Но, несмотря на то что она вернула британские money back из Европы домой, Тэтчер не любили в Англии. Поэт Ольга Седакова вспомнила в своем Facebook, как, оказавшись в Англии, была удивлена тем, что «никто вокруг хорошо о Тэтчер не говорит. <...> Из горбачевского СССР, из ельцинской России она представлялась идеальным политиком. Но англичане (не шотландцы, не ирландцы, о них и говорить нечего) думали иначе. Не только университетские преподаватели, но, скажем, и шоферы такси. Вот какие отклики я помню. “Тэтчер сделала наше общество более бездушным и недалеким; каждому внушается, что он живет для себя и для своего интереса”. “Абсолютная апология расчета и утилитаризма”. “Тэтчер — последняя, кто верит в тот капитализм, который описан у Маркса”. “Тэтчер вводит понятие рынка и товара туда, где о них прежде не говорили: в образование, например.
Университет оценивается по критериям финансовой эффективности. Это губит идею образования”. “С Тэтчер кончается английское общество как gentle society”».
Дело в том, что Тэтчер не была добра — хотя бы на словах. Ее мир был именно расчетливым и утилитарным. Но человеку хочется жить в мире добром и теплом. Где все заботятся друг о друге, хотят делиться со всеми — пусть только на словах. Где, как в раю, хочется, чтобы все были вознаграждены не по способностям, а по потребностям, не по труду в поте лица, а по благодати. Чтобы государство было, как солнце, которое равно светит на правых и неправых.
Допустим, мы даже знаем, что в нашем мире на всех поровну не хватит. Но это зло, а не добро, искажение, а не норма. Мы в душе восстаем против того, что это норма. Как хорошему человеку неприятен священник, говорящий, что вот эти и эти идут в ад, потому что заслужили, так же ему неприятен и политик, который говорит, что такие-то и такие-то будут прозябать на социальном дне и так им и надо. Современная, послевоенная, объединяющаяся Европа добра, она — gentle, а Тэтчер — нет.
Тэтчер не любят в Англии, в Европе, в Латинской Америке, в Африке и Азии. Парадоксальным образом ее больше всего любят в России — стране, которую она сама жаловала меньше всего. От тоски по экономической эффективности, которая у нас в дефиците. Любят за те свойства Тэтчер, которые в Европе многим казались шокирующими: открытое высокомерие по отношению к малым и бедным странам, умение стукнуть кулаком по столу и послать эсминцы за родину в другое полушарие. Любят потому, что мы сами не слишком сострадательны, потому, что, в сущности, мы не очень добрый и в политэкономическом смысле очень правый народ: жалуемся, что нам не додают, а сами не желаем кормить бедных и жалеть убогих, с советских еще времен знаем, что всем не хватит, — неправильно только, что не хватает именно мне. И потом, мы любим железную руку. Нам вечно не хватает крепкой железной руки.
Даже термин «железная леди», который придумал ей — враждебному политику — советский газетный журналист, отдает уважением. Железных у нас тогда уважали и уважают до сих пор. Гвозди бы делать… крепче бы не было...
Но железных в истории было много. Претендентов на железность — еще больше. А эффективных из них — как Тэтчер — почти никого. Нам так и хочется вывести эффективность Тэтчер из ее железности, но она не выводится. Нами сейчас правит намного более железный политик. А бывают еще тверже и решительнее: железные Хонеккер и Ярузельский, железные Самоса и Мубарак, железный Бен Али, железные Каддафи, Кастро, Хуа Гофэн, железный шах Ирана Пехлеви, сменившийся в год начала правления Тэтчер еще более железным Хомейни. Все они были гораздо тверже, решительнее, безжалостнее к людям, неуступчивее и последовательнее в своих начинаниях. Но ни один из них не был даже близко так эффективен, как Тэтчер. Либо начинания их были бредовыми, либо вся их железность уходила на то, чтобы мучить людей и потом, оглядываясь, видеть лишь руины.
Тэтчер не была доброй, но ее металл, по мировым меркам, был мягок и гибок, ее железность была связана тысячей правил и условностей. Она не давила политических оппонентов, выслушивала и прочитывала тысячи слов критики в парламенте и прессе. Она уступила коллегам по партии, когда они убедили ее, что лучше уйти. Настоящие-то железные — мы знаем — не уступают и не уходят.
Для любителей железных рук, ног и голов у меня, как нынче говорится, плохое известие. Эффективность и железность не одно и то же. Если они думают, что они круты, как Тэтчер, потому что железны и никого не жалеют, и поэтому у них все получится, они обманывают себя и других.
