Поттер же, не желая ни в чём уступать, весьма неделикатно стягивал с профессора мантию, путаясь в тяжёлых складках чёрной материи, постоянно отвлекаясь на хаотичные поцелуи и ласки.
Их пальцы то и дело натыкались друг на друга, переплетаясь, больше мешая процессу раздевания, чем ускоряя его.
Действо происходило в молчании, но тишина не была абсолютной - она наполнялась сбившимися хрипами неровного дыхания, стонами и влажными звуками торопливых поцелуев.
Никто из этих двоих не желал тратить время на лишние разговоры. К чему? Все слова были сказаны, все признания услышаны.
Сейчас, когда в любой момент мог «восстать из ада их мрачный демон», драгоценной стала каждая минута, каждый миг близости стал неповторим, а они ещё не успели насытиться друг другом.
Но, даже если бы им и была дарована вечность, они не были уверены, что когда-нибудь наступит пресыщение.
Не имея никакого желания сражаться с упрямыми пуговицами, они бесцеремонно срывали одежду, не обращая внимания на возмущённый треск материи, стараясь дотянуться губами, руками до уже освобождённого участка кожи, мечась в сомнениях - чему же отдать предпочтение - продолжать раздевать друг друга, или ласкать обнажённое тело.
Но когда последняя деталь одежды, наконец, была отброшена, ненасытный чувственный голод не пожелал дать этим двоим передышку. Губы искали губы, бёдра отчаянно вдавливались в бёдра, пальцы переплетались с пальцами, до боли, до крови впиваясь, вонзаясь ногтями в кожу. Они будто соревновались в жадности, стараясь урвать для себя как можно больше.
Не нежность - боль и всепоглощающее желание сквозили в каждом движении.
Два тела слились воедино. Одно сердцебиение на двоих. Одна жажда. Один вздох. Один стон. Как сон, как дар, как последний глоток воздуха, они отчаянно ловили тепло прикосновений, каждую ласку, каждый взгляд, не решаясь закрыть глаза, оставляя в памяти навсегда и боясь потерять…
…Может, это последняя ночь… Может, осталось лишь мгновение…
А они так и не успели долюбить… доласкать… доцеловать… Жадно… Неистово… Яростно…
Ещё чуть-чуть… ещё хоть немного… Впитать… вдохнуть… насладиться…
Кто это там говорил о бабочках в животе? Никаких бабочек…
Обжигающий фейерверк тысячами, мириадами искр вонзался в каждую клеточку, безжалостной волной выворачивал всё нутро, отдаваясь в каждом нерве, в каждом сосуде нестерпимой удушающей пульсацией, заставляя кровь вскипать.
Близость? Да - это была близость. Если можно назвать агонию близостью…
Пальцы вцеплялись в напряжённые плечи, спины, в мягкие окружья ягодиц, царапая, не желая отпускать свою добычу… Зубы впивались в нежную кожу безжалостно, беспощадно, оставляя тёмные отметины… Рты втягивали, впитывали, вбирали, поглощали… жадно… требовательно… ненасытно… Языки в этот раз не устраивали легкомысленные игры, они просто брали в своё единоличное владение всё, чего касались, бесцеремонно, бестактно…
Время нежных прелюдий прошло. Они это понимали… Как с ужасающей ясностью понимали и то, что их разделённое на двоих время отсчитывает последние мгновения, что эти мгновения растворяются в вечности, неотвратимо ускользая, как песчинки между пальцами.
Но ни одно из тех бесценных мгновений, которые так милостиво были им отпущены, они не желали делить с третьим действующим лицом, что так не вовремя вторгалось в самый интимный, самый драгоценный момент их близости. Это время, эти подаренные минуты принадлежали им, только им. И никакого желчного профессора Зелий в их постели… Никаких холодных глаз, обвиняющих фраз, равнодушных рук… Пока это было возможно…
Северус, долго не задерживаясь на ласках шеи, груди, живота, сместился ниже, до боли стиснув бёдра Гарри. Тот ничуть не возражал против такой поспешности, только зарылся пальцами в растрепавшиеся волосы профессора и сдавленно выдохнул.
На этот раз Северус не счёл нужным тратить время и внимание на заклинание смазки, или хотя бы на то, чтобы призвать баночку с любрикантом. Он прошептал лишь заклинание «ОЧИЩЕНИЯ» и, смочив палец слюной, тут же без подготовки ввёл его в тугое отверстие.
Гарри, стиснув зубы, выгнулся, сдерживая стон боли, и непроизвольно рванул чёрную прядь волос. Северус даже не обратил внимания на подобную мелочь. Не переставая растягивать сжавшийся вход, Северус взял член Гарри в рот и, не тратя время на долгие ласки и игры с крайней плотью, втянул его до основания.
