Цены на скот в столице от наплыва бесконечных обозов упали почти до нуля, и множество брошенных на произвол тягловых животных таскалось по предместьям на счастье стай бродячих собак, решивших вернуться к своим корням. Поскольку даже близорукая такса при виде издыхающего осла чувствует себя волком и, отрицая глубину заблуждений, норовит рвать, метать и голосить на луну, как бы нелепо это ни смотрелось со стороны.
Но кое-кто шел еще дальше, на юг, оседая в солнечных городках у побережья. Эти благоразумные странники обходили столицу стороной, делая себе и другим немалое одолжение.
* * *
Несмотря столпотворение, довольно скоро, двигаясь в противоход, повозка, запряженная Клячей, оказалась в относительном одиночестве, кое немало порадовало ее пассажиров, обеспечив как простор для философии, так и избавив от несчастья глотать полными ртами пыль, поднятую с дорог.
Что было сказано и что отвечено среди наших знакомых за дни пути — нетрудно угадать. Мир, не обильный в своем расположении к беглецам, поколениями вызывает у людей схожие мысли и разговоры. И очень часто в них наряду с «оставаться оптимистом» и «божьим промыслом» повторяются отборные ругательства, которые в лучшей степени отражают суть многих проявлений жизни. Философы всех времен давно это раскусили и активно используют на практике, прикрываясь мудреными выражениями. Чего стоят те же неделимые монады, например… Что это вообще за слово, спрашиваю я вас, — словно держишь подгнившую фигу за щекой?
(А еще в весьма отдаленной местности, до которой наши герои почти дойдут, но немного позже, живут монахи, предпочитающие ядовито-оранжевый на себе, рис внутри себя и верящие в то, что их умершие братья — это мохнатые яки, пасущиеся в долине. Вот уж кто не лезет в карман за словом!)
* * *
В некоторый момент, когда бегство перестало быть самоцелью, как и у всякой наспех снявшейся в путь компании, у пополненной Киром труппы возник вполне резонный вопрос: куда именно они собираются попасть?
Северный кантон — самый большой в Кварте, и простор для выбора был велик. Велик настолько, что Буриданова осла просто разорвало бы на части, столкнись он с такой напастью.
Повозка стояла под чистым до горизонта серо-голубым небом на лугу у перекрестка четырех дорог. По одной она только что прибыла, влекомая пожилой кобылой, три другие предоставляли роскошные варианты для того, чтобы оказаться не там, где нужно.
Поскольку задумчивость лучше всего сочетается с приемом пищи, то и совещание было совмещено с обедом. Спор стал гораздо приятнее обставлен — от чего не становилось яснее, куда направить Клячу и собственные стопы, ибо одновременно в повозке со скарбом людям было не поместиться.
В тот памятный момент смиренное и вполне довольное ситуацией животное ощипывало прошлогоднюю траву в маленькой низине у ручья, пересекавшего одну из названных дорог.
Артисты расположились вокруг складного столика с дымящимся похлебкой горшком, а рядом, рождая веселые надежды, на костре жарился захваченный в плен одинокий гусь, найденный в кустах у ручья.
— Чего бы нам не использовать свой же гадальный ящик? — подозрительно вкрадчиво предложил Гумбольдт, вгрызаясь в невесть где добытый огурец размером с голень.
Чей-то огород, вестимо, недавно подвергся нападению сей прожорливой оглобли, одетой в подобие сарафана из куска паруса.
— Ты это серьезно? — ложка в руке Хвета застыла на полпути между горшком и открытыми ее принять устами, обрамленными недельной бородкой.
Даже Бандон на секунду задумался над происходящим, что было не в его стиле. В том смысле, что если он вдруг задумывался над чем-то, то это, как правило, было сродни тектоническому процессу — долго, масштабно и предсказуемо разрушительно.
— Чтобы решала обезьяна? — выдал умозаключение гигант, в отличие от своего порывистого друга, уже после того, как заглотил порцию похлебки.
— Не обезьяна, а гадальный ящик. Мир, знаешь ли, того — непознаваем! — воздух пронзил длинный перепачканный сажей палец. На конце его искрились кристаллики соли, придававшие воровски добытому овощу необходимые вкусовые кондиции.
Все внимательно посмотрели на выставленный на обозрение хватательно-указательный орган: аргумент, конечно, не из самых-самых, да и зрелище, кладя руку на сердце… Но, что подкупало, Гумбольдт, кажется, говорил всерьез.
— Интересно будет, если выпадет возвращаться в Сыр… — хихикнула Аврил, вытерев губы платочком, некогда бывшим белым и все еще сохранившим кружева, если не цвет.
