Дружные аплодисменты. В душе все участники спектакля на три миллиарда зрителей потешались. Но лица были серьёзны и солидны. Сразу видно — защитники свободы и демократии.
— Мистер президент, этот вопрос задаёт себе вся общественность Свободного Мира. Можно ли с уверенностью сказать, что демократия и свобода навсегда пришли в Резервацию, что никогда больше не придут тоталитаризм и диктатура?
Президент откашлялся, хмыкнул, приложился к бутылке — трансляция «случайно» на миг прервалась. А Буба поднял указующий перст — и приложил, будто думая, его ко лбу. «Так ты ещё и думать умеешь, дегенерат?» — про себя ехидничал советник. Настроение немного улучшилось, а названная генералом цифра убитых мутантов способствовала веселью.
— Конечно, леди и джентльмены! — шлёпая слюнявыми губами, начал президент. — Поистине, грядёт суд праведный, и судии суровые не замедлят с вынесением приговора! Я же только скромный слуга их, и выполню все наказы святые… ик!
— Правда ли, что некоторые силы в Подкуполье не желают торжества свободы и демократии?
На сей раз президенту выкрутиться было непросто. Пришлось сделать длинный, как растянутая жвачка, глоток, от которого глаза президента Бубы полезли на лоб. Только ходил ходуном кадык, будто помпа работающего насоса. Операторам, по ходу редактировавшим «прямой» эфир, снова пришлось отговариваться неполадками. Наконец президент удовлетворённо выдохнул, не волна даже, а девятый вал перегара прокатился по конференц-залу. Протяжно икнул, сглотнул — и ответил:
— Конечно, может ли быть иначе? А если всё-таки будет — то пусть знают окопавшиеся и прочие пособники вредителей: покарают их судии праведные, всех, без разбору, не отделяя агнцев от козлищ, так, чтобы неповадно было во грехе паскудном коснеть, аки свинья в кале своём! И наступит тогда мир во всём мире и во человецех благоволение! Покайтесь же все, правые и виноватые, преклоните колени, и снизойдёт на вас… ик!..благодать!
Симпатичная корреспондентка даже опешила от такой проповеди, сдула упавшую на лоб чёлку, скользнула язычком по накачанным губкам. Сол Модроу почувствовал, как шевелится и твердеет некая важная часть тела, и наскоро закинул ногу на ногу.
— И последний вопрос, господин президент. Какие реформы будут предприняты в Подкуполье, чтобы недавние трагические события в городах Европы не повторились?
Модроу даже оторвался от созерцания блестящих губок. Вопрос был действительно интересный. Любопытно, сколько глотков виски понадобится пророку и президенту, чтобы на него ответить, и хватит ли на это полупустой бутылки? Но нет, видимо, Буба смилостивился, решил отложить запой до взятия Москвы.
— Гореть в геенне огненной всем… И-ик! Правым и виноватым, младому и старому, святым и грешным, ибо переполнилась чаша терпения судей… У-у-у!.. Праведных, и пришли они покарать всех без разбору, и уничтожат они скверну, едрит, в каждом из нас и во всех сразу! — Похоже, Буба всё-таки допился, мелькнуло в голове Модроу. Теперь он и говорить иначе не может, только проповедями. — На колени, падлы, кайтесь и молитесь, кретины и выродки!
Буба разошёлся не на шутку: леопардом в клетке ходил вокруг кафедры, жестикулировал, брызгал слюной, голос гремел боевой трубой.
— Вот несу я свет нездешний этим тупым выродкам и паскудникам, аки Христос, и распнут ведь меня, как жиды Христа распяли… И будет тогда полная… сосали… ик!..саризьма… Вот что тогда будет! Вот и вот! — обе руки скрутили фиги и вытянулись: одна в сторону журналистов, вторая в сторону военных. — Вот такая будет им всем демократия… Ибо приидут судии праведныя, и покарают… И всех покарают, свиньи и сволочи вонючие! — взвизгнул Буба, поворачиваясь к камерам задом, стягивая штаны.
Умница оператор прервал трансляцию вовремя, выходка новоиспечённого главы Резервации в Инфосеть не пошла. Конечно, на мутантов всем наплевать, вряд ли хоть кто-то расстроится, когда узнает, что их перестреляли, как бешеных собак. Многие ведь уже сейчас требуют выжечь Резервацию, как язву. Но официально объявлено, что это миротворческая операция, цель которой — помочь прогрессивной общественности Подкуполья построить демократическое государство. Вот и приходится слушать эту пьянь, да ещё делать вид, что интересно. Ничего. Самое большее через неделю всё кончится.
А интересно, удастся триста тысяч набить, или нет столько выродков в Подкуполье?
