Очевидно, эти вести из Москвы способствуют тому, что Роман Осипович остаётся в Чехословакии. В 1937 году он получает чехословацкое гражданство. В эти годы он примыкает к евразийству, лидером которого являлся Н.С. Трубецкой.
В 1939 году после ввода гитлеровских войск в Чехословакию уезжает сперва в Данию, а потом в Норвегию, но и туда в апреле 1940-го вторгаются гитлеровцы. Якобсон вместе с семьёй успевает бежать в Швецию, из которой в 1941 году отправляется в США, чтобы осесть там.
В 1948 году он публикует работу в защиту подлинности «Слова о полку Игореве». Он выступает против мнения французского слависта Андре Мазона, что «Слово» есть позднее подражание «Задонщине». Но бушующая в США кампания маккартизма втягивает в свой водоворот и Якобсона. В Колумбийском университете, где он преподаёт, студенты распространяют листовки о прокоммунистических взглядах профессора, которые они нашли в его статье о «Слове о полку Игореве». В 1949 году он уходит из этого университета. Точнее, переходит в Гарвардский, где работает 16 лет, получив в 1952 году американское гражданство.
С 1956 года предпринимает поездки в СССР на разные научные заседания и съезды. Встречается со старыми друзьями, например, с Виктором Шкловским, с Лилией Яковлевной Брик.
Его научные интересы разнообразны. Его вклад в науку невероятно весом. Вместе с Н.С. Трубецким он создаёт новую отрасль в лингвистике – фонологию, которая различает признаки звуков, из каких состоят фонемы. Якобсон установил 12 бинарных акустических признаков, которые составляют фонологические оппозиции, являющие универсальными, лежащими в основе любого языка.
Как разъясняет Вячеслав Всеволодович Иванов, «язык возник как комбинация жестов и выкриков, которые превратились в фонемы. Эта идея принадлежит Роману Якобсону и Клоду Леви-Строссу: что человек от предков отличался тем, что он взял унаследованную от предков систему сигналов и надстроил над ней свой этаж: каждый звуковой сигнал при этом потерял смысл, но послужил строительным материалом для нового этажа».
Понимаю, что всё это слишком научно. Поэтому закончу сообщением о том, что Якобсон заложил основы еще одного нового направления в науке – нейролингвистики. А что это за направление, объяснять не буду.
День рождения Маяковского (1893), из-за которого я ругался, кажется со всеми моими друзьями.
Да я всё понимаю. Можно не писать стихи, а их «работать». Относиться к поэзии как к столярному делу. Кстати, кажется, в 1960 году выходила книжка Владимира Николаевича Турбина «Товарищ время и товарищ искусство». Там на полном серьёзе «делание» стихов сравнивалось с изготовлением табуреток.
Зачем? А чтобы снять некий мистический туман, окутывающий стихотворчество.
Блок писал об этой мистике: «На бездонных глубинах духа, где человек перестаёт быть человеком, на глубинах, недоступных для государства и общества, созданных цивилизацией, – катятся звуковые волны, подобные волнам эфира, объемлющим вселенную; там идут ритмические колебания, подобные, процессам, образующим горы, ветры, морские течения, растительный и животный мир».
Услышать эти ритмические колебания, эти звуковые волны, по Блоку, может только поэт.
И правда:
Вы думаете, это бредит малярия?
Это было,
было в Одессе.
«Приду в четыре»,– сказала Мария.
Восемь.
Девять.
Десять.
Вот и вечер
в полную жуть
ушёл от окон,
хмурый,
декабрый.
В дряхлую спину хохочут и ржут
канделябры.
Казалось бы, какая связь между малярией и Одессой? О каких канделябрах, которые хохочут и ржут в спину, идёт речь?
А вот о тех, по которым засекаешь время. Они словно издеваются над тем, кто поверил любимой. «Приду в четыре»! Как же? А всё-таки, почему не пришла? Почему не идёт? Что здесь? Страх – до малярийного озноба – за неё прежде всего. И предчувствие какой-то сатанинской насмешки судьбы, которая выражена в этом хохоте, в этом ржанье канделябров.
Стихия так же бредово неспокойна, как и герой. Как он, она тоже ушла «в полную жуть».
А в какую «жуть» ушли эти строки:
Лишь лёжа в такую вот гололедь,
Зубами вместе проляскав -
Поймёшь: нельзя на людей жалеть
Ни одеяло, ни ласку…
Вроде всё сказано правильно. Но только почему «лишь»? В любой мороз, в любой холод, понимаешь, что людям нужно тепло. А уж то, что к людям нужно быть ласковым, – это почти аксиома. Или скажем так, – неопровержимая нравственная проповедь.
Та и та цитата принадлежит Маяковскому. Разница только в том, что Мария – героиня дореволюционной поэмы. А радетель о том, чтобы всем людям хватило одеял и ласк, – герой послереволюционной.
