-навсего какой-то странный, нелепый случай обрек меня на столь томительное заточение. Проверку терпения, выносливости, прочности.
– Лена, кто должен убирать кухню?
– Не знаю, я мыла вчера.
– Неправда, – голос Евы чуть отдавал прокуренной хрипотцой. – Вче ра кухня была на мне. Так что, дежуришь ты.
– Что???
– Не спорь! – Зина показала ей график. – Сегодня галочкой отмечена твоя фамилия.
Хазина выхватила листок и приблизила его к глазам. Серая чайка с обезображенным левым крылом парила как раз на пересечении Лены и среды, но тщательно затертая вчерашняя отметка была еще чуть видна.
– Это ты, коза, сделала! – крикнула женщина, целясь в волосы Богомол.
Вой, писк, подключение начальницы Бункера…
Сжатые с остервенением пальцы не знают пощады…
Опять вой, свалка, волосы на полу…
Разжатые фаланги с поломанными ногтями…
Слезы, царапины, кровь…
Быть может, герма открылась не просто так?
* * *
Комнату заливало водой. Как и предполагалось, насос приказал долго жить. Появив шаяся некогда трещина на его покатом боку расползлась. Струя уже не била в стену, захлебнувшись поднявшейся толщей рыжеватой жидкости. Вода достигла порога.
Протяжное «даааа» выражало полную обреченность.
В памяти почему-то всплыл первый месяц обитания в Бункере. Тогда все только начиналось. Общину выживших словно поразила загадочная эпидемия: женщины начали требовать нешуточного, даже рутинного внимания к себе – необъяснимый зуд, жуткая тяга к почесыванию проснулась во всех бабских телах. Меня же «болезнь» пощадила, обошла стороной, но легче от этого не было… даже наоборот. Из-за повышенного иммунитета к заразе мять и систематически водить пальцами по якобы пораженным «вирусом» участкам на теле звали исключительно меня.
Поначалу, в ожидании сексуальной награды, я брался за облегчение мук страдалиц, но вскоре об этом пожалел. Ожидания не оправдались ни на грамм: устранение, насыщение зудного аппетита требовало массу сил, благодарность же состояла из простого «спасибо» или еще хуже – мирного посапывания разморенной «больной». Мужчина во мне запил и начал медленно укладываться в гроб.
Через пару дней движения рук сделались более грубыми, однообразными. Ворчливые уговоры в мой адрес ни к чему не привели, женщины принялись мять себя сами, однако, осознав на собственной шкуре, что чесаться гораздо легче и приятнее, нежели чесать самим, как-то забросили это дело.
– Папка! Папка!
В промокшее бедро врезался маленький, но шустрый метеорит – Маня. Заливистый смех, иногда переходящий в хрюканье, заполнил комнату быстрее ржавой воды. Следом за дочкой в дверном проеме вырос Зинкин силуэт.
Узкие бедра, широкие плечи, стрижка «под мальчика», напряженный взгляд – начальница явно волновалась. Онкина вообще была нестабильна и часто неоправданно жестка в решениях. После моих неудачных попыток утвердиться капитан показалась же нщинам более подходящим кандидатом для руководства Убежищем. Субординация и привитое родителями понятие необходимых уступок слабому полу не позволили Михаилу Разоренову, новоиспеченному лейтенанту вооруженных сил некогда самой большой страны на Земле, в полной мере участвовать в распределении власти среди выживших. Мужской авторитет канул в Лету вместе с цивилизацией, бабы решили жить по своим правилам. Мне же на общем собрании популярно объяснили про отводящееся место в их обществе и плачевных последствиях при мятеже.
Властным мужчина может быть только там, где правит грубая мышечная сила. Там, где нужен охотник, добытчик, защитник… опора всего сущего, наконец. В Бункере условий необходимости во мне не сложилось: роль защитников приняли на себя метровые стены Убежища, врагов разметало пламя ядерного коллапса, а сходить на склад и прикатить тележку с продуктами мог даже ребенок. Физическое самоутверждение было бессмысленно. Сплотившаяся, многократно превышающа я меня масса легко подавила бы, задушила подобное начинание на корню.
– Ну, как тут у тебя? – плечо под зеленоватой курткой уперлось прямо в косяк. – Помощь не требуется?
