Из второй повозки вышла та самая золотоволосая красавица. Вблизи она действительно оказалась совсем юной. На её хорошеньком округлом личике с вздёрнутым носиком всё ещё виднелись красноречивые следы слёз. Соскочив с сиденья, Реттгирд обняла её за плечи.
– Сокровище моё родное, познакомься: это Рамут, мы с нею сёстры по науке и Обществу врачей.
– Здравствуй, госпожа Рамут, – учтиво поклонилась девушка, протягивая руку.
Рамут тоже пришлось выйти и пожать её мягкую, немного вялую ладошку. Нет, такое юное создание никак не могло числиться в любовницах у Реттгирд. Глупо вышло... Неужто и в самом деле ревность? Рамут не знала, куда от неловкости девать глаза.
– К сожалению, я не могу взять её с собой, – вздохнула Реттгирд. – Матушка просто не отпустит: она не считает меня достаточно ответственной, чтобы заменить сестрёнке родительницу в чужом городе. Ну, и ещё кое-какие разногласия у нас, – добавила она, понизив голос. – Они касаются, скажем так... моего образа жизни. Маменька считает, что я подам подрастающему поколению дурной пример.
– Я всё равно к тебе уеду, – сказала Бегвинд, прильнув к плечу сестры. – Что бы матушка там себе ни думала.
Реттгирд вздохнула, чмокнув её в висок.
– Увы, ты ещё не достигла совершеннолетия, а потому матушка имеет право вернуть тебя домой любыми средствами, даже если ты сбежишь. Лучше не делай этого, малышка. Я буду писать тебе письма так часто, как смогу. И, конечно, стану приезжать в гости.
Их последнее «прощай» унёс ветер. Сердце усталой волчицы билось с горьким негодованием, и чтобы хоть как-то заглушить его стон, Рамут вернулась в Общество и заступила на внеочередное ночное дежурство в приёмном покое. Она сидела в кресле со сборником статей за первую половину текущего года, но пальцы переворачивали страницы бездумно: строки шуршали мимо сознания. Ничегонеделание угнетало, и когда привезли носильщика с острой болью в спине, Рамут была рада окунуться в работу. В Извозном Дворе уже прознали о целительнице с редким даром, и всех занемогших трудяг направляли к ней.
– Нам бы госпожу Рамут, – пропыхтели товарищи больного, опуская носилки.
Она провозилась с носильщиком всю ночь, избавляя его от межпозвоночной грыжи. Когда часы показывали шесть утра, за окнами царил всё тот же тоскливый ночной мрак, мерцавший городскими огнями. Измотанная, выжатая досуха Рамут выпила чашку отвара и провалилась в бормочущее на разные голоса болото дрёмы.
– Тебе бы домой – и отоспаться, – сказал кто-то, склонившись над нею.
Половина седьмого... Надо же, всего полчаса! А ей показалось – в этой гадкой, тянущей живые соки истоме прошла вечность. Голова плыла в тягостном звоне. Рамут кое-как поднялась с кресла, надела шляпу с плащом и побрела к выходу. Ловить повозку не пришлось: у крыльца её уже ждал Вук. Волчица слишком устала, даже на оскал не осталось сил, но негодование просыпалось, обжигало внутренним жаром.
– Доброе утро, моя госпожа. Ты устала? Позволь отвезти тебя домой. – Вук распахнул перед Рамут дверцу с гербом.
От его голоса по спине девушки словно ледяной ветер прогулялся, внутренний зверь болезненно дрогнул. Он не мог молчать о том, что его возмущало.
– Признайся, перевод Реттгирд в Берменавну ты устроил? – спросила Рамут, когда повозка тронулась.
Вук некоторое время хранил ледяное, как зимний мрак, безмолвие. Траурно молчали и чёрные кружева его рукавов, даже золото падавших на плечи локонов было каким-то холодным, выцветшим.
– Не вижу смысла отпираться. Скажем так, это обошлось не без моего участия.
– И зачем? – Каждый мускул в измученном теле Рамут ныл, каждый нерв стонал, глухой гнев выпивал остатки сил, но она не могла остановить этого внутреннего пожирателя.
– Потому что тебе следовало держаться от этой особы подальше, госпожа, – неприязненно дёрнул Вук уголком губ. – Она – не из тех, с кем тебе пристало водить знакомство. В её постели побывало бессчётное количество любовниц. Возможно, ты бы стала самым ослепительным камнем в этом ожерелье, но такое сокровище – не для неё, она его не заслуживает, поэтому мы устранили её, пока всё не зашло слишком далеко. Ты не осознаёшь своей ценности, моя госпожа, а потому зачастую одариваешь своим вниманием не тех, кого следует.
– А можно, я сама буду решать, с кем мне водить знакомство и кого одаривать вниманием? – с рычащей ноткой в голосе процедила Рамут. Гнев созрел, рвал оболочку, выплёскивался раскалённой лавой. – Это во-первых. А во-вторых, ты разлучил двух любящих сестёр. Ты понимаешь, что ты сделал? Мать не отпустит Бегвинд следом за Реттгирд, и теперь им придётся жить порознь, далеко друг от друга!
