— Все еще хуже. Намного хуже, — и гостья шепнула что-то на ухо Ганглию. Его лицо выражало окаменевшую усталость.
Не оставляя возможности возразить, дама легко вспорхнула на подоконник и, не прощаясь, скрылась за окном. Секретарь проводил ее глазами, стараясь не повредиться рассудком окончательно.
Манера одеваться почетной гостьи не оставляла ни малейшего простора для воображения. В том смысле, что приглядываться к складкам туалета, дорисовывая в мыслях сокрытое ими, не было ни малейшей необходимости: оно было представлено во всем великолепии естества, не обремененном никакими условностями. При этом вела себя гостья без толики стеснения и распущенности. Создавалось впечатление, что одета она так, как одета, то есть ровным счетом никак, не считая туфель, просто потому, что ей так удобно. В иную пору вы могли встретить ее в норковом пальто или в рыбацком комбинезоне — и наверняка было бы ровно то же.
«Уж лучше б она прилетела в комбинезоне», — подумал секретарь и уткнулся в записи о снабжении почтовых конюшен — первое, что попалось под руку.
* * *
Когда все закончилось, надгробие письменного стола исчезло стараниями тех же безмолвных слуг, что его водрузили в полночь. А может, и не совершенно тех, поскольку отличить их одного от другого мы бы не взялись… Папки с указами и письмами понеслись по коридорам дворца, чтобы сделать свое бумажное дело с вполне живыми на вид людьми, срок отпущенного которым нередко был нацарапан в них же.
На рассвете секретарь прикрыл двери кабинета и удалился, словно растворившись в той первородной тьме, из которой сотканы все на свете помощники правителей и тиранов. До следующей ночи его словно не существовало вовсе…
* * *
Между тем он существовал и даже носил весьма замысловатое имя: Кривв Реджин Абсцесс. Его мать часто прибавляла к этому «второй», но даже ваш терпеливый автор не в силах равнодушно снести такую прибавку. Оттого будем звать его просто Кривв или господин Абсцесс в особо официальных случаях, да простят мне составители медицинских справочников всей множественной вселенной.
Когда ближе к обеду он, отдохнувший и бодрый, вошел в малую гостиную, то, как и ожидал, увидел там мать, сидящую на диване с книгой и чашкой травяного чая.
— Доброго дня, матушка! — приветствовал ее Кривв.
— Ах, мой дорогой! Ты уже встал! — два восклицания пригвоздили к косяку муху, решившую вдруг вылететь в коридор.
Из-под столика подле дивана высунулась собачка — из тех мелких и склочных тварей, что кажутся восьмилапыми, когда бегут по паркету.
— Моя куколка! — обрадовалась мадам Абсцесс, потянувшись к своему пучеглазому сокровищу.
Собачонку неминуемо должен был хватить инфаркт: на нее надвигалась ярко раскрашенное облако в развевающихся оборках. Домашнего любимца спасло лишь отсутствие воображения.
— Ах, какие мы красавицы! Ну-ка, иди к мамочке!
Пес, а это был именно он со всей полагающейся оснасткой, нимало не смутился тем, что его назвали красавицей, и сиганул на диван, тут же застряв в подушках. Какое-то время продолжалось спасение питомца из складок мебели.
Кривв терпеливо ждал, зная, что ритуал почитания терьера прерывать бесполезно. Когда тот свершился, то есть красавица-пес был должным образом потискан и накормлен печеньем, мадам Абсцесс была готова принимать информацию. Лучше бы, конечно, информация эта касалась собак… но сын не терял надежды, что какая-то ее часть просочится в голову увядающей аристократки, даже если речь пойдет о людях. Для надежности рассказ перебивался замечаниями вроде «прямо как у собак» или «собаки бы до такого не скатились». Этот прием не всегда срабатывал, но поднимал шансы на успех.
— Знаешь, говорят, что они едят собак, — добавил для верности Кривв, завершая рассказ о гномах.
— Мерзкие твари! — возмутилась мадам Абсцесс, прижимая к груди терьера.
«Правда, в некоторых больше дерьма и шерсти, чем мяса… Может, и не едят они их! Какая разница?! Я бы, например, в рот не взял эту крысу в ошейнике», — подумал Кривв, но очень-очень тихо, чтобы не разрушить хрустальный мост, по которому ступал, балансируя шлейкой и намордником.
— По всему, матушка, следует уезжать из Сыра.
Собственно, эта мысль и была ведущей во всей чреде намеков и силлогизмов, которыми изобиловал разговор.
— Что-то не вижу связи, дорогой. Гномы… Тролли… Войска… Мне — уезжать из Сыра? — ее лицо выражало искреннее удивление.
— Да, именно об этом я и толкую! — терпение Кривва, закаленное в общении с правителем, дало небольшую трещину.