Накрашенная всё поняла верно. Заслонила спиной беснующегося Бубу, которого выводили рослые парни в камуфляже, вздохнула, приподняв аппетитную грудку — ни дать, ни взять, отвлекла внимание зрителей от непотребной сцены — и медовым голоском проворковала:
— К сожалению, президент не смог уделить нам много времени, у него очень напряжённый график. В любом случае мы услышали главное: терроризму и авторитаризму на нашей планете, наконец-то, пришёл конец, отныне многострадальные народы Резервации, сбросив мрачную тиранию, вливаются в великую семью демократических наций. А наши доблестные миротворцы готовятся к штурму последнего бастиона тоталитаризма — Москвы. Завтра над этим многострадальным городом взовьётся знамя свободы и демократии. Гандзя Фиалковска. Специально для новостного агентства «Блиц».
Журналисты сворачивали микрофоны и камеры, президента Бубу охрана вела к вертолёту, на котором его должны были доставить в Москву. Покинул «резиденцию» и Сол Модроу — его ждал не очень-то радостный доклад президенту. Может, цифра потерь мутантов может смягчит удар. Мануна, конечно, жаль, но своя шкура дороже. Тем более, сам виноват — прежде всего в недооценке выродков. Если бы завод в Смоленске брали по всем правилам, а в Вязьме не сунулись в развалины толпой, потери были бы только случайные. И, конечно, сразу после взятия Москвы надо будет распустить добровольцев по домам: всё, что могли, эти идиоты сделали, дело за профессионалами.
— Что ж, господа, — вздохнув с облегчением, обратился к подчинённым офицерам Манун. — Представление окончено. Теперь давайте обсудим, как нам выпутаться из этого дерьма с наименьшими потерями. И, кстати, «Пашендэйлу» не требуется помощь?
— Сами справимся, — скривился гауптман, представлявший компанию. — На розыски учёных уже послана группа. У них новейшее оборудование. Правда, выродки умудрились сломать маячок в гравиплане, но точно такие же есть у начальника научной группы, он вшит в одежду. И этот «жучок» до сих пор не обезврежен.
Как раз в этот момент высоко в небе, невидимая из-за пелены смога, полыхнула струёй плазмы плазмопушка. Миллионноградусная струя полоснула по крыше. Миг — и помещение раскалилось почти до пяти тысяч градусов. Оплывал, расползался, будто разом превратился в светящуюся жидкую грязь, бетон стен, вспыхивала и молниеносно обращалась в пепел мокрая труха на полах, свечками полыхнули бронедверь, стеклопакеты, стулья, у входа факелами полыхали часовые и замешкавшийся помощник корреспондентки с неуклюжим ридикюлем. Офицерам с генералом Мануном повезло: они рассыпались пеплом почти мгновенно. А по всем бывшим Химкам уже гремели взрывы и бесновались пожары, казалось, что на расположение группировки сыпались пылающие звёзды.
Генерал Манун ошибся. Это была не миротворческая операция, а война.
Страшненький лес расступился внезапно. Показались громоздкие, впечатляющие даже теперь руины. Такие Мэтхен уже видел в Митино — а Митино, если верить найденной незадолго до начала войны карте, уже в черте бывшей Москвы, хоть и за Кольцевой. Но здесь была не Москва, а лишь ближайшее предместье. По терминологии той далёкой эпохи — город-спутник. Впрочем, если верить той же карте, в городе было три огромных завода. Это радует: потом, после операции, в лабиринтах корпусов и цехов легче скрыться, если не получится прорваться к Алёшкинскому лесу. В отличие от домов, заводы в Подкуполье поддерживались в относительном порядке. В Смоленске это помогло отразить первый удар.
Но заводы — дальше к северо-востоку, здесь раньше был «спальный» район. Теперь на месте «высоток» громоздились необозримые завалы бетонного крошева. От времени бетонные блоки крошились, ржавела арматура — наставал момент, когда стены и перекрытия рушились под собственной тяжестью. Порой от какой-нибудь мелочи, порой просто от времени, верхние этажи осыпались, проваливались сами в себя, обрушивая обветшавшие этажи пониже, и так до самой земли — или до сохранивших прочность перекрытий. Впрочем, ветшали и устоявшие стены, когда-то неизбежно наступал их черёд. Последними проваливались подвальные перекрытия, и на месте когда-то высокого здания оставалась гора бетонного крошева, перевитая ржавыми железными прутьями. Потом уплотнялась, оседала, зарастала слизью и она.
Здесь, практически у ворот Москвы, разрушение уже вступило в последнюю стадию. Это старые, построенные до середины двадцатого века двух- и трёхэтажные дома худо-бедно противостояли времени, местами там ещё были вторые этажи. Когда-то подпиравшие небо высотки оказались слабее. А говорили когда-то: монолитные конструкции, монолитные конструкции, на тысячу лет хватит… Впрочем, может, в нормальном климате они бы и простояли несколько веков. Проектировщики не предполагали, что стоять им придётся в агрессивной среде, под кислотными дождями и едкими ветрами, посреди вечной гнили и сырости.
