А потом заметил по изменившемуся дыханию, что Бет не спит. Открыл глаза и замер.
Бет смотрела на него без давешней болезненной поволоки в зрачках, пристально и строго. Дерил, испугавшись, дернулся, чтоб зажать ей рот, если заорет от испуга, и судорожно искал слова, чтоб нормально объяснить эту бредовую ситуевину, но Бет оборвала его потуги:
— Ты будешь меня целовать, Диксон? — тихо и серьезно спросила она, заставив Дерила, и так не особо нашедшего, что сказать, вообще онеметь.
Он даже не понял сначала, что она произнесла, а потом, когда понял, не поверил, решив, что это он окончательно башкой двинулся.
Бет понаблюдала за оторопелым выражением на обычно малоэмоциональном лице, а затем вздохнула:
— Ну ладно. Я сама тогда.
И прижалась к его губам.
Дерил окончательно впал в ступор, ощущая поднимающийся в груди ужас, какой бывает у человека, еще нормального, но понимающего, что с минуты на минуту он сойдет с ума, полностью свихнется.
Потому что явно того, что происходило, не могло быть в реальности. Просто не могло. Бет Грин не могла целовать Дерила Диксона. Сама. Никогда. Ни за что.
А значит, он если еще не сошел с ума, то вот-вот…
Тут Бет со стоном прижалась еще сильнее, потерлась о него грудью, лизнула нижнюю губу, пытаясь проникнуть в рот.
И Дерил решил, что, даже если он и свихнулся, оно того стоит.
Сжал ее сильнее, так, что чуть косточки не хрустнули, и разомкнул губы, сначала впуская юркий острый язычок, а затем сам проявляя инициативу и напор.
Бет, внезапно оказавшаяся на спине, прижатая тяжелым телом, взвизгнула от неожиданности и обхватила его талию ногами, словно обезьянка ствол дерева, уже не проявляя инициативы, а просто поддаваясь его силе и жадности, только и успевая, что отвечать на беспорядочные жаркие поцелуи, от которых и без того немаленькая температура тела, кажется, подскочила еще больше. И горячее ее в тот момент был только сам Диксон. Потому что обжигал буквально, потому что под его пальцами кожа плавилась, потому что от его поцелуев ожоги оставались.
Диксону казалось, что он оказался на самом последнем кругу ада, про который ничего не помнит, потому что там горячо и мучительно.
Вот только не мучительно плохо, а мучительно хорошо. Так хорошо, что больно. Так хорошо, что невозможно терпеть. И девочка, такая обжигающая, такая податливая, такая мягкая, как воск плавится от огня в его руках, обволакивает, топит в себе.
И нет мыслей о том, кто был с ней раньше, и был ли, что с ней делали, и делали ли. Нет опасений, осторожности, нежности.
Потому что этого ничего не надо. Потому что она полностью, вся, горячая и утягивающая на дно, на самый последний круг ада, и с нею не нужно ни о чем думать, а надо только брать, что дает, пить ее без остатка, гореть с ней и в ней до самого тонкого серого пепла.
Бет раскрыла еще шире свои невероятные глазищи, когда он толкнулся внутрь, лицо исказила непонятная ему гримаса, но буквально через мгновение отпустила закушенную губу и сильнее прижалась, впечатывая пятки ему в спину, понуждая двигаться. И Дерил, уже окончательно потеряв всякий рассудок, просто подчинился, растворяясь в огненной стихии. Он потом обо всем пожалеет. Потом. А пока что… Пока что в полной мере насладится своим сумасшествием.
Уже утром, сползая с насквозь мокрой от пота кровати и судорожно разыскивая сигареты, Дерил, не сдержавшись, посмотрит на спокойно и безмятежно дышащую во сне Бет и попробует подсчитать, сколько раз он ее брал за эту ночь. И усмехнется, понимая, что день сегодня девчонка еще точно проспит после такой скачки.
И, осторожно дотрагиваясь до мокрого, прохладного лба, решит, что метод лечения он выбрал интуитивно правильный. Хороший метод.
И да, на последнем кругу ада его, бля, с распростертыми объятиями ждут. После того, что он сделал с девчонкой, наверняка.
Но оно, бля, того стоило.
Конец
