Обета безбрачия он не давал, но ему и в голову не идут распутные женщины. С духовного училища ушел в одно стремление: освободить себя от чувств земных. Чтобы не мешали служить Богу, чтобы душу принести ему чистой, оторвать себя от людей, чтобы слиться с Всевышним. Но, приехав в Дудинское, он вскоре понял, в этом мире от людей уйти нельзя, как бы ни старался. Из Красноярска за ним тянулся грех – пристрастие к вину, особенно в престольные праздники. Как он ни боролся с сим бесовским искушением, не устоял перед угощением вином сокурсниками. Начинали причастие кагором, заканчивали – крепким хмелем, который брали на Новособорной площади! Вино частенько мешало быть наедине с Богом и в Красноярске, и в Дудинском. Стратоник, несмотря на свой сан, нередко перед вечерней молитвой выпивал за ужином вина, бочонок с которым стоял под столом, скрытый бахромой скатерти, достававшей до пола. Дьявол днем и ночью торил пути причастия псаломщика ко греховному зелью. Летом он менял на вино у офеней на шитиках, у матросов на пароходах песцовые шкурки, пыжики, бивни мамонта, подаренные ему зимой пьяными юраками, долганами. К нему тянулись хмельные мужики иногда со своим вином, а зачастую лишь с закуской, надеясь, что хозяин не обойдет чаркой.
Псаломщик понимал: бражничанье – грех, хотя знал, что даже близкие к Христу апостолы тоже пили вино. Да и гостей не принимать – грех. Из двух грехов он выбирал первый. Всегда крестился перед тем, как принять внутрь вина. Он не охотился, не рыбачил. Грешно уничтожать живое! Но прихожане всегда угощали псаломщика и олениной, и рыбой, и птицей.
По утрам искоса посматривал на него отец Даниил, чуя бражный дух в прохладе церкви. Сам-то отец крепок телом. Одной-второй выпитой чаркой не проймешь! Глаз после выпивки у него не тускнеет. А у худосочного Стратоника вчерашний хмель весь на лице. Не успевает за ночь хилое тело отдохнуть, кровь пожижеть и погасить хмельные искорки, разбросанные и тлеющие от головы до пят. Помолчит, тяжело повздыхает, поменяет свечи у образов, смахнет пыль с псалтырей, почитает акафист, глядишь и полегчает на душе и теле. Даже тут, в церкви, он ощущал силу бесовского наваждения! Оно тянуло домой, где от бочки шел кисловатый винный дух.
Необъяснимое происходило дома на вечерней молитве, когда он хмельной становился на колени перед образом и возносил хвалебную молитву Богу. Казалось, в сладостном упоении душа на легких крыльях молитвы готова вырваться из тела и подняться к небу. Но невидимая тяжесть не пускала, давила к земле. Поднималась душа с усилием, но поднималась низко, потому быстро опускалась. Псаломщик прекращал молитву, ложился ниц и ощущал на дне души гложущую тоску. Хотелось забыться, очиститься от этой тяжести. Он подползал к столу, дотягивался до кружки с вином, выливал в горло и сразу засыпал прямо на полу. Ночью просыпался от озноба, полз до полатей, и, не раздеваясь, на ощупь, заваливался на них. Утром просыпался, глазел в потолок горенки, упрекал себя за вчерашний перебор, понимая, что святые слова не осеняют ни его душу, ни плоть благодатью. Благодать он чувствовал лишь в обучении местных детей грамоте. «Наверное, я больше учитель, чем псаломщик», – думал он, глядя в пытливые глаза детей. Плату за грамоту он брал скромную. Главное, что днями был занят с детьми и гасил в себе желание выпить. Да и подвыпившие мужики не ломились в дверь, зная, что он ведет уроки и сегодня вино вредно, так как будет туманить голову. Отец Даниил поощрял занятия псаломщика и по мелочам не отвлекал в церковь на службу. Благочинный Суслов из Туруханска в докладах Енисейскому епископу Никодиму отмечал тщания псаломщика Введенской церкви в обучении детей грамоте.
*
Сашка Сотников пришел к учителю с грифельной доской, грифелем, графитовым карандашом и тетрадками в клеточку и косую линию. Постучался и, не дожидаясь ответа, открыл дверную защелку. Справа и слева, почти у скоса двери, выложены поленницы дров. Левая – под самую крышу, правая – ниже. Значит, учитель топит печь из правой поленницы. Прямо меж поленницами вторая дверь, обитая оленьими шкурами. Сашка нащупал в темноте полудугу ручки и потянул на себя. В лицо дохнуло теплом, оленьими шкурами, лежащими на полу, и прелым луком. Стратоник подкладывал в печь дрова. В печи загудело. Хозяин повернул голову на скрип двери.
– Входи, младен! – кивнул он мальцу. – Снимай малахай, шубку и – на вешалку! Ты парень рослый, до крючка достанешь. Через часок жара будет. Ишь, как дрова зашлись! Сейчас лампу зажгу, мне твоя мама подарила, чтобы ты глаза не портил.
