Резолюция, принятая съездом, была выдержана в духе доклада и предложений Гучкова. Однако большинство думской фракции октябристов отказалось считать ее директивой. Она, вопреки протестам «левых» октябристов, была принята лишь к сведению, а не к руководству. Кончилось дело тем, что после нескольких бурных заседаний ЦК и фракции последняя в декабре 1913 г. распалась на три фракции: земцев-октябристов (65 человек), «левых» октябристов (22 человека) и беспартийных, т. е. нефракционных октябристов (15 человек), которые представляли собой наиболее правую часть фракции. ЦК октябристов, обсудив создавшееся положение, принял решение «считать принадлежащими к Союзу 17 октября всех членов бывшей парламентской фракции его, безотносительно к тому, в которую из трех образовавшихся групп фракции они зачислились...» [719]
Отражая кризис «верхов», борьбу внутри правительственного лагеря, стала дробиться и фракция националистов. Процесс этот начался еще в III Думе. От националистов- балашовцев откололась большая часть во главе с Крупен- ским, назвавшая себя фракцией «центра». По мере углубления политического кризиса в стране и усиления оппозиционных настроений в Думе эта группа также переходила в оппозицию.
Наиболее резкие оппозиционные выступления в Думе, как и раньше, имели место во время бюджетных прений, особенно при обсуждении сметы Министерства внутренних дел, и при запросах о тех или иных незакономерных действиях правительства и администрации. На этих «боевых» вопросах и объединялись все чаще октябристы и кадеты.
Первым таким совместным выступлением было избрание Родзянко председателем Думы октябристско-кадетским большинством, в отличие от его предшествующего
избрания, совершенного с помощью правого большинства. Также вместе выступали кадеты и октябристы при обсуждении запроса, обвинявшего правительство в выборных махинациях и беззакониях во время избирательной кампании в IV Думу.
Довольно острая дискуссия разгорелась при обсуждении декларации Коковцова. Милюков выдвинул три основных лозунга: изменение избирательного закона, реформа Государственного совета, ответственность правительства перед Думой[720]. В том же духе была составлена и кадетская формула перехода. Для октябристов она была слишком радикальной, поэтому они голосовали за формулу прогрессистов, предлагавшую правительству вступить на путь осуществления начал манифеста 17 октября и водворения законности. К ней присоединились и кадеты, и она была принята октябристско-кадетским большинством.
Тема всех оппозиционных выступлений была в сущности одна: правительство, отказываясь встать на путь реформ, делает тем самым неизбежной новую революцию, ускоряя ее приход. Правительство, жаловался Шингарев в своем выступлении в мае 1913 г., «разрушает надежду на мирный, законный исход». Административный произвол, вторил ему октябрист Шидловский, «не усиляет власть, а расслабляет ее совершенно». Если правительство не изменит своего гибельного курса, предупреждал Маклаков, она окажется в одиночестве, а когда, наконец, «явятся умные люди» и «раздадутся умные слова», уже будет поздно — «в это время будут верить не им, не нам», а «будут слушать одних демагогов» (т. е. революционеров), и тогда Дума уже ничего не сможет «предотвратить» [721].
По смете Министерства внутренних дел на 1913 г. Дума приняла добавление к формуле перехода, внесенное октябристами, осуждавшее министерство за то, что оно «препятствует водворению в России правового порядка и убивает в народе уважение к закону и власти и тем усиливает в стране оппозиционное настроение» [722].
Весной 1914 г. прогрессисты и октябристы, не говоря уже о кадетах, поставили вопрос о борьбе с правительством посредством. использования бюджетных прав Думы.
На совещании прогрессистов 8 апреля было решено объявить правительству бюджетную войну, не останавливаясь даже перед роспуском Думы. Земцы-октябристы вместе с «левыми» октябристами высказались за отклонение смет министерств внутренних дел, народного просвещения, юстиции, а также Синода[723].
Объясняя смысл всех подобных выступлений, В. И. Ленин писал: «Несомненно, учащение оппозиционных решений в IV Думе, принимаемых октябристско-кадетским большинством, доказывает нарастание политического кризиса в России,— доказывает, что третьеиюньская система зашла в тупик, не удовлетворив даже буржуазии, готовой жертвовать на благо этой системы, на укрепление контрреволюции,— и деньги, и честь, и совесть» [724].