А ведь она серьезно думает, что может помочь. Мысль промелькнула и тут же умерла в мозгу. Ничто так не раздражает, как женщина, мешающая соображать.
– Нет! – зло огрызнулся, отстраняя ребенка в сторону.
Потом, перехватив поудобнее ключ, взял жестяную заплатку со стальными жгутами – попробую закрыть щель.
– Надеюсь, вода скоро будет…
Мой взгляд медленно проскользил по ногам, бедрам, талии, пока не уперся в маленькие, чуточку глуповатые глаза женщины. Маня смотрела по сторонам.
Дети в Бункере начали появляться довольно давно.
Когда-то бытовало выражение: «Родится много мальчиков – дело к войне…»
«Много», это я понимаю. Но раз, ХОТЯ БЫ РАЗ вышел пацан!
За все эти годы Убежище пополнялось исключительно девчонками.
Милыми, красивыми, но все-таки девчонками.
Одиночество начинало угнетать меня с новой силой.
– А то помыться бы, – пояснили алые губы. – Уже второй день забываю…
– Мама, мама, – дочка что-то вспомнила и задергала Зинин рукав. – Пойдем на качели… Давай?
– Да… ступайте… – не слыша собственного голоса, дающего петуха, махнул я в сторону двери. – Там…
Но закончить не успел, мать и дочка быстро покинули комнату.
Дети, дети…
Никогда не забуду того позора – обморок на глазах у всего Убежища…
– Ты же мужик, почетный самец Бункера. Разве ты не способен принять роды, передать эстафетную палочку жизни?
Тут почему-то женщины рассмеялись.
– Давай, ты ничего не теряешь.
А дальше: волнение, духота, потные колени роженицы и дрожь в руках…
Уффф.
Я старался пропускать все мимо ушей. Вдохи, стоны, выход плода – все по боку. Перед глазами пелена и ЭТО!!! Толстая, упругая кишка с синеватым отливом – пуповина, которую надо перерезать и завязать.
Желудок справился, молодец – завтрак остался внутри. Но сознание… сознание подкачало.
Так на клетчатом, выложенном кафельной плиткой полу я познал свою никчемность.
Ржавый жгут лопнул, больно ужалив большой палец руки.
– Тьфу ты!
Зычный бултых отозвался слабым эхом.
Оборачиваюсь в ожидании очередного бабского «фи». Глаза бегают по помещению и никого не находят. Никого. Вообще…
Неужели один?
Дурманящая эйфория готова была захлестнуть тело. Еще немного и нирвана накрыла бы меня с гол овой.
– Эгей! Не расслабляйся, – сказал я почти в голос, аккуратно положил ключ и резко поднялся с колен.
Как долго я ждал этого. Уже двадцать лет, двадцать лет как живу в этом Бункере с бабами. Ни с девушками, ни с женщинами – язык полностью утратил понятие этой классификации, – а именно с бабами.
В самом начале, возможно, и брезжила некоторая радость-ожидание-надежда. Так же, как подростку в четырнадцать лет, мне представлялись молодые, обязательно неодетые и, конечно, красивые спутницы. Мы вместе спаслись в Бункере. Из мужчин – только я, вокруг – никого. Рай? Очень даже может быть. Никаких болезней, обязанностей, детей – есть только неудержимый, необузданный секс. Секс и удовольствие.
Коридор сменялся коридором. Дверные проемы мелькали над головой, а на моем пути так никто и не встретился.
Однако на деле вышло не совсем так. Точнее сказать, совсем, СОВСЕМ НЕ ТАК. Бункер, конечно, был. Женщины тоже были. Двадцать! Ровно двадцать особей дышали со мной одним воздухом. Разного возраста… разной комплекции. Я был двадцать первым. «Очко!» – как я тогда любил шутить. И ни одного мужика, кроме меня. НИ ОДНОГО. Как будто очутился в голове подростка, только после Катастрофы. Эротические грезы готовы были сбыться с минуты на минуту… Но вместо них навалились обязанности, работа и постоянная внутренняя напряженность. Всяческие распри, ссоры, поручения, обиды. Все это с лихвой отвлекало от мечтаний, но нисколько не заменяло, не оправдывало их.
