- Мало ли.
- Отдай комиссару. Если решит, что надо - снесёт в Чека.
Гарька нагнал Севера, протянул ему книгу.
- В том чемодане нашёл. Вдруг что секретное?
Комиссар пробежал глазами заголовок, странно улыбнулся и сунул томик в седельную сумку.
- Посмотрим.
- Слышь, Георгина, почему у одних людей кожа белая, у других - чёрная, а у Таньки Чанговой вовсе желтая? - спросил Ромка.
- Не знаю, - призналась Георгина. - Как довоюем, пойду учиться и непременно этот вопрос проясню.
- А на кого учиться пойдёшь?
- Не знаю, - опять сказала Георгина. - Мне всё одинаково интересно: и люди, и звёзды, и недра земные. Выберу, какая наука людям наиболее полезна, её и стану изучать. А ты?
- Я учиться не собираюсь, меня земля ждёт. Грамотеев много, пахать-то кто будет?
- В новой деревне без науки тоже нельзя, - возразила Георгина. - Надо работать, учитывая достижения мировой сельскохозяйственной мысли, чтобы с каждого поля собирать по три урожая в год!
- Ну, это ты, положим, брешешь… то есть, выдумываешь. Никогда такого быть не может, чтобы три урожая.
- По старинке и одного урожая не всегда дождёшься, а с современной агрономией возможно всё, - уверенно заявила Георгина.
- Да? Тогда конечно… тогда учиться надо, - задумался Ромка.
Идея трёх урожаев до того ему понравилась, что он совершенно позабыл о полной георгининой невинности в вопросах сельского хозяйства: лишь недавно она узнала о том, что кукурузу, оказывается, собирают не с кустов.
- А ты, Гарька? Кем ты хочешь стать?
- Для начала извести бы всех гадов, что мешают людям жить. Потом и об учёбе можно подумать.
- Длинное занятие, - присвистнул Ромка.
- Какие наши годы? И начнём, и закончим.
- Устал я, - признался Ромка.
- Домок? - скривился Гарька. - Хозяйство справное, жёнушка сдобная…
- Всегда ты так, - грустно сказал Улизин. - Что плохого в справном хозяйстве?
- Мещанство! - отрезал Гарька.
- Прав комиссар - неуёмный ты человек, - бросил Ромка с досадой.
* * *
Товарищ Тонька не забывала новых знакомцев, забегала каждый день: приносила новости, знакомила красноармейцев с местной комсомолией. Девушка она была видная, весёлая; даже комсостав отряда не отказывался прогуляться с ней по набережной по случаю погожего вечера.
Серафим звал её «Тосей», комиссар - «эээ… товарищ Нимфадорова», а Лютиков величал «Антониной Фёдоровной», чем ужасно её сердил.
Воскресным вечером Нимфадорова вытащила на прогулку всех, до кого дотянулась. Помполит с Георгиной остались на квартире: Лютиков шерстил материал на предмет политзанятий, Георгина ему помогала. Зато к компании присоединились Новил и Храпов. Рядом вышагивал Зуб; могучую шею пса охватывал новенький, только сделанный Храповым ошейник с заклёпками, и видно было, что Зуб гордится ошейником не меньше, чем Улизин - выходными галифе из синей диагонали.
Тонька, распираемая энергией, уволокла комиссара с Чернецким далеко вперёд; остальные шли не торопясь. К вечеру набережная, превращённая солнцем в раскалённую печь, начала остывать; море дышало на неё прохладой, будто мать - на обожжённую ладошку младенца.
По мостовой прорысил конный оркестр. Лошади были крупные, кормленые, но шли нестройно, пугаясь бухавших литавр.
- У хозяйчиков изъяли, - сказал Улизин.
- Ромка, а тебе хозяйчиков не жаль? - спросил Долгодумов. - Такие же крестьяне, как твой отец. Они ведь этих коней растили, выкармливали… а потом лишились в одночасье. Теперь придётся пахать на бабах.
- Мужик - он куркуль, на общее благо положил с прибором. Придёшь к нему добром коня попросить, он тебя шлёпнет из обреза и свиньям скормит, и сам рядом ляжет, чтобы только коня не давать.
- Кто-то вечера мечтал о справном хозяйстве, - заметил Гарька.
- Ты, друг, не путай, - Ромка внушительно поднял палец. - Лошади и тягловой скот должны быть общественными, и поля тоже. Помрёт в семье кормилец, сыновья в город подадутся или служить уйдут, заболеет кто или старики одни останутся - с единого поля весь колхоз прокормится, да ещё и прибыток будет. Корова в каждой семье должна быть своя, куры там, свинья, огород - без этого нельзя. А что страдают хозяйчики… я, Новил, всякого навидался: и баб поротых, и ребятишек расстрелянных, и как избы горят, и как раненых добивают. Я через всё это сильно равнодушный стал. Мне теперь ни одного врага советской власти не жаль.
- Полагаешь, они враги? - задумчиво протянул Долгодумов.
