– Я сказала: «Нет».
Жизнь снова к нему вернулась.
– Иди ко мне, – прошептал он. – Где твоя рука? Ты будешь ездить со мной плавать каждый вечер, пока не кончится сентябрь?
– Через вечер.
– Каждый вечер.
– Ладно, каждый вечер, пока тепло, – уступила она. Тея встала.
Он увидел, что ее взгляд на мгновение остановился на чем-то далеком и замер, будто ища там, вдали, поддержку; затем она наклонилась к нему и на прощание поцеловала его голодные губы, и снова исчезла, под покровом своей личной тайны, в тех лесах, где охотилась только она, вместе с прошлым страданием и памятью, которую она не могла ни с кем разделить.
Но сущность всего, что было в них ценного, она сумела извлечь; она знала, как ее можно передать, чтобы она не исчезла никогда. На мгновение Билл получил больше того, что ему полагалось, и он неохотно отпустил ее.
«Пока что это мой самый интересный случай», – засыпая, подумал он.
Он вспомнил песню из концерта в «Кокцидиане», и припев все повторялся и повторялся, погружая его в глубокий сон:
Бам-тидди-бам-бам,
Тидди-бам-бам.
Три тысячи лет назад,
Три тысячи лет назад.
3 июня 1895 года на проселочной дороге, невдалеке от города Стиллуотер, штат Миннесота, Изверг выследил и убил миссис Криншоу и ее семилетнего сына Марка. Обстоятельства дела были настолько гнусны и отвратительны, что… К счастью, нам нет нужды их здесь описывать.
Криншоу Инджелс, муж и отец несчастных, держал фотостудию в Стиллуотер. Он очень любил читать и имел репутацию «слегка неблагонадежного человека», потому что совершенно откровенно высказывал свое мнение о железнодорожно-аграрных «баталиях» тех времен, приведших к экономическому кризису 1895 года. Но никто и никогда не отрицал, что он был примерным семьянином, и постигшая его катастрофа на много недель повисла мрачной тучей над городом. Слышались призывы линчевать преступника, посеявшего ужас в городе, так как законы штата Миннесота не позволяли применить к злодею высшую меру наказания, которой он, бесспорно, заслуживал; подстрекателей остановили лишь каменные стены городской тюрьмы.
Туча, висевшая над домом Инджелса, побуждала его гостей к невеселым мыслям о покаянии, страхе Господнем, преступлении и наказании – гости находили, что ответный визит Инджелса, если бы таковой последовал, послужил бы лишь тому, чтобы навсегда оставить и их самих под черным небом неудач. Фотостудия также пострадала: необходимость сидеть неподвижно, неизбежная тишина и паузы в процессе съемки вынуждали клиентов к чрезмерно длительному созерцанию постаревшего лица Криншоу Инджелса; школьники, молодожены и новоиспеченные матери всегда так радовались моменту, когда из этого затемненного помещения можно было снова выйти на свежий воздух, что иногда даже забывали забрать фотографии. Поэтому бизнес Криншоу развалился, в студию к нему никто не шел – и ему пришлось продать лицензию и аппаратуру; он лишился воли к жизни и продолжал существовать на вырученные от ликвидации дела деньги. Он продал свой дом за сумму лишь немногим большую той, что он сам за него когда-то отдал, и поселился в пансионе для стариков, устроившись работать клерком в универмаг Радамакера.
С точки зрения своих соседей, он выглядел человеком, которого сломило свалившееся на него несчастье: он был неудачником, он был совершенно опустошен изнутри. Но в последней части утверждения они ошибались – он действительно был опустошен, но внутри у него все же кое-что осталось. Его память была так же тверда, как память библейских «Сынов Израилевых», и хотя сердце его находилось в могиле, сам он оставался в здравом уме, как и в то самое утро, когда его жена и сын отправились на свою последнюю прогулку. На первом судебном заседании он потерял контроль над собой и схватил Изверга за галстук – но его вовремя успели оттащить, хотя он и затянул галстук так, что злодей почти задохнулся.
На втором судебном заседании Криншоу лишь раз разразился слезами. По окончании суда он подошел к судейской коллегии и подал судьям законопроект о введении в штате смертной казни; он написал его самостоятельно, и этот законопроект предусматривал «обратное действие» по отношению к ранее осужденным на пожизненное заключение преступникам. Законопроект не был принят в сенате; едва узнав об этом, Криншоу с помощью какой-то уловки проник в тюрьму и был схвачен как раз вовремя – при попытке пристрелить Изверга прямо в камере.