Снейп, наблюдая эту откровенно чувственную сцену, скрежетал зубами и успокаивал себя тем, что ему осталось совсем немного, что это последнее представление он вполне может выдержать, особенно после того, что ему пришлось пережить в ванной префектов. Да и терять ему, собственно, было уже нечего.
Такого шока, такого унижения, такой беспомощности он не испытывал никогда. Годы подвластия Тёмному Лорду в расчёт не принимались - тогда он хоть как-то мог контролировать ситуацию.
Гарри стонал, шипел, извивался, игнорируя неприятные ощущения от грубого вторжения, сам насаживался на палец, одновременно вколачиваясь в рот профессора.
Только бы запомнить, только бы сохранить, сберечь в памяти, не растерять, не расплескать, не рассыпать эти маленькие, но такие бесценные крупицы счастья. Одного… На двоих…
И Северус был готов почувствовать себя счастливым… Если бы не одна мысль, назойливой мухой жужжащая в мозгу: Гарри будет кончать не в ЕГО объятиях, не ЕГО ласки и вторжения доведут мальчика до разрядки, не ОН будет рядом, когда, выплеснув последнюю каплю, Гарри, опустошённый, расслабленный, растянется на кровати… Так было вчера… И позавчера… И Северус нисколько не сомневался, что так будет и сегодня…
Снова его «проклятие», его извечный антипод, будет вмешиваться в самый сокровенный, самый долгожданный миг счастья, вползать как ядовитая змея, отравляя всё вокруг, лапать, осквернять своими недостойными руками то чистое, что такими нечеловеческими усилиями завоёвано, выкуплено им.
Северус приподнял голову и посмотрел на юношу, будто ища подтверждения, что Гарри в эту самую секунду с НИМ, что именно от ЕГО рук и ласк по коже мальчика разлился нежный стыдливый румянец, что лёгкая дрожь юного тела рождена ЕГО прикосновениями, что эти восхитительные стоны предназначены ЕМУ, и только ЕМУ…
Глядя прямо в подёрнутые поволокой глаза мальчика, Северус ввёл второй палец, жадно ловя взглядом каждую эмоцию на таком любимом лице, свободной рукой продолжая то, что так страстно начал его рот.
Его движения были резкими, порывистыми. И если бы каждый раз Северус не касался тугого узелка простаты, Гарри давно бы уже кричал от боли. Но, видать, что-то такое светилось во взоре профессора, потому что Гарри вдруг резко схватил его запястье цепкой хваткой ловца.
В глазах СЕВЕВУСА возник немой вопрос, но пальцы всё же покинули тугой вход юноши.
- Я готов, Северус… - сдавленно просипел Гарри, привлекая профессора для поцелуя, обвивая ногами его талию.
Когда поцелуй прервался, юноша сам обхватил налитый до предела член мужчины и направил его в своё отверстие.
- Поверь… просто поверь… - прошептал Гарри и ближе привлёк к себе СеверусА.
Тот буквально прорычал заклинание смазки, до последнего не желая причинять боль, и, стиснув зубы, сильнее надавил головкой на не до конца растянутый анус юноши.
Гарри было больно, чертовски больно, так, что слёзы рвались из глаз… Но он сдержал их… смолчал… Потому что минутой ранее прочитал в глазах СеверусА что-то такое, что не было высказано вслух, от чего в душе всё сжалось, наполняя сердце тоской и болью. Он всё понял по глазам, понял, что отсчёт их с СеверусОМ времени пошёл на мгновения, что у них совсем его не осталось…
Даже несмотря на боль и жжение, Гарри не позволил СеверусУ остановиться, когда тот, с трудом преодолевая сопротивление мышц, всё же вошёл в него.
Северус и не пытался сдержать себя… Не сейчас, когда Гарри сам задавал ритм, сам подавался навстречу всем телом, всем своим естеством, всей душой… Мужчина чувствовал малейшую вибрацию, малейший отклик на каждый свой толчок…
Это было так восхитительно, так опьяняло, что он на короткий миг забыл, что всё это счастье принадлежит ему только временно, что он, как заправский вор, сумел выкрасть этот бриллиант из-под носа самой бдительной охраны, успел полюбоваться им, подержать в своих руках, наслаждаясь искристыми лучиками солнца, преломляющимися в совершенных гранях…
… Но, засмотревшись, не смог удержать…
Ритм всё нарастал и нарастал. Гарри уже не чувствовал боли. Одно непрекращающееся наслаждение горячей волной обволакивало его тело. Стоны и мольбы, не встречая препятствий, рвались на свободу. И это было самой сладостной музыкой для слуха профессора.
Он лишь сильнее стиснул в своих объятиях до крайности возбуждённого юношу, всё более яростно и ненасытно вбиваясь в его обжигающий, узкий вход.
