И вот – тем же самым языком о сегодняшней, то есть современной Зощенко, жизни:
«В нашей, так сказать, пролетарской стране вопрос об интеллигентах вопрос довольно острый. Проблема кадров ещё не разрешена окончательно, а тут, я извиняюсь, – женихи. Ясное дело, что интеллигентных женихов нынче не много. То есть есть, конечно, но все они какие-то такие: или уж женатые, или уже имеют две-три семьи, или вообще хворают, что, конечно, тоже не сахар в супружеской жизни.
И вот при такой ситуации живёт в Симферополе вдова, которая в прошлом году потеряла мужа. Он у ней умер от туберкулеза.
Вот, значит, помер у ней муж. Она сначала, наверное, легко отнеслась к этому событию. «А-а, – думает, – ерунда!…» А потом видит – нет, далеко не ерунда!… Женихи по свету не бегают пачками. И, конечно, загоревала.
И вот, значит, горюет она около года и рассказывает о своём горе молочнице. К ней ходила молочница, молоко приносила. Поскольку муж у ней помер от туберкулеза, так вот она начала заботиться о себе, усиленно питалась. Она пила молоко по два литра в день. И от этого питания она прямо распухла и имела здоровье очень выдающееся. И, наверно, оттого к ней стали заходить в голову разные лёгкие, воздушные мысли о супружестве.
И вот, значит, она пьёт молоко около года, всё больше поправляется и, между прочим, имеет дамский обывательский разговор со своей молочницей.
Неизвестно, с чего у них началось. Наверно, она пришла на кухню и разговорилась. Вот, мол, продукты дорожают. Молоко, дескать, жидковатое, и вообще женихов нету. Молочница говорит:
– Да, мол, безусловно, чего-чего, а этого мало!
Зубной врач говорит:
– Зарабатываю подходяще. Всё у меня есть – квартира, обстановка, деньжата! И сама, говорит, я не такое уж мурло. А вот подите же, вторично замуж выйти буквально не в состоянии. Прямо хоть в газете печатай!
Молочница говорит:
– Ну, говорит, газета – это не разговор. А чего-нибудь такое надо, конечно, придумать.
Зубной врач отвечает:
– В крайнем случае я бы, говорит, и денег не пожалела. Дала бы денег той, которая меня познакомит в смысле брака.
Молочница спрашивает:
– А много ли вы дадите?
– Да, – говорит врачиха, – смотря какой человек отыщется. Если, конечно, он интеллигент и женится, то, говорит, червонца три я бы дала, не моргнув глазом.
Молочница говорит:
– Три, говорит, это мало. Давайте пять червонцев, тогда я вам подыму это дело. У меня, говорит, есть на примете подходящий человек.
– Да, может, он не интеллигент, – говорит врачиха, – может, он крючник? За что я буду давать пять червонцев?
– Нет, – говорит, – зачем крючник. Он очень интеллигентный. Он – монтёр.
Врачиха говорит:
– Тогда вы меня познакомьте. Вот вам пока червонец за труды.
И вот на этом они расстаются.
А надо сказать, у молочницы ничего такого не было на примете, кроме собственного её супруга.
Но крупная сумма её взволновала, и она начала прикидывать в своем мозгу, как и чего и как бы ей попроще выбить деньги из рук этой врачихи.
И вот приходит она домой и говорит своему супругу:
– Вот мол, Николаша, чего получается. Можно, говорит, рублей пятьдесят схватить так себе, здорово живёшь, без особых хлопот и волнений.
И, значит, рассказывает ему всю суть дела. Мол, чего, если она нарочно познакомит его с этой разбогатевшей врачихой, а та сдуру возьмет да и отсыплет ей пять червонцев.
– И, – говорит, – в крайнем случае, если она будет настаивать, можно записаться. В настоящее время это не составит труда. Сегодня ты распишешься, а завтра или там послезавтра – обратный ход!
А муж этой молочницы, этакий довольно красивый мужчина, с усиками, так ей говорит:
– Очень отлично. Пожалуйста! Я, говорит, всегда определённо рад пятьдесят рублей взять за ни за что. Другие ради такой суммы месяц работают, а тут такие пустяки – записаться!
И вот, значит, через пару дней молочница знакомит своего мужа с зубным врачом.
Зубной врач сердечно радуется и без лишних слов и причитаний уплачивает молочнице деньги.
Теперь складывается такая ситуация.