МАНДЕЛА: РЕВОЛЮЦИЯ БЕЗ ЭКСПРОПРИАЦИИ
Когда к нам в советскую французскую школу приезжали настоящие парижские школьники, они дарили французские открытки с вполне советским лозунгом «Свободу Нельсону Манделе». Наверное, их учителя считали, что так они быстрее найдут общий язык с маленькими коммунистами. Общий язык с маленькими коммунистами гораздо легче находился по другим поводам, но, и в самом деле, Мандела и тяжелая доля чернокожего большинства в Южной Африке были тем сюжетом, где СССР и Запад к восьмидесятым годам были согласны друг с другом и действовали не то чтобы сообща, но подрывали режим апартеида каждый со своей стороны. И подорвали.
ЮАР времен апартеида была враждебной Советскому Союзу страной. Но удивительным образом русский человек не рад падению своего врага. Кризису в ЕС или трудностям в Восточной Европе — скорее рад, а тут недоволен: какую страну испортили. По какому-то странному повороту сознания, возможно связанному с собственным опытом бремени белых, мы, будучи представителями большинства в собственной стране, глядя на ЮАР, ставим себя на место правящего белого меньшинства. Точно так же, как, глядя на XIX век, воображаем себя поручиком на балу и барыней на крыльце усадьбы, а дворовая девка несет нам самовар. А самой этой дворовой девкой, спящей на сундуке в прихожей, себя не представляем. Хотя чисто статистически вероятность оказаться девкой гораздо выше.
Что страну испортили — сразу видно. Центр современного Йоханнесбурга выглядит, как Рим, захваченный готами. Пришли на форумы к базиликам, разложили костры, натянули между колонн веревки сушить белье. Бывшие офисы и отели делового центра приезжие из черных поселков превратили в гигантские коммуналки, у их подножия — стихийные рынки и автобусные станции для поездок в родную деревню. ЮАР теперь одна из самых опасных стран мира: 32 убийства на 100 тысяч населения. Как каждый москвич знает, что рано или поздно подхватит простуду, так каждый приличный житель Йоханнесбурга — что хоть раз за жизнь он подвергнется вооруженному ограблению. Вечером в городах здесь теперь не останавливаются на красный свет даже дисциплинированные потомки британцев и голландцы-буры: протестантская этика хороша, но жизнь дороже. Здесь вообще мало ходят пешком. Самый опасный момент — когда машина заезжает в гараж дома: тут в него и врываются грабители. Дома окружены проволокой с настоящим током. В чем же тогда величие Манделы?
А вот в чем. Южноафриканское общество времен апартеида было несправедливым не по большевистским, а по самым обычным буржуазным меркам. Дело даже не в специальных пригородах для ночлега черных: днем приехали на работу, а ночью — пожалуйте в специально отведенные поселки, в людскую на свой сундук. Знаменитое двухмиллионное Соуэто, где проходили труды и дни Манделы, звучит как красивое африканское слово, на самом деле это обычная наркомовская аббревиатура от South Western Township — Юго-западный поселок, Юзапос, людская для ночевки чернокожих при Йоханнесбурге.
Все эти отдельные поселки для ночлега — гуманитарная надстройка на главном: черным нельзя было иметь свой бизнес и по-настоящему учиться. Есть много стран, где для части населения прикрыта дверь в военную, чиновничью или политическую карьеру: русские в Прибалтике, китайцы в Малайзии и Индонезии, но если им же закрыта дверь в частное предпринимательство и интеллигенцию — это совсем беда. Поэтому белый режим ЮАР разваливали одновременно и большевики, и их враги — либералы вроде Тэтчер с Рейганом.
Это важно помнить, потому что в России особенно сожалеют о прежнем южно-африканском режиме те, кто любит Тэтчер и Рейгана, сторонники самой либеральной и наименее социальной экономики. Но ЮАР времен правления белого меньшинства была в каком-то смысле сверхсоциалистической страной: белый здесь не мог быть бедным, не мог опуститься и плохо жить на глазах у черного большинства. Белый — всегда господин. Поэтому он мог вообще ничего не делать, иметь от государства все и жить припеваючи.
В Южной Африке я разговаривал с черными бизнесменами, которые начали свое дело подпольно еще при старых порядках. Один из них, Сбу Мунгади, председатель совета директоров крупной компании, когда-то подавал специальное прошение министру белого образования о поступлении в белый техникум, где лучше учили. Министр белого образования, посоветовавшись с министром образования чернокожих, разрешил. Потом Сбу выиграл стипендию в США, но правительство отказало ему в загранпаспорте. Сбу ушел за границу нелегально, саванной.