Под страхом ареста Криншоу дал подписку о том, что в будущем не предпримет никаких действий подобного рода, и через несколько месяцев притворился, что мысли о мести постепенно исчезли из его разума. Это ему удалось; и тогда он предстал перед директором тюрьмы в иной роли (это случилось, когда после преступления минул целый год), и чиновник с сочувствием отнесся к заявлению Криншоу о том, что сердце его смягчилось и он почувствовал, что выйти из долины теней он сможет, лишь простив злодея, и он хочет помочь Извергу и указать преступнику Путь Истинный с помощью хороших книг и неустанных обращений к похороненной под спудом злодейства лучшей части души преступника. Таким образом, после тщательного обыска, Криншоу было позволено раз в две недели проводить по полчаса в коридоре у камеры Изверга.
Но если бы директор догадывался об истинных причинах такого относительно быстрого обращения Криншоу, то вряд ли он разрешил бы эти визиты, потому что, далекий от всякой мысли о прощении, Криншоу решил отомстить Извергу нравственными муками взамен физических истязаний, которые отнял у него закон.
Оказавшись лицом к лицу с Извергом, Криншоу почувствовал, как зазвенело у него в голове. Из-за засовов на него неуверенно смотрел упитанный человечек, на котором даже халат заключенного неуловимо напоминал костюм бухгалтера; человечек в очках с толстой роговой оправой, опрятный, как страховой агент. Почувствовав внезапную слабость, Криншоу присел на принесенный ему стул.
– Воздух вокруг тебя смердит! – неожиданно закричал он. – Весь коридор, вся тюрьма – все смердит!
– Думаю, что вы правы, – признал Изверг. – Я тоже это заметил.
– У тебя было достаточно времени, чтобы это заметить, – пробормотал Криншоу. – Всю свою оставшуюся жизнь ты будешь мерить шагами эту вонючую маленькую камеру, и все вокруг будет становиться чернее и чернее. И даже после этого тебя будет ждать ад. Навеки ты будешь заперт в маленькой камере, но в аду она будет так мала, что ты не сможешь там встать во весь рост или лечь, чтобы выспаться.
– Так и будет? – озабоченно спросил Изверг.
– Да! – сказал Криншоу. – Ты останешься один на один со своими гнусными мыслями в этой маленькой камере – навеки! Ты будешь чесаться, ты будешь истекать гноем, и ты никогда не сможешь заснуть; ты будешь умирать от жажды, но никто не подаст тебе и капли воды.
– Так и будет? – повторил Изверг, еще более озабоченный. – Я помню, как однажды…
– Все время ты будешь дрожать от ужаса, – перебил его Криншоу. – Ты будешь сходить с ума, но никогда не станешь сумасшедшим! И все время ты будешь думать о том, что это будет продолжаться вечно.
– Какой ужас, – сказал Изверг, печально покачав головой, – это настоящий кошмар.
– А сейчас я расскажу тебе кое-что еще, – продолжил Криншоу. – Я принес несколько книг, чтобы тебе не было скучно. Я устроил так, что ты не будешь получать никаких книг, журналов или газет – кроме тех, что буду приносить тебе я!
Для начала Криншоу принес полдюжины книг, которые его прихотливое любопытство собирало долгие годы. Одна из них, написанная каким-то немецким доктором, называлась «Тысяча историй болезней на почве сексуальных извращений» – все случаи были неизлечимы, без всяких надежд, без всяких прогнозов, просто бесстрастно изложенные истории болезней; другая была сборником проповедей Джонатана Эдвардса, пуританского проповедника, описывавшего пытки проклятых душ в аду. Принес он и сборник рассказов о привидениях, и том эротических рассказов, причем из каждого рассказа были вырваны последние страницы с развязками; и еще том детективных рассказов, изуродованных таким же образом. Том «Ежегодника Ньюгейтской тюрьмы» с описаниями историй заключенных служил достойным завершением этой коллекции. Всю кипу Криншоу просунул через решетку – Изверг взял книги и положил их на железную тюремную койку.
Так прошел первый из визитов, которые Криншоу стал наносить регулярно, каждые две недели. Он всегда приносил с собой что-нибудь мрачное и грозное на словах и что-нибудь гнусное и ужасное на бумаге, исключая продолжительный период, когда у Изверга не появилось ни одной новой книги, зато потом он получил сразу четыре огромных тома с вдохновляющими названиями, в которых под обложками не было ничего, кроме чистой бумаги. В другой раз Криншоу притворился, что уступил просьбам Изверга принести ему хоть одну газету, – и принес ему десяток «желтых» журналов, повествовавших о преступлениях и арестах. Иногда он добывал медицинские атласы, которые в цвете показывали опустошения, производимые на человеческой плоти проказой, поражения от кожных болезней, злокачественные опухоли, пораженные червями ткани и коричневую гнилую кровь.
