Вскоре они лихорадочно срывали одежду друг с друга, обнажая еще не затянувшиеся раны, пачкая руки невысохшей кровью.
Река, освещенная лунным светом и дальними огнями города, смывала и уносила прочь все следы недавних битв, боль и усталость.
* * *
Утром, когда Кассандра вышла из номера — уже в дорожной одежде и с сумкой — то первым, кого она увидела, был Дункан. Тот разместился в кресле, что стояло в центре небольшого отельного холла.
— И давно ты здесь, Дункан? — спросила Кассандра.
— Нет. Что-то не спалось, — ответил он, протирая глаза.
— Все в порядке, — поспешила успокоить его Кассандра.
— Да, вижу. Вы с ним помирились?
— Я бы это так не назвала.
— Кажется, ты уже жалеешь?
— Нет. Но я все еще не могу простить ему то, что он когда-то сделал.
— Я так понимаю, что он постарался искупить. Он изменился, Кассандра.
И Дункану самому захотелось в это верить.
— Знаю. Но прошлое не изменить. Знаешь, я все-таки немного жалею.
— Тебе нужно время.
— У меня оно было, и даже слишком много. Обстоятельства изменились, и мне нужно переосмыслить все заново.
— И потому ты уезжаешь?
— До встречи, Маклауд.
Дункан осторожно обнял ее за плечи, как уже делал не раз, утешая. Кассандра на мгновение прижалась лбом к его плечу. Потом отстранилась. Дункан еще какое-то время смотрел ей вслед, пока Кассандра выходила из отеля и садилась в такси. Потом развернулся и направился в номер, где провели ночь Кассандра и Митос.
Дункан остановился у порога и постучал. «Надеюсь, ты уже успел одеться», — пробормотал он.
— Не заперто! — крикнули ему в ответ знакомым голосом.
Дункан толкнул дверь и зашел в комнату. Вопреки его опасениям, в номере был порядок, даже кровать уже аккуратно застелена. Митос, одетый в джинсы и растянутый свитер, развалился прямо поверх покрывала, подложив скрещенные руки под затылок. Он вопросительно посмотрел на Дункана.
— Не знаю, что сказать, — признался тот. — У меня много вопросов.
— Я вряд ли смогу тебе все объяснить так, чтобы ты понял, — сказал Митос.
— А ты попытайся. Начни со Всадников.
Дункан устроился в кресле и всем своим видом выразил внимание.
— Ну, хорошо. Мы были настоящим братством, все четверо. Клятвы на крови, общие походы, добыча поровну. Необходимость прикрывать друг другу спину. Мы мало чем разнились друг от друга. И преступления у нас общие. Было ли у меня право их судить? Я и себе вынес бы смертный приговор. А я хотел жить. Признаюсь, — Митос оторвался от созерцания стен и потолка, и посмотрел прямо на Дункана, — когда я понял, что все само собой не разрешится, и мне придется пойти против своих, я уже не надеялся выжить. Думал, что кто-то из вас обязательно меня прикончит — если не Всадники, то Кассандра. Или ты.
Последнюю фразу Дункан решил проигнорировать — вряд ли Митос не понимал, что Дункан передумал воплощать свою угрозу в действие. Но Дункан обратил внимание на другой момент:
— Ты все еще называешь Всадников «своими»?
Митос снова отвел взгляд. Сказал:
— Потому что так оно и было. Я понимаю, что поступил правильно — нельзя было позволить Кроносу травить людей. Или убить тебя. Но предателем я от этого быть не перестану. Улавливаешь? Я клялся в верности нашему братству. Мы с Кроносом скрепили клятву кровью. Это не пустой звук, знаешь ли. Я рад тому, что выжил Сайлас. Он действительно был мне другом. И я даже надеюсь, что останется им. Хотя вполне возможно, что он будет мстить. Или же просто убивать без разбору. Он давно отошел от дел, а я вернул ему память и вкус крови. А потом собирался его же за это убить. И кто я после этого?
— Ну, ты как-то сказал, что всегда — на стороне победителя, — проговорил Дункан.
Некоторые сомнения все же не давали ему покоя, но Митос не спешил их рассеивать.
— Во-первых, если помнишь, это ты так посчитал. Во-вторых, что, скажешь, нет? Кому я помогаю, тот и будет победителем. Вариант совершенно беспроигрышный.
