Ещё несколько приступов дрожи мучительно дёрнули Рамут – и с её пересохших губ слетело:
– Прощай, матушка...
– Может, ещё и свидимся, – задумчиво проронила Северга. – Ты хочешь этого? Если да, я сделаю всё возможное и невозможное.
Кто-то незримый жестоко перекрутил Рамут горло, искорёжил плечи и грудь, напрочь лишив возможности не только говорить, но и толком дышать. Она пыталась всё выразить взглядом, но, наверно, у неё плохо получалось.
– Ну... Прощай так прощай. – И матушка поставила Рамут на ноги.
– Да хочет она, хочет! И будет тебя ждать! – вскричала Бенеда, воздевая руки. – Ну что ж вы обе за недотёпы-то косноязыкие такие, а?! Толком изъясниться не можете... Сил моих нет на это смотреть!
– Уж какие есть, – хмыкнула Северга.
– Когда в следующий-то раз нагрянешь? – желала знать костоправка.
– Как отпуск снова дадут, так сразу, – коротко бросила матушка.
Рамут только переминалась на босых озябших ногах, глядя ей вслед. «Оглянись, оглянись», – неслось из груди с каждым вздохом. Зимний звёздный мрак был уже готов проглотить Севергу, но на пороге она обернулась. Её губы не дрогнули, храня суровое молчание, но глаз подмигнул кратко и быстро, почти незаметно... И тугие цепи на сердце Рамут лопнули, а по жилам заструилось тепло.
Часть 2. Дочь врага
С тёмного вечернего неба валил крупными хлопьями снег, отделка зданий излучала молочно-серебристый свет, и городские улицы окутала зимняя сказка. Поскрипывая сапогами по пушистому покрывалу на мостовой, Северга в чёрно-красном мундире шагала под снегопадом. Золотые канты и галуны на её форме мерцали, блестели голенища сапогов, а горло обнимал жёсткий воротничок с белым шейным платком. Чёрный плащ развевался и мрачно колыхался, и его край приподнимала парадная сабля. Под мышкой навья несла широкую коробку со сладостями и ещё две коробочки поменьше – подарки.
Рукой в белой перчатке Северга поправила треуголку, надвинув её чуть глубже на лоб. Из-под полей холодно мерцали её стальные глаза. У ворот своего особняка она остановилась и сказала в звуковод:
– Дом, это я.
Дом отозвался серебристо-хрустальным перезвоном и тотчас впустил хозяйку.
«Добро пожаловать, госпожа Северга. Госпожа Тéмань – дома. Она вернулась час назад».
– Хорошо, дом, благодарю.
В прихожей к навье тут же подплыла вешалка – принять у неё плащ, перчатки и шляпу. Её шаги гулко отдавались в мраморных коридорах.
Темань томно возлежала на подушках, окружённая прозрачной, как белый туман, занавесью балдахина над постелью. Заслышав звон, оповещавший о прибытии Северги, она не преминула принять соблазнительную позу и красиво распустила длинные золотые волны волос по плечам – будто так и было. Её прикрывал лишь короткий шёлковый халатик на голое тело, прихваченный на одну пуговицу.
– Здравствуй, любимая. – Северга поднялась по ступенькам к роскошной кровати, разложила на простыне коробки. – Тебе.
– М-м! – Темань с любопытством открыла сначала самую большую, увидела сладости и сама расплылась в медовой улыбке: – О, ты знаешь, что я люблю!
В двух других коробочках были новейшие духи, пудра, румяна, краска для губ и душистое масло для тела, а также усыпанные алмазами гребни для волос – закалывать и украшать причёску.
– О, какая прелесть! Благодарю тебя тысячу... нет, десять тысяч раз! – Темань перебрала, внимательно рассмотрела все подарки, после чего гибкой кошечкой поднялась с ложа, скользя ладонями по кафтану Северги. – Ты великолепна, моя храбрая воительница... Когда ты в торжественном облачении, это напоминает мне день нашего знакомства! Это так заводит...
Избитые, но отточенные слова ложились на свои места-выемки без зазора, без задоринки, а в чисто-голубых глазах красавицы горел настоящий жар страсти. Темань тёплой змейкой-соблазнительницей обвивалась вокруг холодной, только что зашедшей с мороза Северги.
– Я так соскучилась, – ворковала она в горячей близости от твёрдого рта навьи.
Если дочку Северга целовала в губы крепко, но целомудренно, то пухлый, спелый рот любовницы она обхватила со всей полнотой власти и погрузилась в его горячую, шёлковую и сладкую глубину. Темань отвечала на поцелуи с ноткой подобострастия, самозабвенно и старательно. Её язычок был проворен, ласков, игрив: то изображал из себя испуганную жертву, то сам вдруг бросался в страстное нападение. Пускаясь в приятную охоту за ним, Северга отбрасывала мысль о том, что со стороны любовницы всё это – хорошо разученное, отработанное до последнего движения, вздоха, взгляда. Она играла то, чего Северга хотела, иногда даже перебарщивая. Впрочем, порой Темань проявляла все признаки увлечённости этой странной игрой, но холодный стерженёк робости и неуверенности, запрятанный глубоко под слоями и наигранного, и искреннего, всё-таки чувствовался. Тонко, едва заметно. Но иногда забывался.
