— Одуванчик умеет летать, — проговорила она, прежде чем его губы накрыли ее.
Одуванчик порхает
Так одуванчик узнал, что значит появиться на свет. Свет был теплым и мягким. Свет был всюду. Даже больше, весь мир был сплошным белым светом. Вскоре в этом сплошном свете стали появляться зеленые, голубые и серые пятна. Это роща, это город, а это карниз, на котором я родился — появлялось в головке одуванчика знание. Откуда пришло это знание, он не знал, да он и не задавался этим вопросом. Он просто знал, что есть мир, есть он, и в этом мире он был абсолютно счастлив.
Одуванчик потянулся.
Теперь он мог видеть, что под карнизом находится залитый солнцем балкон, а на балконе в изящном ящике сидели прекрасные создания. Чуть прикрыв глаза, они подставляли солнцу кокетливые лиловые головки.
— О, красавицы! — воскликнул одуванчик.
Головки повернулись к нему. На прелестных мордашках появилась гримаса отвращения.
— Боже, что это? — сказал один из лиловых цветков, сидевших чуть выше других.
— Это одуванчик.
— Я знаю, что это! — ответила сиреневая головка. — Но как он забрался на карниз?
— Одуванчики должны расти на земле, — сказал третий цветок.
— Одуванчик — это сорняк, — добавил четвертый.
Одуванчик весь скукожился и притих. Он вдруг понял, что отвращение на лицах фиалок — а это были они — появилось из-за него.
Неужели я, правда, так ужасен?
— Ты видела эту круглую рыжую голову? — смеялись фиалки внизу. — А эти острые листья? А как он отвратительно пахнет… Я видела, как однажды одуванчик понюхал щенок, а потом долго не мог откашляться…
Он был самым безобразным созданием на свете. Это знали все.
Одуванчик сжал головку, чтобы никто не мог его увидеть, ведь он был самым отталкивающим созданием на земле. Он видел через сжатые лепестки, что воздух синеет. Фиалки продолжали переговариваться. Весенний вечер превратился в ночь, и одуванчик уснул.
Проснулся он от того, что что-то легкое и горячее, как Солнце, гладило его по головке. Сначала одуванчик решил, что его касалась одна из фиалок. Но тут существо взлетело. Одуванчик увидел, что хоть оно и было нежно-голубого, почти сиреневого, цвета, — это была не фиалка.
— Кто ты? — спросил он.
— Бабочка, — ответило существо.
И одуванчик увидел на ее крыльях желтые, как маленькие солнца, пятна.
— Как ты прекрасна! — воскликнул одуванчик чуть слышно, скорее самому себе. Он и боялся услышать в ответ слова презрения, и не мог сдержать восторг.
Бабочка прильнула к нему. Вонзила в его цветок тоненький хоботок и пила, пила нектар. Одуванчик задохнулся от восторга!
Бабочка прикоснулась к каждому источающему сладкий нектар лепестку.
Снизу на него смотрели вытянувшиеся сиреневые головки фиалок. В такие моменты, осознавая свое превосходство над соседками, Одуванчик чувствовал, что в его любви к бабочке появлялось что-то корыстное.
Если она улетит, кем стану я?
Словно в ответ на его страхи одним серым прохладным утром одуванчик почувствовал, что нектара в нем стало меньше. Накрапывал дождь.
— В тебе стало меньше нектара, — сказала бабочка в тот день.
— Что это значит? — одуванчик и сам все прекрасно понимал, но надеялся, что сможет оттянуть момент расставания.
— Это значит, что я полечу искать нектар на других цветах.
— На других цветах — воскликнул он, и, наконец, сказал то, о чем думал все эти дни: — А как же я?
Бабочка порхала над ним, и солнца, нарисованные на ее крыльях, сияли в тот пасмурный день. Бабочка в последний раз прикоснулась к нему дрожащими крылышками. Поднялась в воздух, замерла, вздрогнула и полетела. Одуванчик смотрел, как исчезает вдали сияющее пятно, и казалось ему, что то растворяется его сердце. Бабочка, действительно, полетела в другим цветам. Казалось весь сок одуванчика стал наполнен горечью. И если бы его довелось попробовать кому-нибудь, то его язык разъело желчью.
— Бабочки всегда так делают, — сказал голос, который звучал буквально отовсюду.
— Как?
— Они летают с цветка на цветок и ни к кому не привязываются. Их любовь ничего не стоит.
— А ты откуда знаешь?
— Я знаю их сотни тысяч лет.
И тогда одуванчик понял, что с ним говорило Солнце, которое выглянуло из-за облаков.