Бессилие либеральной оппозиции заключалось в том, что она по-прежнему пыталась договориться с царизмом. Кадеты, прогрессисты и октябристы призывали правительство «образумиться», найти пути «примирения» со страной, т. е. с буржуазией. Пусть власть «заключает мир» и окончательно признает «новый строй», призывал Маклаков. «...Оппозиция хорошо понимает,—говорил он, обращаясь к правительству,—что сразу все не делается. И малейший шаг в хорошем направлении не встретит в оппозиции палок в колеса» [725]. Родичев продолжал надеяться на «чудо просветления», которое должно снизойти на власть, и т. д.
Вред либеральной оппозиции состоял в стремлении посеять конституционные иллюзии, удержать народ от революционной борьбы. Учитывая полевение октябристов, кадеты «принялись систематически защищать IV Думу и требовать для нее „народной и общественной поддержки11» [726], и это делалось тогда, когда сами кадетские лидеры уже открыто признавали, что ставка на реформы полностью провалилась. «Мостик к мирному переходу совсем разрушен»,— констатировал в мае 1913 г. на заседании ЦК Милюков [727].
Но ответом царизма на оппозицию буржуазии были поиски путей для разгона Думы и совершения нового
государственного переворота. Выражая настроения верхов, Мещерский в своем «Гражданине» выступил с планом разгона Думы и изменения избирательного закона в целях превращения Думы из законодательной в законосовещательную. По сведениям Милюкова, во главе возникшего в 1913 г. антидумского заговора встал великий князь Николай Николаевич, который намеревался привлечь к заговору дворцового коменданта В. А. Дедюлина и графа А. А. Бобринского[728].
Накануне открытия второй сессии Н. А. Маклаков в письме к царю испрашивал разрешения на роспуск Думы, если она не умерит своего оппозиционного тона. Царь не только согласился с ним, но и предложил обсудить в правительстве свою «давнишнюю мысль» о превращении Думы в законосовещательный орган[729]. Получив санкцию царя, Маклаков внес свой план на рассмотрение Совета министров. Но последний, вынужденный учитывать как внутреннюю, так и внешнюю обстановку, отнесся к этому плану отрицательно. В частности, такое отношение было связано с неудачей, постигшей Коковцова в Париже, где он вел переговоры о заключении железнодорожного займа и где ему заявили, что предлагаемые тяжелые условия займа вызваны шаткостью положения Думы, процессом Бейлиса, «министерской забастовкой» и т. п.[730]
В июне 1914 г. Николай II на заседании Совета министров лично поставил вопрос об изменении Положения о Государственной думе в том смысле, чтобы' отвергнутые ею законопроекты могли односторонне приниматься Государственным советом. Однако даже Щегловитов выступил против этого предложения, считая его осуществление опасным для режима[731].
Убеждаясь снова и снова в невозможности разгоне Думы и нового государственного пёреВброт'аГцаризм встал на путь систематической воины с Думой. Кменно такую политику повел Горемыкин сразу после того, как он сменил Коковцова. В частности, Горемыкин заявил в марте 1914 г., что председатель Совета министров по закону не обязан отвечать на обращенные к нему запросы Думы: такая обязанность вменена лишь министрам и главноуправляющим. До этого товарищ министра внутренних дел утверждал сг думской трибуны, что Дума не имеет права разрабатывать законопроекты, выработку которых правительство взяла на себя. Правительство также сделало попытку ликвидировать неприкосновенность депутатского слова и т. д. Дума отвечала на это усилением оппозиционного тона.
Третьеиюньская система исчерпала себя. Характеризуя в мае 1914 г. политическое положение в стране в связи с принятием Думой октябристской формулы, осуждающей политику Министерства внутренних дел, В. И. Ленин писал:
«Распад, колебания, взаимное недоверие и недовольство внутри системы 3-его июня, внутри помещиков и реакционной буржуазии. „Они“ обвиняют друг друга — Пу- ришкевичи либералов, либералы Пуришкевичей — в поощрении и ускорении новой революции.
Таково положение» [732].
Начавшаяся мировая война лишь ненадолго изменила это положение. В 1915 г. в Думе возник «Прогрессивный блок», объединивший в оппозиции правительству не только кадетов и октябристов, но и часть националистов. Третьеиюньская система с двумя болыпинствами перестала существовать. Резко усилился кризис «верхов». Разложение царизма достигло крайнего предела. Вызревал исключительной силы революционный кризис. Страна неудержимо шла к новой революции. ’