Митос сказал это совершенно серьезным тоном, но Дункан уловил перемену в его настроении. Казалось, можно было прямо глазами увидеть, как Старейший покрывается привычной своей скорлупой из спокойствия и иронии. Очевидно, лимит откровения исчерпан, и пускать кого-либо себе в душу Митос не будет еще долго.
— Ты был прав, — сказал ему Дункан. — Я действительно не особо понимаю тебя и твои проблемы. Ты сам хоть себя понимаешь? Хуже того, из-за твоих претензий на исключительность могли погибнуть люди. А некоторые и погибли.
— Ты предпочел бы, чтоб не стало и меня?
— Митос, у меня есть причины злиться на тебя, не находишь? Но я рад, что ты выжил.
— Не спросишь про Кассандру?
Дункан поднялся на ноги.
— В общих чертах я понял. А пока вы не пытаетесь убить друг друга — это, наверное, не мое дело.
— Умнеешь на глазах.
— Иди ты. И, Митос, я сегодня же думаю вернуться обратно в Париж. Домой. А у тебя какие планы?
— Я тоже уеду сегодня. Надо только разобраться еще с одним делом.
Дункан насторожился:
— Каким?
— Вернуть твоих соседей в зоопарк.
— Кого?! Каких еще… Ах, ты про обезьян? Знаешь, Митос, я вот прямо сейчас начинаю жалеть, что тебе не отрубили голову.
Митос рассмеялся. Дункан постарался удержать суровое выражение лица, но это ему не удалось.
* * *
Слова про обезьян были сказаны не только для того, чтобы подколоть Дункана. Митос действительно собирался вернуться на базу Всадников: кроме заботы про бесхозных тварей, которых надо было куда-то пристроить, было у него одно предположение… как оказалось, правильное.
Спустя пару часов ожидания, когда Митосуже собирался махнуть на все рукой и уйти, он услышал Зов. К убежищу приближался еще один Бессмертный — и Митос уже знал, кого сейчас увидит.
— И что ты тут забыл? Тебе в прошлый раз мало досталось?
Сайлас был спокоен и угрюм. За топор он, впрочем, не спешил хвататься.
— Я знал, что ты вернешься за зверушкой, — Митос показал на клетку, где радостно прыгала та самая обезьяна, что приглянулась Сайласу больше остальных.
— Теперь я тут. И что? Хочешь получить реванш?
Митос покачал головой:
— Нет. Но я хотел бы знать, почему. На твоем месте я обезглавил бы противника, — сказал Митос, спокойно выдержав ответный взгляд побратима.
— Не боишься, что я тебя сейчас убью? — спросил Сайлас.
— У тебя вчера была отличная возможность.
— Дело в том, Митос, что из тебя хреновый друг. Но других у меня нет, и не было.
Митос немного помолчал.
— Куда ты теперь направляешься? Вернешься в свои леса, на Украину?
— Вернусь. А что мне остается делать? — ответил Сайлас.
«Я скучал по тем временам, брат. Мне нравится видеть, как уходит жизнь. Нравится смотреть в глаза тем, кого я убиваю», — вдруг пронеслись в памяти Митоса слова, что не так давно говорил Сайлас. Всадник Война. Тот, кого Митос не раз видел в бою. Митос хорошо помнил, как Всадники, одним из которых был он сам, наводили ужас одним своим появлением. Помнил звон оружия и крики умирающих людей. Топот лошадиных копыт. Как бил в глаза отсвет на лезвии боевого топора, что унес так много жизней.
«Он ведь и сейчас желает возвращения той эпохи. И Кронос ему не нужен, никогда не был нужен».
Звон усиливался. Казалось, Митос уже явственно видел перед собой темную фигуру в косматом плаще. Лезвие топора в крови, кровь течет по древку, заливая руки, брызгает на одежду и лицо. Нет, на маску, за которой не видно лица. Огненные сполохи на небе напоминают алых лошадей…
— О чем задумался?
Наваждение ушло так же внезапно, как и началось. Сайлас уже открыл клетку и забрал свою обезьянку — та, будто домашняя кошка, устроилась у него за пазухой и с любопытством оглядывалась вокруг. Митос заставил себя улыбнуться.
— Да так, воспоминания.
— Ясно. Ну что ж, мне пора. Прощай, брат!
Митос пожал протянутую ему руку и потом сам хлопнул Сайласа по плечу. Оставшись в одиночестве, Митос еще долго бродил по пустой базе, не решаясь ее покинуть. Ему было о чем подумать.
