А с другой стороны, его стихотворная и прозаическая публицистика воспевала ленинский гений и завоевания Октября, мало чем отличаясь от передовых статей партийной печати.
После развала СССР Евтушенко упрямо именовал себя советским поэтом, отказался от ордена, которым наградил его президент Ельцин, но и не пошёл с теми, кто ностальгировал по советскому прошлому. Потому и не вписался в нынешнее время.
Я бы закончил заметку о нём воспоминанием о его щедрости. Рассказывают, что в одной из поездок большой группы писателей, Евтушенко неизменно расплачивался в ресторане за всех. Но однажды официант не принял денег, сказав, что стол оплачен. «Кем!» – вскинулся Женя. Оказалось, что Павлом Антокольским, который, чтобы смягчить негодование Евтушенко по этому поводу, сказал, оправдываясь: «Мне захотелось хоть раз почувствовать себя Евтушенко!» Я много раз сидел с ним за столом и не помню, чтобы Женя разрешил кому-нибудь заплатить за себя, хотя многие и порывались это сделать.
И ещё. Он был отзывчив. Любил талантливых людей. Если открывал в ком-нибудь дарование, то не успокаивался, пока это не признавали другие. Черта редкая, свойственная очень немногим художникам.
* * *
Старший сын Пушкина Александр Александрович родился 18 июля 1833 года. Это о нём писал Пушкин жене в апреле 1834 года: «Посмотрим, как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим тёзкой: с моим тёзкой я не ладил. Не дай Бог ему идти по моим следам, писать стихи, да ссориться с царями. В стихах он отца не перещеголяет, а плетью обуха не перешибёт…».
Пушкин беспокоился зря. Поэтом Александр Александрович не стал. А что до порфироносных своих тёзок – императоров Александра II и Александра III, то он отлично с ними поладил. Избрав военное поприще, он при Александре II дошёл до генерал-майора, а при Александре III стал генерал-лейтенантом, потом был переименован в гражданский чин статского советника, поскольку стал занимать гражданские должности. Дошёл до почётного опекуна московского присутствия Опекунского совета Учреждений императрицы Марии – государственного органа по управлению благотворительностью в России.
Поладил и с императором Николаем Вторым, который вновь перевёл его в военный чин генерал-лейтенанта для того только, кажется, чтобы повысить до генерала от кавалерии. Военных должностей он больше не занимал. Оставался почётным опекуном до конца жизни.
Был он храбрым воином и талантливым полководцем, о чём свидетельствуют полный набор степей ордена Св. Анны, ордена Св. Владимира 2, 3 и 4 степени, орден Св. Станислава 1 степени, орден Белого Орла, орден Св. Александра Невского и другие, не менее почётные знаки отличия.
Жил долго. Скончался 1 августа 1914 года – накануне Первой Мировой войны.
* * *
6 декабря 1960 года Самуил Миронович Алянский пишет письмо Корнею Ивановичу Чуковскому, в котором, в частности, делится своими впечатлениями о праздновании в Ленинграде 80-летия со дня рождения Блока:
«Пушкинский дом, Инст[итут] литературы Ак[адемии] Наук и литературный музей помещаются в здании бывшей Таможни (рядом с Биржей) на Тучковой набер[ежной]. Мне рассказали, что в этом доме жил когда-то дед Ал.Ал. – Лев Александрович Блок, он был начальником ведомства, которому была подчинена таможня.
В Лит[ературном]музее 26-го ноября открылась комната А. Блока. В ней собрана кое-какая мебель из квартиры на Офицерской, библиотека Ал.Ал., картины и репродукции, которые висели на Офицерской. В стороне у окна стоит письменный стол А.А., за которым написано большинство произведений. Вещей не так уж много, но всё, что я увидел спустя 39 лет, меня так взволновало, что к горлу подступил какой-то комок, который мешал мне отвечать на вопросы работников музея. Мне пришлось выйти в соседнюю комнату.
Три года в моей жизни срок небольшой – это арифметически – всего четыре сотых всей жизни. А вот три с лишним года, больше тысячи дней рядом с Ал.Ал. Блоком – это целая жизнь, это больше нормальной жизни. Я оказался неподготовленным к такой встрече с прошлым. Стол, у него я сидел рядом с Ал.Ал. Книжный шкаф, у которого мне вспомнился Ал.Ал в июне или июле 1921 г. Я пришёл днём и застал Блока, перебиравшего любимые книги и альбомы его заграничных путешествий, он с удовольствием показывал мне альбом его путешествия по Италии и по поводу каждой вырезанной картинки рассказывал мне, откуда она (из какого музея). «Там мы были с Любой, а здесь я был один». Давал оценку произведениям искусства и, отвлёкшись от альбома, рассказывал о том, как они путешествовали. Я слушал Блока с необыкновенным интересом и ушёл от него обогащённым, но почему-то мне стало грустно. Таких встреч у книжного шкафа было потом ещё несколько, и позднее я понял, что Блок прощается с любимыми книгами, перебирает свои воспоминания.