- Коли не друг - значит, враг, - отрезал Ромка. - Пущай скорей определяются со своей позицией, а не то мы их в другую ставку определим.
Внезапно сзади раздалось:
- Стой!
- Стою, хоть дой, - Ромка неторопливо повернулся.
Чёрные кожанки масляно блестели в лучах тонущего в море солнца; хозяева курток смотрели сердито, измаянные жарой.
- Кто такие?
- Отряд комиссара Севера, в составе армии Шмелёва.
- Предъявите документы.
- Давно Чека патрульной службой занимается? - осведомился Гарька, вынимая книжку. - Это у вас вроде общественной нагрузки или такое развлечение?
- Поговори мне, умник, - проворчал чекист, пожилой уже человек с рябым, усталым лицом.
- Неплохо бы и на ваши документы взглянуть, - намекнул Долгодумов. - Мало ли кто кем представляется.
Чекисты с усмешками переглянулись.
- Бдительный! Свой человек. Слышь, Нагинин, - документ требует.
Руководитель группы нехорошо прищурился, однако высказаться ему помешал подошедший комиссар:
- По какому праву задерживаете моих людей?
Нагинин уставился на Севера; физиономия уполномоченного закаменела, как змеиная морда, зрачки походили на два крохотных омута: Гарька не удивился бы, вылези из них по чёрту.
- Обычная проверка, - сказал рябой чекист.
- Ну, если обычная… - Север вынул документы.
- Ваши бойцы хорошо одеты, - заметил Нагинин, поглядывая то на справную гарькину гимнастёрку, то на невыразимо шикарную хромовую куртку Серафима.
- Да и ваши неплохо, - отозвался комиссар.
- Откуда у них такие сапоги? - отрывисто спросил Нагинин.
Север посмотрел ему в переносицу и нехорошо улыбнулся.
- С дерева сорвали.
- Как вы со мной разговариваете?!
- А ты со мной как разговариваешь? Я тебе не барынька и не жид с рынка, а боевой командир! Ты чужое добро не считай, мозги свихнёшь. Не моё оно и не твоё - всё народное.
Глаза у Нагинина побелели от злобы. Гарьке показалось, что сейчас чекист вопьётся в комиссара зубами, как раз в то место, где шею Севера уродовали шрамы. Должно быть, и другим почудилось то же: Чернецкий, посвистывая, вынул из кобуры револьвер и принялся заботливо обтирать дуло рукавом; Новил снял винтовку с плеча, поставил рядом, настороженно прищурился. Один Храпов переводил непонимающий взгляд с Нагинина на своих товарищей.
- Что-то ты того, - сказал вдруг один из чекистов. - Лишнего. Будто генерала в погонах встретил. Пойдём.
Нагинин резко обернулся, ощерил зубы, однако опомнился и принял безразличный вид.
- Можете быть свободны.
- Вот спасибо! - не удержался Чернецкий. - Оказали милость.
- Яценко? - товарищ Тонька подошла, удивлённо подняла брови. - Я ручаюсь за этих людей.
- Проверяем всех подряд, - сказал тот, как бы извиняясь. - За одну ночь два убийства.
* * *
С воскресенья на понедельник никаких убийств не случилось, и вообще не случилось бы ничего, заслуживающего упоминания, если бы Шнобцев к всеобщему изумлению не запросился вдруг на Юго-Западный фронт, заявив, что ему совестно отсиживаться в тылу в то время как армия Будённого проливает кровь в беспощадных боях с белополяками. Причины тоски раскрылись, когда Чернецкий пообещал вторично начистить Шнобцеву рыло, если он ещё раз попытается отвинтить и продать какую-нибудь деталь с трофейного «Торникрофта».
Вечером Флора Гавриловна пригласила Попорыкиных, а заодно их постояльцев к себе на чай. Попорыкина-мать лежала с мигренью и не отпустила дочь от себя. К чести Пассионарии Поликарповны, материнский каприз она вынесла стоически. Храпов, не любивший светской жизни, остался; отказалась чаёвничать и Олёна. Хмуров, как хороший солдат дореволюционной закалки, в свободное время отсыпался и за прошлую, и за будущую жизнь.
- Не пойду! - сказала Георгина.
- Как хочешь, - не стал спорить Гарька. - Только имей в виду: отступать без боя, едва завидев противника, есть серьёзный тактический и стратегический просчёт.
Биться, впрочем, не пришлось. Флора Гавриловна обнесла всех чаем и улетела на шёлковых крыльях, оставив незримым резидентом аромат «Лориган Коти»; затем из кабинета донеслись звуки фортепиано и нежное сопрано: Делакур распевалась к выступлению.
Вечер выдался мирный, будто семейный. Гарька с Георгиной играли в шашки. Улизин с ними не садился: достойных соперников у него не было, а со слабыми ему было скучно. Вместо этого он с упоением читал презентованную Флорой Гавриловной книжку о сыщике Путилине.
- Удивительна мне твоя идеологическая недальновидность! - сказал Гарька, отвлекаясь от игры.