Муж молочницы, этот известный трепач с усиками, срочно записывается с врачихой, переходит временно на её апартаменты и пока что живёт там.
Так он живёт пять дней, потом неделю, потом десять дней.
Тогда приходит молочница.
– Так что, – говорит, – в чём же дело?
Монтёр говорит:
– Да нет, я раздумал вернуться! Я, говорит, с этим врачом жить останусь. Мне тут как-то интересней получается.
Тут, правда, он схлопотал по морде за такое своё безобразное поведение, но мнения своего не изменил. Так и остался жить у врачихи. А врачиха, узнав про всё, очень хохотала и сказала, что поскольку нет насилия, а есть свободный выбор, то инцидент исчерпан.
Правда, молочница ещё пару раз заходила на квартиру и дико скандалила, требуя возврата своего супруга, однако ни черта хорошего не вышло. Больше того – ей отказали от места, не велели больше носить молока во избежание дальнейших скандалов и драм.
Так за пять червонцев скупая и корыстная молочница потеряла своего красивого, интеллигентного супруга».
Герой Зощенко не зря свидетельствует в одном из рассказов: «Я, говорит, уже много лет присматриваюсь к нашей стране и знаю, чего боюсь…» Зощенко и показал, чего мог бояться его герой. Он, присматривающийся к нашей стране много лет, мог бояться, что другие её увидят именно такой, какой видел её он.
До сих пор писатели измышляли какие-либо страны. Ну, например, Лилипутию или Великанию. Но вымышленные страны, как бы реально они не были написаны, всё-таки оставались вымышленными.
Зощенко начал с изучения языка, как если б это был иностранный. То есть, он и был совсем не тот, на каком говорил сам Зощенко и его старшие друзья. Этот язык новой улицы Зощенко назвал «обезьяньим», то есть подражательным. Кому? Новым властям. Точнее, новой власти, о которой было сказано, что граждане отныне и есть эта власть. То есть, это был новый, данный гражданам язык, на котором они заговорили.
Итак, Зощенко приступил к его изучению:
«Началось дело с пустяков.
Мой сосед, не старый ещё мужчина, с бородой, наклонился к своему соседу слева и вежливо спросил:
– А что, товарищ, это заседание пленарное будет али как?
– Пленарное,– небрежно ответил сосед.
– Ишь ты,– удивился первый,– то-то я и гляжу, что такое? Как будто оно и пленарное.
– Да уж будьте покойны, – строго ответил второй.– Сегодня сильно пленарное и кворум такой подобрался – только держись.
– Да ну? – спросил сосед.– Неужели и кворум подобрался?
– Ей-богу,– сказал второй.
– И что же он, кворум-то этот?
– Да ничего,– ответил сосед, несколько растерявшись.– Подобрался, и всё тут.
– Скажи на милость,– с огорчением покачал головой первый сосед.– С чего бы это он, а?
Второй сосед развёл руками и строго посмотрел на собеседника, потом добавил с мягкой улыбкой:
– Вот вы, товарищ, небось, не одобряете эти пленарные заседания… А мне как-то они ближе. Всё как-то, знаете ли, выходит в них минимально по существу дня… Хотя я, прямо скажу, последнее время отношусь довольно перманентно к этим собраниям. Так, знаете ли, индустрия из пустого в порожнее.
– Не всегда это, – возразил первый. – Если, конечно, посмотреть с точки зрения. Вступить, так сказать, на точку зрения и оттеда, с точки зрения, то да – индустрия конкретно.
– Конкретно фактически,– строго поправил второй.
– Пожалуй, – согласился собеседник.– Это я тоже допущаю. Конкретно фактически. Хотя как когда…
– Всегда, – коротко отрезал второй.– Всегда, уважаемый товарищ. Особенно, если после речей подсекция заварится минимально. Дискуссии и крику тогда не оберёшься….»
Изучив язык советской улицы, Зощенко изучил страну как никто. И представил её миру.
Эта была уже не вымышленная, а всамделишная страна со специфическим умением советского человека ориентироваться в окружающем его мире.
Мой старший товарищ Бенедикт Сарнов рассказывал, что когда Паустовский оказался впервые в 1956 году в Париже, он встретил там русскую эмигрантку первого поколения и «испытывал прямо-таки физическое наслаждение, слушая её русскую речь». «Мы отвыкли от такого языка, – говорил Паустовский. – Мы говорить на нём уже не умеем».
