Рассказывал Джим о Нахимовском военно-морском училище в Риге, где он учился после войны, и, окончив которое, служил морским офицером на подводной лодке в Чёрном море. Через десять лет демобилизовался и, благодаря поэту Михаилу Светлову, которому нравились стихи Паттерсона, поступил в Литинститут.
А дальше начиналось чтение стихов.
Нет, Паттерсон не был большим поэтом. Стихи его не отмечены индивидуальностью, страдают излишней патетикой.
К примеру:
В суровом неистовстве Чёрное море
Швыряет крутые валы.
Они налетают, но крушит их вскоре
Оскаленный выступ скалы.
То ласково плещется сонное море
И песню чуть шепчет прибой,
Волшебно сияют вечерние зори,
Ширь волн озаряя собой.
Ты здесь забываешь про всякое горе
И гордый Отчизной родной,
Ты счастлив, что в море в далёком дозоре
Дежуришь на вахте ночной.
А море кипит, и бегут волны споря
В дали необъятно большой,
И чувствуешь вновь, что простор Черноморья
Ты всей своей любишь душой.
Но прав Проталин: Джиму повезло с биографией! Уже только из-за неё он становился любимцем зала, который долго ему бисировал.
Родись я в Америке, говорил Паттерсон залу, моего отца линчевали бы в 30 штатах по местным законам, запрещающим расово-смешанный брак, а мама по тем же законам сидела бы в тюрьме.
А потом он перестал говорить подобные вещи, рассказывал только о «Цирке» и о дружбе с Орловой и Александровым.
Мне он говорил о быстро исчезающем в Америке расизме и о том, что мы называем толерантностью: американские родственники Джима писали ему, каких высот в административном управлении может достичь в стране человек с чёрной кожей!
Сказка, некогда рассказанная в кинофильме «Цирк», обрела неожиданный конец именно в Соединённых Штатах Америки, куда в 1994 году уехал вместе с матерью тот самый ребёнок, судьбу которого в кинокартине демонстрировали как счастливое исключение из суровых нравов действительности. Да, поэт Джим Паттерсон уехал на родину своего отца. Могли бы предполагать такое Орлова и Александров? А зрители в их картине, распевающие колыбельную негритёнку, и реальные зрители по другую сторону экрана? Вряд ли даже в самых страшных снах они смогли бы увидеть нынешний смертоубийственный разгул ксенофобии на улицах родных российских городов.
Вера Ипполитовна Аралова скончалась в 2001 году. Брат Джима Том, бывший кинооператор, перевёз её прах в Россию и захоронил его на армянском кладбище рядом с могилой другого брата Джима Ллойда.
О судьбе самого Джима почти ничего неизвестно. Несколько раз из Америки приходили сообщения о его смерти. Можно ли им верить? Их трудно проверить, поскольку жил Джим один, а после смерти любимой матери и вовсе стал затворником.
* * *
У выдающегося литературоведа Лидии Яковлевны Гинзбург, умершей 17 июля 1990 года (родилась 18 марта 1902-го), до сих пор не опубликованы целиком её уникальные записные книжки 1920 – 1980 годов. Сама Гинзбург называла их жанр «промежуточной прозой». Их фрагменты появились ещё при жизни Лидии Яковлевны. Благодаря кропотливой работе поэта Александра Кушнера большая часть этой промежуточной прозы с толковым предисловием Кушнера напечатана отдельной книгой в 2002 году. Но, разумеется, что будет горько, если сохранившиеся фрагменты останутся неопубликованными. Лидия Яковлевна из тех литераторов, у которых ценен каждый рукописный лист. Потому что Л.Я. Гинзбург знала, что такое искусство. И выразила своё знание в прекрасных книгах «О лирике», «О психологической прозе», «О литературном герое», «О старом и новом». Каждая из этих книг пережила своего автора: она актуальна и сегодня. Думаю, что их актуальность бессрочна. Ибо Лидия Яковлевна постигла главный из законов искусства: «…счастье и красота – реальный наш опыт, и только этот опыт дает страданию цену и отрицанию диалектический смысл… Само себя гложущее несчастье никогда не загорится трагическим огнём». Золотые слова!
* * *
Вот уж кого не люблю из критиков так называемого демократического лагеря шестидесятых годов XIX века, так это Дмитрия Ивановича Писарева, скончавшегося 17 июля 1868 года (родился 14 октября 1840). Какое невероятное самомнение в отрицании Пушкина, Лермонтова, Гоголя! И какой убогий, глупый, хулиганский разбор их произведений.
