Замолчал Спиридон, сжал рукой подбородок, подумал вслух вот про что: видно, была ошибка мастеров при закладке дома, наверно небольшая, раз стоял он до сих пор, но очень важная, раз обрушился он сразу. Покачала головой гостья, завернула мёд, забрала кринку от молока, добавила в травы медуницу от Спиридона и пошла домой.
Кому игра, а кому погибель
Искристым морозным утром спускался Спиридон к проруби реки. Уже на подступах к обрывистому берегу услышал он женский крик с причитаниями, истошный кошачий крик и мужской бас, приговаривающий: «Так тебе, так тебе…» У проруби стояла дородная попадья, рядом с ней дьяк, у которого в руках был мешок. Мешок дёргался, оттуда и доносилось мяуканье, высовывались когти и зубы. На вопрос Мудреца попадья, сквозь крикливое всхлипыванье, ответила, что любимый кот Мурзик украл у гостившего архимандрита золотой образок. Она, мол, сама видела, как этот здоровенный котище катал его лапой по столу! Всё обыскали, нет дорогой вещи нигде! Украл, а ведь как она кота любила, как кормила, а он ещё и мышей ловил!
– Зачем же кота топить, – остановил всех Спиридон, – он ведь золото не ест. Не ест, значит, оно должно быть в доме, а раз пропало, то кого из людей нет в доме?
Попадья выслушала Спиридона, схватила мешок и закричала дьяку:
– Наказывай скорей догнать нового работника, отпросившегося в город. Коту игра, а вору добыча: ищи виноватого!
Сидел Спиридон за столом и чистил расписанное яйцо. Был третий день Пасхи, сквозь утренний лёгкий туман пробивалось солнышко. Вчера Мудрый Спиридон побывал в храме, остался в селе и разговелся у кузнеца, среди весёлого праздника большой семьи, а сегодня оказался, как всегда, один. Ушёл с пасеки накануне праздника глухой юноша, пребывавший у Мудреца по слабости. Шёл парень в отдалённый монастырь, в котором были гончарные мастерские. Глухота после детской болезни обострила его осязание, юноша пристрастился лепить и рисовать. Ослабел в далёком пути и остался под плетнём крайней хаты в беспамятстве. Ещё несколько часов – и погиб бы паренёк, как маленькая птичка на морозе. Кузнец вечером шёл неспешно на пасеку за воском, чуть не споткнулся об лежащего, ну и принёс на плече паренька к Спиридону. Выходил его Мудрец, отпоил зверобоем на меду, отпарил в баньке, подкормил. Глухой пытался сразу встать, потом хватался за тяжёлую работу и благодарно улыбался каждой крохе. Яйца к празднику они красили вдвоём, скорее начал всё затевать как раз паренёк, а не Спиридон. Пасечник просто варил их в луковой шелухе. Глухой нашёл цветной глины, какие-то ягоды, орешки, растёр в деревянных плошках, выпросил воска, взял соломинки, что-то стругал и несколько дней и вечеров провёл, расписывая яйца.
Расписанная скорлупа пёстрыми хлопьями ложилась в миску, а Спиридон смотрел на неё и говорил себе: «Вот и моя жизнь – расписная скорлупа да белое яйцо. Старался я, красил, выводил узоры, а надо разбивать. Жалко, да надо, иначе какой смысл в испорченном яйце? Так и смерть – жалко, да надо умирать, разбивать Яйцо жизни. Написанные на нём узоры, обозначения пройденного пути, останутся на скорлупе, а душа чистая уйдёт в иной мир».
Уже с год каждый день прощался Спиридон с миром и собеседниками, замечая окружающим, что неизвестно, проснётся ли на следующий день. Начавшееся должно завершиться, иначе существование не имеет смысла.
Позади пасеки Мудрого Спиридона, в двух минутах ходьбы, было небольшое болотце. Лежало оно как раз на пути в село, и тропинка огибала его по большому кругу. Каждый раз, когда Мудрец шёл в село, то брал с собой камень и клал его по болотцу впереди себя, на расстоянии длинного шага. Со временем Спиридон выложил через болотце целый переход. Камни, в продолжение тропинки, образовали причудливый узор. Частенько утром на них выползали погреться лягушки, змейки сворачивались клубочками, а в дождливые дни выползали на камни ещё и улитки. Вся живность, конечно, разбегалась при звуках шагов человека, с плеском спасаясь в воду.
Однажды в туманный осенний денёк Спиридон отправился в село и, добравшись до болотца, решил пройти по камням. Его сухонькая фигурка в холщовой свитке казалась в тумане длинной и высокой. Угловатость движений, привнесённая перешагиванием на большое расстояние с камня на камень, в тумане казалась движением над водой, невероятным скольжением над болотцем.
