– Ладно, что было, то было. Теперь пора на смену. Руда просится наверх, – сказал Федор Кузьмич. – Остальное расскажут за ужином.
Горнорабочие скрылись в зеве штольни, а Степан со спутниками спустился по лежневке к подошве горы.
– А как мои должники работают? – поинтересовался Сотников.
– Они тянут на себе подсобную работу. Правда, по утрам раскачиваются долго. Пока кострища разведут, чай попьют, собак накормят, трубки искурят – день загорелся. Приходится подгонять. Они не научились ценить время. Тяжело входят в ритм рудника, – ответил Буторин. – Но помощь от них весомая!
Инородцы медленно осваивали новую для них жизнь. Они чистили от заносов и осыпей лежневку, пилили и кололи дрова, топили в бараке и балках печи, носили к штольне крепь. После работы рыбачили в ближайших озерах, охотились, чинили оленьи нарты, упряжь.
Питались они в чумах, а мясо, рыбу, чай, сахар, муку, табак выдавал под роспись Буторин из лабаза. Тунгусы при получении провизии ставили на бумаге крестик или рисовали гагару, оленя, гуся, идолка – покровителей родов.
Нередко к ним приезжали гости с Норильских озер, пили чай, судачили о делах, потом поднимались по лежневке к штольням, заглядывали в кузницу, с интересом гладили оконные стекла в бараке, удивлялись горам вынутой из штолен глины, дресвы, камня. Глядели, цокали в восхищении языками, но в штольни не заходили – боялись шайтана. Шаманы внушили, что горный шайтан не пустит русских к своим богатствам. Шептались с должниками, спрашивали, оглядываясь, не покарал ли их злой дух, не напустил ли на них болезни, мор, голод. А должники посмеивались в ответ да отрицательно мотали головами, мол, ни мы, ни русские в глаза не видели шайтана. Некоторые говорили, что ждут отца Даниила, чтобы окреститься. Ссылались на Хвостова, который при встречах не раз говорил, что Бог сильнее шайтана. А отец Даниил даже крестик вешает на шею, чтобы отпугивать злых духов. Дважды приезжал на рудник шаман Нгамтусо. Ходил по чумам, пил чай с нганасанами, дал каждому по деревянному идолу и обещал послать на помощь добрых духов-варагов, чтобы сородичи могли быстрее отработать долги.
Крещеные юраки, Болин и Пальчин, увидев идолки у нганасан, рассмеялись:
– Лучше бы Нгамтусо с духами помог лень изгнать из тела, чтобы охотой и рыбалкой занимались. А не сутками чай пили да вино хлебали. И в долгах бы не ходили, и сыты были. Сам-то шаман, небось, сыт, а вы впроголодь жили. Сейчас хоть едите от пуза.
Нганасаны с испугом слушали говорки крещеных юраков, боясь гнева Нгамтусо.
– Не бойтесь шамана! Вон, Хвостов в детстве крестился и теперь удачлив во всем. Да и мы с Пальчиным давно крестики носим, – не раз говорил Болин. – Нам теперь ни шаман, ни шайтан не страшны. У нас Бог – Иисус Христос. Он там, на небе, по-вашему – в Верхнем мире. Может, там и ваши духи кочуют. Мы люди – все одинаковые. Нам и Бога одного на всех хватит.
Услышав такие слова юраков, бабушка Манэ взмахнула клюкой:
– Прочь из моего чума. Вы, юраки, с русскими снюхались, как псы с сучками перед случкой. Продали свою веру. Вы – вероломные. Вы и шаманов своих сгубили. Недаром, мы враждовали с вами в старые времена. Мы, нганасаны, свою веру держим много веков и никого близко не подпускаем к себе. Нгамтусо напустит на вас злых духов. Худо вам будет. Кровь вашу пустит.
Пальчин с Болиным переглянулись и, ничего не ответив свирепой старухе, вышли из чума. Они знали, старая Манэ – колдунья. Ее почитают и боятся сородичи не меньше шамана, хотя годы испепелили ее силы и чары, но оставили ясный ум. Она редко выходила из чума, садилась на поленницу и подслеповатыми глазами смотрела, как пришлые люди ворошат родную тундру. Она шептала какой-то заговор, грозила в сторону горы клюкой, останавливала соседей и кричала, что было сил:
– Кто говорил, что не видел шайтанов? Они копошатся в горе, как блохи в собачьей шерсти. Куда шаман смотрит? Он только перед нами силой хвастает, а пришлых боится. Вот появится Нагамтусо, я ему бубен порежу, коль стал таким боязливым.
Когда на рудник приехал шаман, первым делом зашел в чум бабушки Манэ. Сидели, чаевничали, ели толокно, запивали чаем и потягивали трубки. Ее дочь добавляла в чайник куски льда, снова доводила до кипения и потчевала сидящих.