— Ты действительно полагаешь?.. Да нет, такое просто невозможно! Ты ведь умный мальчик, — улыбку на лице мадам Абсцесс хотелось стереть тряпкой.
— Что невозможно, маман? — прошипел Кривв.
— Невозможно и совершенно глупо думать, что Сыр может кто-то завоевать. Эти твои тролли и прочие! — звон ее голоса отскакивал от вазы на столе с какой-то немыслимой композицией из сушеных стеблей. — Послушай себя сам: это нелепая фантазия и ничто иное. Тебе необходимо больше отдыхать, Кривси. Очень полезны, кстати, вечерние прогулки с собакой. Я читала…
— Постой-постой-постой! Я хорошо сплю ночью. То есть днем. И ночью не сплю именно потому, что занимаюсь всякими делами, которые лучше позволяют судить, что возможно и что невозможно в политике, — он едва не сломал себе палец, пытаясь не сорваться с катушек. — Мама, поверь, я обладаю всей полнотой информации… Более, чем другие, по крайней мере, — поправился он, ибо занудство Кривва распространялось на все и даже на самого себя.
— И что же? Думаешь, я совершенная дура и ничего не вижу лишь потому, что узнаю новости от соседей?! Гномы — отсталый народ, который просто не может нас победить! — Дзынь… Дзынь… Дзынь… — Не говорю уже о троллях! Всего лишь безмозглые ходячие каменюки. Нас завоюют бородатые коротышки и булыжники в набедренных повязках! Ха!
Господин Абсцесс закрыл лицо руками.
«Прыгающая лягушка» медленно тащилась на север…
Где творилось что-то неладное. Иные говорили, что своими глазами видели, иные, что видели лицезревших, другие же и вовсе не могли толком объяснить, восклицая: «Страшно!»
Дороги были запружены переполненными скарбом повозками, в которых жители пытались вывести нажитое поколениями добро, — будто лишний стул или натюрморт с дичью намного облегчат им жизнь на чужбине. Не редкостью было увидеть проплывающий каравеллой комод, за которым, уступив вещам лучшее место, тащился измученный дорогой его владелец, понукающий вовсе изнуренную лошадь.
Сомнительным преимуществом пользовались запряженные быками обозы — медлительные, но верные, как движение континентов. Мохноногие быки с космами рыжей шерсти по бокам, похожие на прообраз всего копытного и рогатого, намалеванный охрой на стене пещеры, тащили за собой целые горы. Немалой заботой для погонщиков было уберечь угрюмых подопечных от драки, чего можно было добиться лишь одним способом — гнать и гнать без передышки вперед, не давая животным заняться выяснением отношений.
Ранняя весна в Кварте выдалась сухой. Тощий снег быстро и бесследно стаял, не оставив по себе даже следа в виде живописно поблескивающих луж. Запах пота и навоза смешивался с поднятой тысячами ног пылью, превращавшей солнце в злой оранжевый шар, заметно пригревающий к полудню.
Чтобы накормить и напоить такое множество людей и скотов вкруг дороги скупалось все и опустошались целые деревни, отчего нередко вскипали нешуточные драки. Предприимчивые крестьяне торговали необходимым вдесятеро дороже обычного. Другие выставляли дозоры, охранявшие добро от рыщущих вдоль дорог скитальцев. Кое-кого вешали на деревьях за мародерство на страх другим. То тут, то там ночью слышались крики и мелькали факелы, а утром на ветвях вы находили новые кошмарные плоды, свисающие с удавок. Разбираться с этим никто, кажется, даже не пытался.
Но сколько бы ни дрались за фураж и воду, сколько бы ни таскали их друг у друга, все равно не хватало всем и многие животные падали без сил, оставаясь на расклевание у обочин. Не обходилось без покойников и среди людей — покойников, так сказать, мирного уклада жизни, ушедших по причинам вполне естественным. Так что прямо у дорог стихийно возникали простецкие, огороженные плетнем кладбища с безымянными могилами, обозначенными какой-нибудь перевязанной платком палкой. На холмиках свежевскопанной земли грачи искали себе корм, радуя местных кошек, ходивших к могилам как в закусочную.
И все эта масса тянулась к Сыру-на-Вене, где многие намеревались остаться, чтобы после благополучной и вольной жизни влачить существование в переполненных беженцами трущобах.
Цены на скот в столице от наплыва бесконечных обозов упали почти до нуля, и множество брошенных на произвол тягловых животных таскалось по предместьям на счастье стай бродячих собак, решивших вернуться к своим корням. Поскольку даже близорукая такса при виде издыхающего осла чувствует себя волком и, отрицая глубину заблуждений, норовит рвать, метать и голосить на луну, как бы нелепо это ни смотрелось со стороны.