Страсть уступила некой инвентаризации хозяйчика, в которого, хотел или нет, превратился Маяковский, с головой бросившийся в быт, почувствовавший себя ответственным за то новое, что принесла стране революция.
Можно, наверное, оставаться поэтом и в комчванстве, и раздавая тычки и зуботычины «дряни», и утверждаясь над другими людьми планеты, которым не выпало счастье жить в стране социализма.
Наверно, повторяю, это можно. Но Маяковский не смог. Он не был на это запрограммирован. И, по-моему, его слова: «…я себя смирял, становясь на горло собственной песне» – это подписанный самому себе приговор, за которым и прозвучал выстрел. Да, смирял. Да, смирил. Убив в себе поэта! Страшно, что в буквальном смысле слова: застрелился 14 апреля 1930 года.
* * *
«Певец Лауры» – так из поколения в поколение называют Франческо Петрарку.
Он встретил Лауру в Авиньоне, где принял духовный сан. Нет, никаких воздыханий и любовных прогулок. Говорят, что Петрарка и видел возлюбленную всего несколько раз в жизни. Но в том-то и дело, что сонеты, которые Петрарка писал только ей и о ней, зафиксировали огромное по своей духовной значимости любовное чувство автора.
Лаура оказалась жертвой эпидемии чумы. Но и после её смерти Петрарка не перестаёт воспевать её. Ещё десять лет появляются сонеты к ней.
Петрарка выпустил сборник итальянских стихов «Canzoniere». Он делится на две части: «На жизнь мадонны Лауры» и на «Смерть мадонны Лауры». В этом сборнике он выступил не просто новатором (хотя один итальянский, на котором прежде не писали, чего стоит!), но гением, открывшим новый путь любовной лирике. Петрарке удалось воплотить свой духовный идеал в образе реальной, земной, плотской женщины. Такое долго не удавалось никому другому. Да и то сказать эта итальянская книжка Петрарки выдержала ещё до начала XVII века более двухсот переизданий.
Умер Франческо Петрарка 19 июля 1374 года. Родился 12 июля 1304-го.
* * *
«…Дал ли ты Онегину поэтические формы кроме стихов?…» – возмущённо спрашивал Пушкина романтик Александр Александрович Бестужев, недовольный первой главой романа в стихах. И пояснял: «Я вижу франта, который душой и телом предан моде – вижу человека, которых тысячи встречаю наяву, ибо самая холодность и мизантропия и странность теперь в числе туалетных приборов».
«Дождись других песен […] 1-ая песнь просто быстрое введение…» – отвечал Пушкин Бестужеву.
Пушкин очень оживлённо переписывался с Бестужевым и Рылеевым, соиздателями альманаха «Полярная звезда», когда был в Одессе, а потом и в Михайловской ссылке. Далеко не всегда это было полемикой. Пушкин дружил с обоими, и друзья сообщали ему о новостях, о новинках литературы, в том числе, как мы только что прочитали, и мнение о тех новинках, которые выходили в Петербурге под пушкинским именем.
Пушкин ценил критика Бестужева. Его «Взгляды на русскую поэзию» – ежегодные обзоры новейшей литературы в «Полярной звезде», существовавшей в 1823, 1824 и 1825 годах. Не соглашаясь и с иными оценками критика, Пушкин соглашался с его концептуальным взглядом на развитие литературы, порвавшей с классицизмом и утверждающей романтический метод, который и Пушкину был близок.
Уже тогда Бестужев начинал печатать свою прозу, и Пушкин одобрил его «древнюю повесть» «Роман и Ольга» и его «Вечер на бивуаке»: «Всё это ознаменовано твоей печатью, т.е. умом и чудесной живостью». Пушкину нравилась дума Рылеева «Войнаровский», о чём он писал тому же Бестужеву, нравилась другая дума «Иван Сусанин». Кроме того, и сам Пушкин охотно печатался в «Полярной звезде». Только в 1824 году там появился отрывок из «Кавказского Пленника» и 9 стихотворений.
Но Рылеев ввёл Бестужева в «Северное общество», где, в отличие от радикального Рылеева, Бестужев занял умеренную позицию сторонника конституционной монархии. Тем не менее на Сенатскую площадь Бестужев вышел. После подавления восстания добровольно отдался в руки Николая. Чистосердечно раскаялся. В 1827-1829 годах отбывал ссылку в Якутии. В 1829-м по его личной просьбе переведён рядовым в действующую армию на Кавказе. Он много пишет и печатается как прозаик. Но его известность и личная храбрость не действуют на воинское начальство, которое только в 1835 году согласилось, чтобы тот получил чин унтер-офицера. А через два года в битве при Адлере 19 июля 1837 года Бестужев был убит (родился 3 октября 1797-го).
