Не собираясь в этот раз выплывать.
Закрыть глаза и подставить шею.
Принять удар.
Ведь то, что происходило сейчас, было таким закономерным.
Таким естественным.
Как и то, что происходило тогда, в темной пустой комнате, под ярким, нереальным светом луны, на матрасе, брошенном на пол.
Как и тогда, она чувствовала обреченность.
Кармичность.
Как и тогда, она понимала, что это будет коротко, обжигающе, больно. И сладко.
Он шептал ей милые чувственные нежности, перемежая английские слова певучим испанским, о том, что она самая красивая, самая желанная, самая любимая.
Что он ее не отпустит.
Никогда.
Никуда.
Ни за что.
И она плавилась в его руках, понимая, что, словно паук, обматывает он ее в мягкий невесомый кокон, убаюкивает, успокаивает.
Ласковый убийца.
Вопьется клыками в шею, высосет жизнь, а она только сладость почувствует.
Мишонн, помнится, даже морозом передернуло тогда от такого внезапно странного сравнения.
До этого она считала Мартинеза простачком. Обычным горячим парнем, охочим до женского тела.
А тут… И почему такое на ум пришло?
И почему возникло острое, абсолютно кристальное понимание, что и в самом деле.
Не отпустит.
Он, наверняка, и сейчас бы сказал то же самое. Что не отпустит.
Она и не попросит.
Бессмысленно просить паука о свободе.
Но мухи тоже иногда вырываются из паутины.
Она должна вырваться отсюда.
Из Вудберри.
Из сладких обволакивающих речей главного паука, прекрасного человека, аквариумиста, так любящего детей.
Из безупречно созданной иллюзии старого мира. Иллюзии, отдающей гнилым душком ходячих.
Из бешеного омута темных, подчиняющих глаз самого нежного, самого горячего мужчины в своей жизни. Которому так хочется поддаться. Так хочется опять почувствовать себя… В паутине.
Мишонн сморгнула влагу с глаз.
Дождь… Конечно, дождь мешал быстро и правильно реагировать.
Это мимолетное отвлечение, эта слабость стоила ей пропущенного удара.
Мишонн его видела, уже практически ощущала боль и сладость от лезвия, вспарывающего ее кожу.
Пусть так. Пусть лучше так.
Ее подруга, верная, несгибаемая, жалобно звякнув, словно прося прощения за то, что не спасла, покатилась по асфальту.
А Мишонн, вместо ожидаемого последнего сладкого проникающего удара, почувствовала соленый от крови поцелуй на губах. Горячий, бешеный обхват крепких рук.
Опять музыкой, внезапной острой нотой в их танго, прозвучал низкий стон, умоляющие, совершенно непонятные испанские слова на ухо.
-Quedarse, quedarse, quedarse… (Останься, останься, останься... исп.)
Она замерла, не в силах противостоять. Покорно подставляя шею под поцелуи-укусы, покорно изгибаясь, отдаваясь его власти. Закрывая глаза, полные слез.
Муха в паутине.
Никуда она не уйдет.
Никогда он ее не отпустит.
До самой ее смерти.
Скорой смерти от лап главного паука-аквариумиста.
Не выдержав, она вздрогнула в его руках. Он замер.
Потом медленно расцепил пальцы, казалось, намертво заякоренные на ее талии.
Посмотрел в глаза, и Мишонн впервые за все время не пошла ко дну.
Отстранился, резко наклоняясь, подхватил ее несгибаемую железную подругу с асфальта, вложил в дрожащие пальцы.
Мотнул головой в сторону стены, где неделей ранее она нашла удобный и незаметный проход.
Мишонн повернулась и пошла.
Не оглядывась. Не веря.
Ожидая каждую секунду.
Чего?
Удара?
Оклика?
Приказа?
Мольбы?
- Nos volveremos a encontrar, ¿verdad? ( Мы встретимся снова, верно? исп.)
Мишонн вздрогнула все-таки, хотя ожидала.
Повернулась, посмотрела, стараясь охватить, запечатлеть в памяти его фигуру, облитую тропическим ливнем и лунным светом, ярко горящие, бликующие, жаждущие глаза.
Она не поняла, что он спросил. Не поняла слов.