— И как ты собираешься все это проделать? Будут танцы голышом у костра? А может, тебе чего-нибудь воодушевляющего покурить вместе с макаком — чтоб вернее вышло?
— Пожевать в полночь мох? — предложил Кир, поливая водой шипящий гусиный бок.
— Съесть гусиный клюв? — высказала идею Аврил, поглядывая на барбекю. — Не готово еще?
— Нет.
— У меня есть голова летучей мыши, — как бы невзначай вставил здоровяк, подтягивая горшок к себе.
Теперь все уставились на Бандона.
— Бабуля дала на удачу, когда уезжал. Она деревенская колдунья, — объяснил тот, обводя взглядом замершую от любопытства компанию. — Что?! Это древний культурный пласт нашего народа! — выдал громила, еще больше удивив окружающих наукообразной сентенцией, чем предложением отведать сушеного нетопыря.
— И как поживает твоя бабушка? — Аврил аж прищурилась от интереса.
— Пишет, у соседки ноги ломит каждую зиму. Старая совсем стала. Ну, соседка-то… Про урожай пишет… Как пишет… Ей сеструха моя выводит, а бабуля с буквами не того.
— А сама она как? Бабушка твоя?
— Сама-то?.. Да что ей станет? Она крепче слоновьей ляжки! Брат жалуется, что дерется, когда он медленно соображает. Это уж сеструха ниже приписывает — ото всех наших. Главное от бабули, и от других понемногу.
— Твой брат, значит?
— Ага. Старшой. Всегда меня доставал. Здоровый, как баобаб! — Бандон поднял ложку над головой, показав какой именно: — Такой ростом.
— Я почему-то резко зауважал его бабушку, — констатировал Хвет.
— Присоединяюсь, — присоединился Кир.
— Вся округа ее уважает. Кому охота проснуться утром лягушкой? Или макакой? — Бандон покосился на Педанта, словно ожидая нечаянно узреть в нем напортачившего бабулиного соседа. — Но обычно она по-доброму: двинет посохом — и вся наука. Посох у нее… Во! Толщиной с руку.
— Убежден, Гум: тебе необходимо сожрать эту засушенную башку, иначе предсказание не сбудется, — отрезал Хвет, обращаясь к властителю огурца. — Бан, выкладывай, где она у тебя?
Здоровяк полез в поясную сумку.
— Бандон, это была шутка. Ведь так? — Гумбольдт уставился на Хвета.
— Не уверен. Но, единственно, я думаю, мышиную голову лучше приберечь для более важного случая. Не будем переводить такую ценность на сухопарого раздолбая, который не делится огурцом с друзьями.
Бандон оценивающе посмотрел на товарищей и пожал плечами: мол, не надо так не надо, самому сгодится.
— Мне их так дали, — ответил грустный клоун. — Честно.
— Так у тебя их еще и много?! — напустились на него друзья.
— Давай-давай-давай! Мы, блин, не потерпим отказа!
Глава 34. ЦИВИЛИЗОВАННЫЕ АКТЕРЫ
На поляне возвышался серый неумело поставленный шатер, отдаленно напоминавший павильон шапито.
— За эту хрень ты отдал наши полугодовые сбережения, — Аврил, скрестив руки на груди, укоризненно посмотрела на брата.
— Что говорит, скорее, о ничтожности наших сбережений, чем о дороговизне этой замечательной хрени, — парировал довольный собой акробат.
— А мне нр-равится! — прогудел Бандон, продолжая подбрасывать гирю в два Хвета весом.
— А мне это кажется полным идиотизмом, — уныло присоединился к обсуждению Гумбольдт — да что от него еще можно ожидать? — Хвет, ты жалкий фигляр и пройдоха. Лучше было просто запихать деньги в зад корове на той ферме, где ты это купил, и пойти дальше.
Со времени гибели Хряка Гумбольдт стала невыносим в своем занудстве. Если бы он был поэтом, то написал бы, наверное, рвущую сердце балладу из шестисот строк, но поскольку он был всего лишь лицедеем-вором-самоучкой, то ничего более путного, чем вялое сквернословие от него ожидать не приходилось.
— Кир, мнения разделились. Что скажешь ты? Как эта, ну, фигура на все лады?
— Общественная фигура, — устало поправил тот, в тысячный раз принимая острословие товарищей близко к сердцу. — Я считаю, что это цивилизованно.
— О! Ты слышала, Аврил, толстозадое дитя улиц? Цивилизованно! Не хрен собачий это сказал, а уважаемый член общества. Разница тонка, но тем не менее.
— Я могу и обидеться, между прочим, — грозно предупредила девушка.
