с Ив очень разные, прямо как вы со Сью, и, когда напряжение в наших отношениях становится чрезмерным, первое, чего мне хочется, — просто убраться оттуда. Так что вот я какой, практикую дзен и говорю, что нужно разбираться с тем, что есть в данный момент, но было множество случаев в моей жизни, когда я отстранялся, отделял себя от происходящего.
С течением лет желание убежать стихло, но иногда до сих пор возвращается. Убегать — значит не разбираться с тем, что происходит, и такое случается со мной так же, как и с другими людьми.
Джефф: Эти два противоборствующих желания — сделать что-то и свалить — настолько переплетены друг с другом. «К черту, не буду этого делать». Так я справляюсь с большинством проблем, включая наши со Сью. Как и у тебя с Ив, вначале я выхожу из себя: «Я ухожу. Ты меня не понимаешь, я тебя тоже не понимаю, вот и прекрасно. Иди своей дорогой, а я пойду своей. Ты будешь заниматься своими делами, а я — своими». Должно пройти какое-то время, пока процесс не сдвинется с места.
Я рад услышать, что тебе все это тоже не чуждо, что ты не какая-нибудь голограмма.
Берни: Я все тот же мальчик из Бруклина. Разница в том, что иногда я начинаю сам искать себе проблемы, потому что это возможности для роста. К счастью или к несчастью, я их все время нахожу.
Джефф: Я чувствую, что мой паттерн упрямства родился на свет еще до меня. Это застарелый паттерн, приятель. Несколько лет назад я смотрел телевизор и услышал, как доктора говорили про ребефинг [61]. Они говорили о том, что процесс рождения — это некий первичный опыт и, зная, как он проходил, мы можем многое узнать о самих себе и о том, как мы проживаем свою жизнь. Они предложили поговорить с матерью и выяснить, каким был опыт рождения.
Я так и сделал. Мы с мамой сидели друг напротив друга, наши колени практически соприкасались, мы смотрели друг другу в глаза, и она сказала мне следующее: «Как ты знаешь, Джефф, у тебя был брат Гэри, который умер от синдрома внезапной младенческой смерти за год до того, как родился ты. Эта смерть потрясла меня до глубины души. Только представь, что твой ребенок абсолютно здоров, с ним все в порядке, и однажды ты заглядываешь к нему в колыбель, а он не шевелится, он ушел. Но доктор Беллис, Леон, который принимал все мои роды и в честь которого тебя назвали [62], в конце концов уговорил меня родить еще одного ребенка, и я снова забеременела. Я была очень рада и чувствовала себя великолепно. Когда отошли воды, твой папа отвез меня в больницу, но по дороге я почувствовала, что ты повернулся, то есть был уже в неподходящей позиции, чтобы пройти по родовому каналу, как будто ты не хотел оттуда вылезать.
В больнице меня привязали ремнями к холодному столу из нержавеющей стали — в те времена рожали по-другому. Мне ввели спинальное обезболивающее и успокоительное; я до сих пор помню, как лежу там, на столе, а медсестры обсуждают покупку машины». Когда мама сказала об этом, у меня возникло странное чувство, будто я помню этих медсестер и их разговоры.
Затем она продолжила: «Но вдруг я услышала, как одна из них воскликнула: “У ребенка остановилось сердце! Быстро позови доктора!” Выяснилось, что у меня аллергия на одно из лекарств, которые мне ввели. Было такое ощущение, словно я лечу вниз по обитому бархатом эскалатору. Наконец пришел Леон и стал бить меня по щекам: “Проснись, проснись, Дороти!” Но я не могла проснуться, потому что была накачана лекарствами и при этом крепко привязана к столу. Он догадался отвязать меня — наверное, понял, что я пыталась сесть, — и в тот же момент я почувствовала, как ты снова поворачиваешься, обратно, как будто ты передумал. Вот так ты и родился».
Затем эти телевизионные доктора порекомендовали применить свой опыт рождения к тому, как мы справляемся с другими травматичными ситуациями в жизни. Когда я попробовал это сделать, то заметил, что в любой непростой ситуации я делаю то же, что и тогда: «Ни за что, приятель, мне и тут нравится, я не хочу рождаться, не хочу вылезать наружу» — и просто отворачиваюсь от родового канала. Это может быть новый фильм, дружеские отношения, работа по борьбе с голодом, все что угодно. Тридцать пять лет назад это происходило с моей женитьбой на Сью. Мне хочется сказать одно: «К черту, не буду этого делать!» — и вернуться в безопасное место, где меня никто не побеспокоит. Но когда я уже сказал «нет», то понимаю, что это лишь освобождает необходимое пространство для того, чтобы сказать «да» и все-таки проверить, что там за поворотом.
Я думаю, что Чувак тоже порядком сопротивлялся. По факту он побаивался. Может быть, поэтому и не стремился стать кем-то или жить ради цели. В фильме он говорит о том, что в прошлом был радикалом, но, когда мы первый раз видим его в кадре, Незнакомец называет его самым ленивым человеком в Лос-Анджелесе. Уолтеру приходится долго раззадоривать его, чтобы он предпринял хоть что-то в истории с ковром и начал шевелиться, а когда он начинает этим заниматься, то все закручивается так, как будто жизнь уже не может оставить его в покое. Вот это то, чего и я боюсь.
Кто-то сказал, что на самом деле мы боимся не того, какие мы ничтожные и слабые, а того, какие мы большие и мощные. Если подумать, то это означает, что, по сути, любой из нас может стать Иисусом или Буддой. Эта мысль призывает нас на вершины. Однако мы и знать не хотим о вершинах. Более того, мы хотим защитить себя от этого знания. Ведь жизнь не дает передышки, она все время подстегивает. Но, когда становится слишком, нужно остановиться.
Берни: Нужно стать себе другом.
Джефф: Устроить себе чертову передышку, чтобы можно было продолжить движение, чтобы можно было идти дальше. Это как в йоге. Можно сказать: «Давай, положи голову на свои чертовы колени!» Знаешь, что произойдет тогда? Мне будет очень больно, потому что я не могу этого сделать, и если у меня не хватит терпения и доброты к самому себе, я продолжу тянуть мышцу слишком сильно. Я пренебрегу тем, что есть, что я действительно