Она помедлила, не отводя от него взгляда.
И кивнула.
Правильное решение
— Рик! Я требую, я настаиваю, слышишь, Рик, я настаиваю, чтоб этих зверей убрали из дома! — Мегги, поддерживая семимесячный живот, обошла стол, печатая шаг, насколько это вообще было реально в ее положении, приближаясь к лидеру группы.
Рик, по лицу которого было понятно, что он хотел бы оказаться где угодно сейчас, вполне возможно, что даже и среди пары десятков голодных мертвецов, чуть отклонился назад и на всякий случай отставил подальше стакан с дефицитным по нынешним временам кофе.
— Рик! — Мегги добралась до него, придавив к столу животом. - Иначе я сама их пристрелю.
Рик аккуратно выдохнул, глянул умоляюще на Гленна, но тот отвернулся, вполне успешно притворяясь бревном с глазками. Узкими такими, бегающими.
— Эээээ…. Меггс… — нерешительно начал лидер, поняв, что проблему придется решать самому. Как и всегда, впрочем. — Все не так может быть… Может быть послушать Бет?
— Что???? — Мегги взвизгнула так, что ушам стало больно, потом подошла еще ближе, угрожающе надвинувшись, практически задушив Рика животом.
— Ээээ…- Рик не выдержал все-таки, вскочил, отодвинув стул. Повернулся к Бет, сидящей чуть в сторонке с таким лицом, как будто это все вообще ее не касается никаким боком.
— Бет! Скажи что-нибудь?
— Да что она тебе скажет! — Мегги опять двинулась к нему с явным намерением загнать в угол опять. — Ты посмотри на нее! Она в шоке! Она боится!
Рик опять с сомнением посмотрел на Бет, которая не выглядела ни шокированной, ни испуганной, хотя, если б он (не дай Бог, не дай Бог!!!) был на ее месте, то выглядел бы точно по-другому. И слова «шок» и «испуг» вообще бы мало отражали его состояние, душевное и физическое.
— Бетти? — он все-таки решил добиться ответа от младшей Грин.
— Бет! — Мегги развернулась к сестре, одним плавным движением, до ужаса напомнив военный крейсер на учениях, — Бет! Эти твари сделали это силой? Они мучили тебя?
Бет посмотрела на Мегги, тяжело вздохнула и отвернулась. Она просто не знала, как вообще начать разговор, какие слова правильные подобрать, чтоб описать ситуацию, в которую она влипла исключительно по собственной глупости.
Ничего цензурного в голову не приходило.
Но здесь удивляться нечему.
Цензура и Диксоны — это вещи малосовместимые.
Как она и спиртное.
Да уж, спиртное ее очень подвело. В очередной раз.
Бет в своей жизни пила только несколько раз, и все, кроме последнего, до конца света. Так, подростковые шалости.
И никогда ничего хорошего из этого не выходило.
В один из таких разов она, например, лишилась девственности.
Глупо, совершенно неправильно, напившись со школьным приятелем. И не почувствовав наутро ничего, кроме разочарования и омерзения.
В последний раз спиртное сыграло с ней совсем гадкую шутку.
Но как было не выпить?
Все пили.
С плеч тогда будто свалился невероятный груз, постоянно ощущаемая опасность, мужчины вернулись из Вудберри, решив, наконец, окончательно вопрос с Губернатором, грязные, возбужденные, в грязище и крови по самые уши.
Мартинез, ставший новым губернатором, жирно откупился, и пара ящиков спиртного были только вишенкой на торте.
Барбекю, затеянное на открытом воздухе, несмотря на то, что привлекло к тюрьме довольно много ходячих, было чудесным, крепкий виски, который нечем было разбавить, кроме воды, прекрасно отбивал запах мертвечины и поднимал настроение.
Карл вызвался дежурить на вышке, все остальные веселились, как в последний раз.
Бет пила, пела на заказ и по своему желанию, и чувствовала, как отпускает сжатая внутри пружина.
Мир по-прежнему был ужасен, у ворот их дома стояли мертвецы, да и сам их дом был неуютным, холодным и грязным.
Но … Их мужчины вернулись целыми и невредимыми, с Вудберри был заключен мир, ее сестра хорошо себя чувствовала в первом триместре…