– Кресты вешают на шею долгане и юраки! – упрекала Манэ шамана. – Скоро и ня окрестят. Может, думаешь, увести нганасан на Авам, подальше от их веры? Иначе и нам всем своим идолом шею сдавят. Я старая. Меня никто не сломит. А молодым всем головы заморочат. И твое камлание станет бессильным. – Она махнула в сторону залежей:
– Вишь, что затеяли? Горы сроют, тундру загадят, зверя изведут. Девок наших обрюхатят. И исчезнет с земли народ ня.
Шаман выпятил губы, слушая упреки и опасения колдуньи.
– Верно говоришь, старуха! Увести людей дело нехитрое. Хоть тундра и не меньше неба, но не везде богата рыбой, птицей, зверем, сухим ивняком. В бедную тундру не заманишь ни нганасанина, ни долганина, ни русского. Каждый привольные да сытые места выбирает. Всем нужен корм. А куда увести? На Авам, говоришь? Но и там русские зимовья! На Хатангу или Енисей? Там станок на станке до самых ледовых морей. Я как-то с обозом Хвостова ходил, знаю! Пойми, бабушка Манэ! Русские создали управы и князьцами назначили самых мудрых людей родов там, где кочуют долгане, юраки, нганасаны. Бляхи поцепили князьцам, а головы – нет, и сказали: «Вы – власть на местах и за порядок в родах отвечаете!» А какой порядок, если безголовые князьцы вином да женами забавляются. Так что, старуха, теперь и в тундре не спрячешься. А стоит ли прятаться, когда без торга с Сотниковым не проживем? Где ружья брать, порох, свинец? А чай, а муку, а сахар? Кому пушнину сбывать неясачную? Молчишь? То-то же!
Старуха затянулась трубкой, закашляла, плюнула к пологу чума:
– Вижу, ты сам заплутал, шаман! Петляешь, как трусливый заяц. Хочешь уйти от беды, а как – и сам не знаешь. Мало думаешь, больше в бубен бьешь. Гром создаешь, людей пугаешь, думать мешаешь. А я скажу. В тундре от русских не спрячешься. Везде достанут. А посему дружи с ними. Пусть люди наши набираются у них ума и в охоте, и в рыбалке, и в разворотливости. Мы быстро переняли и курение, и бражничанье, и руку поднимать брат на брата. А как работать от зари до зари – этого не заметили. Живем одним днем. Но если наши наденут кресты, то сгинет все: и бубны, и идолки, и чумы. Уйдут в Нижний мир наши песнопения, сказания, обереги. Это – хранители нашего рода. Потому чаще камлай за их спасенье! И помни: всем можно поступиться перед пришлыми, кроме души! Душу держите чистой, как у нашей матери-гагары.
Нгамтусо задумался. Он знал, боги доверили ему род. С него и спросится за судьбу нганасан. И сегодня бабушка Манэ учинила такой спрос, упрекала, что не исполняет их воли. Но это не так! Да разве сейчас докажешь колдунье, сколько тщания он вложил для блага сородичей! Сколько камлал, глядя и на светлое, и на черное небо, сколько раз просил мать-гагару, покровительницу рода Луну, добрых духов-варагов подсказать верную дорогу, отвадить русских от тундры. Кое в чем шаманские камлания помогли, но на пришлых они не действовали. Не смогли остановить русских ни Нгамтусо, ни его отец, ни дед, ни прадед. Бессильны оказались шаманские чары!
– Я понял, старуха! – озабоченно сказал шаман. – И все-таки я уведу свой род на Авам. В глубь тундры, подальше от церкви и их священника. Но в остальном – я бессилен.
– Тише, Нгамтусо! Люди не должны знать о твоей немощи. Они верят тебе, и не выпускай бубен из рук до конца дней своих! Проси богов всех миров помочь нашему роду. Сохранишь нганасан и их веру – и боги вернут нам былую силу! – шептала бабушка Манэ.
Она пристально посмотрела ему в глаза. Бросила в огонь сухую траву, клок медвежьей шерсти, пух гагары. Костер вспыхнул мелкими языками. И в дымное отверстие чума вылетел клуб коричневого дыма. В чуме запахло смрадом.
– Теперь возьми это! – протянула она маленький деревянный идолок. – Повесь на свою шаманскую парку и никогда не снимай. Это оберег от многих бед и для тебя, и для нашего рода. Он поможет тебе сохранить нганасан от напасти.
В чум вошла встревоженная дочь:
– Сюда идут Буторин с Инютиным!
– Пусть заходят! – сказала бабушка Манэ. – Чаем угостим с сушками.
Шаман заерзал на оленьих шкурах. Ему не хотелось, чтобы русские видели его с колдуньей.
– Сиди! – строго сказала старуха. – Они видят твою упряжку у моего чума? Испугался двух мужиков! Нам надо знать, чем у них голова забита. Если о чем-то попросят, не отказывай. Дружбу не рви, и с Сотниковым, и с Хвостовым. Но дружи хитро. Обещай, но ублажать не спеши. Тундра без меры, как и небо. Каждое обещание можно заволочь тучами.
Степан Буторин поднял полог чума.
– О! Какие гости пожаловали! Сам великий шаман, – протянул он руку Нгамтусо. – А я смотрю, знакомая упряжка появилась на руднике. Приехал – и носа не кажешь!