Руки Темани уже расстёгивали на навье красные форменные штаны, намереваясь забраться внутрь. Северга чуть расставила ноги, позволяя шаловливым пальчикам делать своё дело; пока они умело орудовали там, её веки блаженно подрагивали, губы кривились в подобии усмешки, а подбородок вскидывался. Ротик Темани влажно дышал, скользил по её нижней челюсти, захватывал шею, горячо шептал на ухо пошлые до тошноты нежности, но их Северга терпела как вынужденно-необходимое сопровождение телесной услады. Что-то ей, впрочем, не понравилось, царапнуло ухо, и она процедила:
– Лучше молчи.
Та покорно замолкла. Работать телом у Темани получалось лучше, чем говорить слова. В словах игра чувствовалась сильнее. А тело – всего лишь тело. Набор сладострастных точек, одну из которых любовнице успешно удалось ублажить. «Разряжаясь», Северга коротко рыкнула, оскалив белые клыки, и толкнула Темань на постель, поддёрнула и застегнула штаны. Сладости в обёртках рассыпались из коробки по простыне. Женщина-воин отошла к окну, переводя дух – снегопад был сейчас кстати.
– Кушай, кушай, моя пташка, – рассеянно бросила она Темани через плечо. – Это всё тебе. Я, ты знаешь, сладкое не ем.
Темань разлеглась на животе, болтая согнутыми в коленях ногами, развернула пирожное и откусила. При этом она так недвусмысленно и развратно разевала рот, что сомневаться не приходилось: ротик этот способен на многое. Опять переигрывала. Не такая она была на самом деле. Конечно, совсем не такая.
А перед глазами Северги стоял далёкий ясный день, полный света Макши, и барахтающаяся в снегу Рамут. Это было давно, не в эту зиму. Она долго жила воспоминаниями об этом дне, пока снова не приехала в отпуск. Разгоревшиеся зимним румянцем щёчки хотелось целовать бесконечно, но навья давила в себе ростки нежности. Ни к чему взращивать это. Путь воина – путь смерти, это она усвоила ещё со школы головорезов Дамрад. Жизнь могла оборваться в любой миг. Хорошо ещё, если её сожгут сразу, никого не оповещая, а если тело погрузят для сохранности в хмарь и отправят на похороны в Верхнюю Геницу? Она указала эту деревушку в бумагах как место жительства родственников на случай своей смерти и теперь жалела об этом. Следовало поставить прочерк. Ещё не хватало дочке увидеть её мёртвой и испугаться. Лучше было бы вообще никогда не навещать Рамут, как и поступил Гырдан – без сомнения, правильно. Девочка немножко поплакала и успокоилась, потому что отца никогда в жизни не видела и привязаться не успела...
Но тоска по ней – почти телесная, выкручивающая нутро – выла в Северге диким зверем и звала туда, в горы, словно они с Рамут всё ещё были связаны пуповиной. И Северга не удержалась. Там она и оставила своё сердце: на войне оно ей было всё равно ни к чему, а Темани хватало и тела.
– О чём ты думаешь, радость моя? – промурлыкала Темань, сладострастно изгибаясь на широкой, готовой для утех постели.
– Не твоё дело. – Ответ Северги был груб и резок – из-под дёрнувшейся в оскале верхней губы. Мысли о дочке следовало беречь и держать в чистоте.
– М-м, – надулась сожительница. – Ну, иди уже ко мне! Что там, на улице, такого? Ведь я же лучше вида из окошка, не так ли?
У неё было безукоризненное, грамотное произношение: Темань получила прекрасное образование – не Северге чета. То, как она выговаривала каждый звук, одновременно и затрагивало похотливые струнки, и вызывало желание угостить эту смазливую мордашку пощёчиной. Не потому что навья ненавидела тех, кто учился лучше неё, нет. Темань просто иногда нарывалась – норовила побольнее ткнуть Севергу, уколоть обидой, прощупывая чувствительные места.
Северга подошла к постели, возвышаясь над Теманью. Та потянулась к её парадному оружию, ощупала рукоять, скользнула пальцем по ножнам.
– Какая у тебя... большая сабля!
Ну, не умела она обойтись без пошлых намёков, когда входила в образ этакой распутницы, жадной до плотских утех. Северга вынула клинок из ножен – светлый, суровый, остро заточенный. Им можно было бы располовинить красотку Темань с одного удара, но Северга отбросила мысль о подобном. Нет, рука не поднималась на такую прелесть.