«Ты в сновиденьях мне являлся». – Да я-то в чём же виноват? – подумает Онегин. – Мало ли что ей могло присниться? Не отвечать же мне за всякую глупость, какую она во сне видела…» – должно быть, Писарев полагал, что читатель оценит его остроумие. Но в чём оно? В том, что критик нарушает законы своей профессии, для чего-то влезая в шкуру литературного героя и вещая из неё, как спрятавшийся ребёнок из тёмного угла? Читатель-то в чём же виноват? Для чего заставлять его читать эту бредятину? Оттого, что не владеешь мастерством разбора?
В Википедии я прочёл о нём, что «начав с разрушения «отвлеченной эстетики» и с сомнения в «пользе» красоты, он закончил созданием «эстетики полезности», возвеличил свободный созидательный труд как основное эстетическое начало, как средство воплощения деятельной природы человека, развития его физической и духовной красоты». Это цитата из автореферата кандидатской диссертации Анатолия Степанова из Самары. Странная похвала этой «эстетике полезности». Неужто нужно возвеличивать труд, пусть и свободный и созидательный, как основное эстетическое начало? Да и кто должен возвеличивать труд – писатель или критик? Если писатель, то в чём здесь участвовать критику? Отслеживать – возвеличил ли писатель свободный труд как эстетическое начало? Быть, стало быть, при писателе неким ОТК (аббревиатура советского времени; означает: отдел технического контроля)? А если это предлагается делать критику, то он вправе и отмахнуться: у него и своих обязанностей, своих обязательств перед читателем не мало, – зачем ему чужие?
Словом понятно, почему, как сообщает та же Википедия, ссылаясь на Крупскую, любил Писарева Ленин. Так любил, что даже взял с собой в ссылку в Шушенское его портрет.
Трогательно. Глядел, значит, на портрет и наглядеться не мог! Так и слышится что-то ленинское, что-то этакое: «Не придирайтесь, товарищи, к человеческой слабости!»
Да кто ж придирается, Владимир Ильич? И что это за слабость: не знать азы собственной профессии? Впрочем, Вы ведь спецов не любили. Так что не промахнулись: какой из этого краснобая спец? Считать его профессионалом могли только те, для кого книга была листовкой. И соответственно портреты таких «спецов» – иконами. Вот почему Владимир Ильич не расставался с портретом Писарева!
В 1984 году проходило очередное Всесоюзное совещание молодых писателей. Меня пригласили быть соруководителем семинара поэтов. Официально он назывался семинаром Винокурова. Но Женя присутствовал на нём всего один день – в самом начале.
Он объяснил мне накануне, почему придёт: «Вообще-то, я бы не пошёл. Читал я рукописи: ни одной живой строчки! Но Толька упросил: он сунул дочку ко мне. Нужно её поддержать».
«Толька» – это Анатолий Андреевич Ананьев, родившийся 18 июля 1924 года. В то время он был главным редактором журнала «Октябрь». Винокуров и сам в ту пору заведовал отделом поэзии в «Новом мире», который некогда – больше десятилетия назад, когда Женя там не работал, противостоял «Октябрю». Но с уходом Твардовского с поста главного редактора «Нового мира» это противостояние стало стираться, а с приходом Ананьева в «Октябрь» от бывшей вражды не осталось и следа. Циник и прагматик Винокуров печатался у Ананьева, и отказываться от этой площадки для выступления не хотел.
«И тебе советую, – говорил он мне. – Поддержи дочку Ананьева. – И, услышав мой ответ, охотно подтвердил: – Ну да, графоманка! А кто там у них не графоман? Ну, не выступай против. Толька – человек злобный, мелкий!»
Я уже не помню, под какой фамилией выступала в печати Елена Ананьева. Её стихи появились сразу во многих изданиях. Сейчас речь должна была пойти о её книжке, которую бы рекомендовало к изданию совещание. Такая рекомендация была почти обязательной для издательства Союза писателей.
То есть, имея такого отца, она издала бы книгу и без совещания. Но рекомендация этого форума была как почётная грамота. Да и означала бы: всё без блата, всё чисто!
Словом, Винокуров только по поводу этой Лены и высказался. Хвалил умеренно, указывал на недостатки, но не увлекаясь. А закончил уверенно: «Книжку можно будет издать, материал есть. А отгрести сор и собрать всё, что следует, – это уже дело издателей».
Я не стал его опровергать. Нашёл у Лены стихотворение «Гренада», где она недавнее изгнание американцами с острова кубинских войск, которые помогали коммунистическим диктаторам утвердить в Гренаде своё господство, как-то увязала со стихотворением Светлова «Гренада». Сказал, что обращение к советской классике знаменательно. И дальше говорил только о светловской балладе.