— А что же делать мне?
— Есть еще и пчелы. Они сделают из твоего нектара сладкий мед. Мед заберут люди и будут им питаться.
Одуванчик не знал, что такое пчелы и мед, да и люди, которых он видел с карниза, не вызывали в нем особой симпатии. Ему только хотелось знать, что случится с ним, когда нектара в нем не станет.
— Скоро в тебе не станет нектара, но это не значит, что ты исчезнешь.
— А что со мной будет?
Солнце улыбнулось и снова ушло за тучи.
Лето продолжалось. Пчелы прилетали собирать нектар с его лепестков. Они прилетали каждый день, и теперь одуванчик знал, что он полон, нужен и прекрасен. Он знал, что был самым ярким, самым сильным, самым полным сладкого сока цветком. Он был счастлив отдавать и быть нужным.
К концу июля одуванчику стали сниться сны, что он летит. Во сне он был так высоко, что видел то, что не могли видеть другие. А еще он мог находиться в нескольких местах одновременно. Но открыв глаза, снова видел, что пригвожден к карнизу.
Но он стал выше. Теперь он мог видеть то, что не видел раньше. Оказалось, что за городом и рощей, там, где исчезла бабочка, было море.
Больше ничего не менялось. Он не мог полететь.
В начале августа похолодало. Другие цветы раскрывались внизу на земле. Важные гладиолусы и мохнатые астры радостно встречали мир. Их мир был спокойным, прохладным и неспешным, совсем не таким, каким был, когда он появился на свет. Но это не тяготило. Так надо.
Однажды одуванчик проснулся и почувствовал, что стал другим. Дождь шел сплошной стеной. И в отражении он увидел, что на его голове появился седой хохолок.
Дождь прекратился, а Солнце снова заливало все вокруг заметно похолодевшими лучами. Ветер продолжал качать деревья, и фиалки внизу, и его самого. Одуванчик раскрыл головку, как делал это прежде, встречая Солнце и новый день. В нем совсем не было нектара. Лепестки были жестки и сухи.
Ветер свистел под карнизом. Он обрушился со всей силы. Но одуванчик не сопротивлялся.
Одуванчик летел над лесом и рекою. Солнце сияло над ним и грело лучами. Его было много, и все его части путешествовали. Вокруг был огромный мир, который им не терпелось узнать. Так прошел этот день, который для них был целой жизнью. А к вечеру они упали где-то над лесом, чтобы снова раскрыться весной и встретить мир, который ждал их после долгой зимы.
Комментарий к Одуванчик порхает
У меня были сомнения, надо ли вставлять сказку. Но, в конце концов, раз уж я сказала А, то надо сказать и Б.
Бабочка - это такие люди, как Астория. Вы, наверное, это поняли.
========== Шкатулка отца ==========
Древко разломилось на две части. Волшебная проволока была повреждена. Прутья отваливались. Простое репаро тут не поможет, иначе никто бы не носил метлы на техобслуживание. Но ничего, Драко помнил, как однажды отец учил его чинить метлу. Отец вечно настаивал, чтобы он больше времени уделял учебе, еще и с Гермионой сравнивал. В чем-то папаша был прав. Знания заклинаний, чтобы починить метлу, ему действительно сейчас пригодятся.
Драко представил кабинет отца и аппарировал.
И вот он стоял там, дрожа от холода в летний день. Пахло затхло, видимо, кабинет давно не проветривали. В последний раз Драко был тут, когда искал Гермиону, но тогда он не решился войти.
Если бы не отец, его жизнь сложилась бы иначе! Если бы не отец, он был бы совсем другим человеком!
Сквозь спертый воздух пробивался запах кожаного отцовского кресла, на котором Драко сидел, когда был ребенком. Где-то тут отцовские большие часы. Его бумаги. Отец вечно был занят. Но иногда он позволял сидеть с ним в этом кабинете. И тогда Драко был по-настоящему счастлив. Драко нащупал кресло. Сел в него. Он не хотел чувствовать то, что поднималось в груди. Ненависть к отцу чувствовать не так больно. Не так больно! Ведь отец никогда не вернется. Он не вернется никогда! Его не выпустят из Азкабана. Лучше всего об этом говорило то, что теперь, когда их счета разморожены, часть денег перейдет к нему как к главе семьи. Теперь — главе семьи. А он даже не знает, что делать. Как бы он хотел поговорить с отцом. Спросить совета. Но их отношения… Лучше ненавидеть. И Драко хотел ненавидеть. Но он сидел в отцовском кресле и плакал. Потому что, черт подери, он любил отца.