– Семейные отношения этой особы меня мало волнуют, моя главная забота – твоё благополучие, моя прекрасная избранница, – ответил Вук.
Его голос прозвенел клинком, зрачки мерцали колкими искрами инея. Силы этого сытого, выспавшегося зверя были свежи – где уж там усталой волчице противостоять ему...
– Глаза б мои тебя не видели, – только и смогла простонать Рамут, смежив веки от мучительной слабости.
– Мне очень жаль слышать это из твоих дивных уст, моя повелительница, – молвил помощник Дамрад. – Особенно накануне свадьбы.
«И свадьба эта... Будь она неладна», – про себя договорила вконец изнемогшая Рамут.
Высасывающий силы туман окутал всё. Рамут уже не помнила, как очутилась дома: мгла обвивала тело и душу ледяными щупальцами. Сдавленная ими, Рамут погрузилась в мучительное забытьё.
Она ловила ртом воздух, пыталась всплыть на поверхность, но туман неумолимо утаскивал её на дно. Это была не привычная слабость после лечения больного, а что-то другое. Силы не восстанавливались, холод пронизывал тонкими иглами, и время от времени ощущения яви проступали сквозь густую пелену этого странного бесчувствия. Рамут укрывало тяжёлое одеяло, но она не могла под ним согреться. Она слышала, как вернулась Темань и велела дому приготовить купель и обед; потом супруга матушки заглянула в комнату Рамут и промолвила полушёпотом:
– А, ты отдыхаешь... Ну, отдыхай.
А у Рамут даже голос не мог прорезаться из окоченевшего горла. Не получалось подать хоть какой-то знак, позвать на помощь. Это полубодрствование отнимало много сил, Рамут боролась, пыталась удержаться у зыбкой грани, но неизбежно соскальзывала в немое Ничто. Холод, могучий и огромный, как горный ледник, поглотил её сознание.
Но борьба всё равно шла внутри неё. Начавшаяся дрожь вернула Рамут в телесную действительность, и она перестала быть невесомым сгустком мыслей, ощутив собственные руки и ноги. Одеяло, подушка. Озноб... Она узнавала признаки недуга, но неужели это отъезд Реттгирд так на неё подействовал? Впечатления от него не шли ни в какое сравнение с потрясением, которое она испытала, в юности покидая дом тёти Бени. Значит, он – не причина. Он – лишь последняя капля.
Рамут по-прежнему находилась в комнате одна; Темань, вероятно, работала в кабинете. Разомкнув непослушные губы, девушка кое-как протолкнула еле слышные слова наружу.
– Дом... Воды.
С горем пополам удалось приподняться и выпить несколько глотков. Хотелось в уборную, но о том, чтобы встать, не могло быть и речи. Какое там... Она хотела, чтобы дом позвал Темань, но приказ никак не складывался в голове, слова не составлялись, путались, будто Рамут напрочь забыла правила родного языка. Надо отдохнуть немного и попытаться чуть позже.
Отдых снова перетёк в забытьё. Казалось, вся жизнь замерла в теле, и только еле ощутимые волны дрожи пробегали по пальцам ног, холодными языками лизали лопатки и плечи. Проснувшись от пронзительного, сверлившего мозг звука голосов, Рамут мучительно дышала – толчками, до боли в грудных мышцах. Всю волю, какая только была у неё, она собирала на бой с недугом. «Нет, – говорила она этому зверю с ледяными когтями. – Тебе не взять меня. Я не сдамся, ты меня не получишь. Уходи, я сильнее тебя».
– Темань, ты совсем тупица или как?.. Тебе даже в голову не пришло присмотреться получше! Как, я тебя спрашиваю, как?!
Это гремел голос матушки, которая, видно, очень сердилась на супругу. Та обиженно и растерянно захлёбывалась слезами:
– Я просто не хотела её беспокоить... Я пришла – она спала. Ну, значит, опять кого-то лечила и будет отдыхать, как всегда!.. – Всхлип, влажное шмыганье носом. – Ну откуда мне было знать, Северга?! Зачем кричать на меня?! В конце концов, кто из нас её мать?
– Ну да. Ты права. Разве я могу чего-то требовать от тебя? Ты не мать и просто не знаешь, не чувствуешь. Всё, ладно, ступай. – Голос матушки прозвучал уже тише и глуше, устало и печально. Он приближался к комнате.
Шаги. Руки матушки поправили одеяло, и Рамут уловила родной запах. Жёсткие ладони коснулись щёк, скользили по волосам, лаская.
– Рамут, детка моя... Мы тебя разбудили, прости. Эта тупица Темань даже не сообразила вызвать врача. Вся в своих великосветских сборищах... Похоже, она и мозги там оставляет.