Всё это мне вспомнилось, когда я увидел книжный шкаф. И как было не взволноваться?
Была у меня встреча, которая тоже взволновала меня. В первый день заседания в Пушк[инском] Доме мне сказали, что со мной хочет встретиться Л.А. Дельмас. Сначала я испугался, что увижу развалину, которая прошамкает неизвестно что. Я издали увидел Л[юбовь] А[лександровну], а когда в перерыве она подошла ко мне, я был приятно поражён. Она уже седа, но еще стройна и в глазах сверкает огонёк. Она быстро, быстро заговорила, вспомнила с подробностями нашу последнюю встречу, которая была 39 лет назад, пожаловалась на то, что вытащили откуда-то плетёные кресла Люб[ови]Дм[итриевны] и поставили их в кабинет Ал.Ал., где они никогда не стояли (и это верно). И что вообще все они врут.
– Встреча Ал.Ал. с Маяковским у костра была при мне. Мы вечером проходили вместе через площадь. Ал.Ал. издали увидел Маяковского, показал его мне, и мы вместе подошли к нему. Блок сказал Маяк[овскому]: «А ведь мою библиотеку в деревне всю сожгли». На то Маяковский сказал что-то невнятное, и мы с Ал.Ал сразу отошли. Больше ничего не было сказано, а теперь, Бог знает, что придумали. Зачем врать? – заключила рассказ Люб[овь]Алекс[андровна]. Всё это было очень живо рассказано, и я поверил ей. Да и рассказ её больше похож на правду, чем рассказ Маяковского.
На конфер[енции] В Пушк[инском] Доме с вступительным словом выступил Вл.Н. Орлов. Это было краткое слово о Блоке. Несколько раз в этом слове Орлов ссылался на Ваши воспоминания и на Ваши критические статьи.
Этого, к сожалению, нельзя сказать о вспоминателях Антокольском и Рождественском, которые оба, как сговорились, спёрли у Вас портрет Блока: загорелый, похож на норвежского шкипера – и ни слова – откуда они это взяли.
Выступление Антокольского – было странным выступлением. Он назвал его, кажется, так: «Как я не познакомился с Блоком».
На эту тему можно сочинить довольно много рассказов, вероятно, это можно сделать и талантливо. Рассказ Анток[ольского] не был талантливым. Талант был заменен кривлянием и выкриками плохого провинциального актёра, который во что бы то ни стало решил завоевать успех у публики. И пока это была выдуманная беллетристика, не имевшая никакого отношения к Блоку (хотя имя Блока там упоминалось много раз), я не обращал внимания на это выступление. И вдруг я слышу рассказ о том, что в Союзе писателей какой-то тип бросил Блоку слова о том, что он покойник. Вслед за этим типом, по словам Антокольского, выступил Сергей Бобров, который будто напал на крикнувшего.
Какое всё это враньё и вздор. Во-первых, это происходило не в Союзе писат[елей], а в Итальянском О[бществе], во-вторых, слова о покойнике бросил Блоку именно Бобров, и это известно из нескольких источников. Зачем Антокольский взялся выгораживать этого Булгарина – неизвестно.
«Хорош» был и другой вспоминатель Вс.Рождественский, он рассказывал о шуточных стихах Блока, помещенных в Чукоккале, не указав откуда он их взял, рассказывал какие-то скучнейшие байки о Блоке…».
Эту обширную цитату я привёл ради фактов, которые проясняет Самуил Миронович. Согласитесь, что рассказ Маяковского о Блоке, у которого сожгли библиотеку, настолько втемяшился в наше сознание, что теперь приходится выбивать из него колом – то есть свидетельством людей, которые присутствовали на той встрече Блока и Маяковского.
А главная порука в том, что сейчас рассказана правда, – это личность Самуила Мироновича Алянского, скончавшегося 18 июля 1974 года. Родился 28 мая 1891-го.
Все знавшие Самуила Мироновича вспоминают о нём как о правдивейшем человеке, которого оскорбляла любая ложь, любое позёрство.
Его книга «Встречи с Александром Блоком» в этом смысле бесценна для тех, кто хотел бы уяснить себе, что представлял собою этот поэт.
Алянский издал её в 1969 году, по всей очевидности, долго её отшлифовывая, уточняя для себя все реалии тех трёх лет – с 1918 по 1921, о которых он написал Чуковскому.