На краю болотца на кочках собирал ягоды русоволосый мальчишка, лет 8–9. Он увлёкся поиском, поцарапанные руки так и мелькали, не нарушая путь и в корзинку, и в рот. Мальчишка пришёл сюда после ночного с жеребятами, поэтому его размаривали первые тёплые лучи солнца.
Вдруг мальчик увидел мудреца Спиридона, скользящего над болотом. Фигура уверенно передвигалась всё дальше, чирикали болотные птички, лёгкий туман таял. Мальчик замер и затаился под кустом, уткнув голову в моховую кочку, он зажмурился, скорее не от страха, а от желания закрыть глаза и оценить увиденное. Когда белая головка выглянула из-под куста, на болоте никого не было. Ребёнок опять лёг в мураву, головой на кочку и, замечтавшись о полётах, заснул. Добрав потом ягоды, мальчик вернулся домой и взахлёб рассказывал всем о том, как летал Спиридон по воздуху, махая посохом, хлопая краями свитки.
С тех пор все так и думали, что мудрец умеет летать, а к его словам прислушивались ещё внимательнее.
Как-то летом в полдень пришёл из леса, с новой вырубки на холме, на пасеку к Мудрому Спиридону молодой лесоруб. Было ему жарко, пить поработавшему очень хотелось. Поздоровался он с пасечником, вытирая подолом рубахи пот, попросил воды. Отправил его Спиридон к своему колодцу под дубом. Сказал пасечник, что в нём такая чудная прохладная вода, стоит только пригубить, сразу напьёшься, жажда пропадёт. Добавил Спиридон, что есть, правда, прямо здесь и другая вода, в кадушке, но тёплая и тухловатая.
Подошёл парень к срубу, видит – через ворот, сделанный из золотистой дубовой колоды, цепь в колодец опущена, тронул рукой рукоять – заплескалась внизу вода, как из полного ведра зашлёпало.
Начал лесоруб ворот проворачивать. Крутит рукоятку парень сильно, натруженные руки дрожат. Хочет он побыстрее напиться, а ведро где-то глубоко, вроде идёт наверх, а всё не видно. Стал лесоруб присматриваться – за воротом-колодой на оси колесо с зубчиками, под ним другое, а там и третье, за третьим – четвёртое и только от пятого через ворот вниз в колодец цепь идёт. Каждое колесо всё больше и больше, только пятое маленькое. Удивился лесоруб, бросил ворот, побежал к старцу.
Жалуется: так, мол, и так, очень пить хочется, когда эти пять колёс пройдёшь? Дайте-ка воды побыстрее, терпения, мол, нет, не хочет парень пять колёс прокручивать, не дождётся, да и зачем, нечего, мол, так долго доставать ведро из колодца, ну его, пусть будет вода нехолодной. А сам пыхтит, сердится, но сдерживает себя, перед ним же седой да тихий человек.
– Эту воду иначе не возьмёшь, – усмехнулся старец. – На ней зарок, другого ворота не может быть, – пояснил.
Дал Спиридон парню воды из бочки, а она тиной пахнет, да тёплая, да мутноватая. С маху выпил лесоруб кружку, да не напился нисколько, только противно стало. Пожалел он себя, пошёл обратно к колодцу, начал снова ворот крутить. Крутит-крутит рукоять, да песню запел, ту, что за работой привык напевать. Вот и ведро, а вода голубая, холодная, свежим духом от неё веет. На срубе берестяной ковшик висит, сам в воду так и просится. Напился вволю лесоруб, и с первого глотка стало на душе легко и светло.
Вернулся он к старцу, поклонился в пояс и говорит:
– Да, понял я, настоящее легко не даётся, надо не одно, а пять колёс повернуть, чтоб хорошее дело совершить.
Усмехнулся Мудрый Спиридон и налил лесорубу берестяную флягу воды с собой.
Как-то охотился в тех краях, возле домика Мудрого Спиридона, знатный воевода, да что-то охота ему была не в радость, мешала задумка одна. Смутное желание чего-то необычного, самого главного, преследовало его, пресытился воевода уже богатством своим да и разбоем своей дружины. Заехав в сторону от ловчих, он впервые увидел под горой домик Мудрого Спиридона, колоды пасеки, молодой сад. Бросил всех господин гнать дичь на охоте, а сам въехал под дерево у дома, спешился и постучал в окошко старцу.
Спиридон в тот день с самого утра поливал сад и умаялся, прилёг отдохнуть. Пригласил он гостя в дом, поставил на стол мёду да яблок ранних, а в горнице тихо, манит прохладой, косые лучи солнца выхватывают пятнами жёлтые скамьи, вышитую скатерть.
«Хорошо, что я без своей горластой дружины заехал, – подумал воевода, – ведь ненароком буйством своим могли дружинники взбаламутить всю пасеку». Присел воевода к старцу за стол, не закичился чином да званием, рассказал Мудрому Спиридону про думу свою, охоту к необычному, желание поехать куда глаза глядят за самым дорогим. Поведал ему Спиридон историю одного своего предка.