Он чиркнул серянкой, поднес к фитилю и надел на лампу стекло. В горенке посветлело. Дневной свет, заглядывавший в окно, смешался с ламповым, и келья стала как бы просторней. Псаломщик пальцами погасил свечу на столе и поставил подсвечник на край книжной полки, протер фланелькой очки:
– Теперь мы хорошо видим друг друга. Садись-ка за стол слева, чтобы свет падал прямо в тетрадь. Доска пока не понадобится. Сегодня поговорим о тебе. Понял?
– Понял, дядя Стратоник!
– У тебя есть желание учиться, Сашок? Или тятя с мамой настаивают, чтобы ты познал грамоту?
Сашка удивленно посмотрел на учителя.
– А зачем бы я пришел? Псалмы слушать?
– Понял, желаешь сам учиться. Но псалмы слушать тоже придется. Без них Закона Божьего не познаешь, мой друг!
Сашка опустил глаза: не хотел признаться неправым.
– Я уже знаю «Отче наш». Мама научила. И крещусь на икону.
– Это хорошо, приятель, хоть и неосознанно, но Бога чтишь. Уже похвально, что не хулишь! А кем хочешь стать? Наверное, как тятя, купцом?
Сашка поднял глаза. Недовольно воззрился на учителя. И со злорадством сказал:
– А вот и не угадали! Хватит для Сотниковых купцов, начиная с деда Михаила Алексеевича. Царство ему небесное. Тятя и дядя – купцы. А я хочу быть морским капитаном, как дядя Коля Бахметьев. Я уже плавал с отцом на Бреховские острова, каждый лабаз его знаю. Вижу, как он днями сидит в магазине с ворохом бумаг. Считает свои товары. То на берегу тюк полотна украли, то во время шторма смыло волной пять кулей сахара, то нарта с товаром под лед ушла, то вытекли две бочки вина. Сидит, кручинится, стучит костяшками на счетах, приказчиков ругает. И повторяет: убытки, убытки, убытки. Не по нраву мне торг. Тут честным быть, как отец, тяжело. Много надувательства вокруг. Я слышу разговоры отца с приказчиками. Это – не мое!
Стратоник удивился взрослым рассуждениям ученика. Он не ожидал такого развитого купчонка. «А малец – не глупец! – подумал он. – И нрава не покладистого. Придется повозиться, убеждая и доказывая какие-нибудь жизненные истины. Но, главное, логичен в мыслях».
– Капитаном – это похвально! Я знаю Бахметьева, отличный речник и душевный человек. С ветра перешел на пар. Быстро машину освоил. Хорошую голову имеет на плечах дядя Коля! Пойми, ни на купца, ни на моряка я тебя не выучу, но главные науки ты освоишь здесь, в этой келье. Ты научишься читать, писать, узнаешь историю России, геометрию, литературу и Закон Божий. Этих знаний хватит, чтоб поступить в морскую школу и стать капитаном. Или в реальное училище, чтобы стать купцом. Но я думаю, купцом надо родиться. Научиться этому ремеслу нельзя. Да ладно! У тебя в запасе несколько лет, чтобы ты, взрослея, определился, кем хочешь стать. Учиться мы будем восемь годков. Набирайся терпения и вырабатывай усердие. Надеюсь, ты понимаешь, что такое усердие?
– Да, понимаю! Мне тетя Маша объяснила.
– Молодец! С тобой можно разговаривать как со взрослым и понятливым человеком. Когда освоим чтение, я составлю список книг для прочтения в эти годы. Вон часть из них, на полке стоит. Кое-какие книги есть у вас дома и у деда Даниила. Заниматься вначале будешь с двумя девочками из Толстого Носа и братьями Хвостовыми по четыре часа в день, кроме воскресенья и престольных праздников. А с тобой буду вести дополнительные уроки по ряду других наук. Так что часу вольного зимой не будет. Летом роздых, рыбалка, купанье. И чтение книг. Повторяю, чтение книг. Без него жизнь твоя сузится до четырех домашних стен. Понял меня, Александр?
– Понял!
– На уроки прошу не опаздывать. Расписание занятий я дам каждому. Ну а теперь приступим к азбуке.
Киприян Михайлович, беря с собой в поездки по Таймыру Сашку, хотел, чтобы сын неназойливо знакомился с купеческим хозяйством. Он хотел нащупать и развить у мальца любовь к торгу, которая второе поколение удачно прививается в их роду.
– Запомни, Саша, купец – человек свободный. К нему идут с протянутой рукой. Потому что у него деньги, хлеб, платья, порох. У него все, без чего в тундре не проживешь. А каждый человек – жить хочет. Не привезу я товар – помрут и с холоду, и с голоду. У купцов берут деньги взаймы даже цари, когда казна пуста. Вот и подумай, кто в этой жизни важнее? Здесь я царь! Я, бывший урядник! Я здесь и власть вершил. Теперь ты, надеюсь, понял, кто твой тятя? А не понял, поймешь позже. И я не хочу, чтобы дело, начатое дедом, царствие ему небесное, закончилось мною. Ты – наша с мамой надежда, сынок!
