Двум семьям дабы помочь
На год раньше на Путь вступил
Не забывай и чти
Тех, кто тебя впустил.
Тех к кому ты пришел
Ты, отыскав, полюби.
В день, когда Черный король падет,
Родного отца защити.
Горшечник справится сам,
А ты держись возле Дна.
Не только лишь в небесах
Сияет дивно Луна.
Сестра поможет всегда
Других помочь убеди.
Когда на душу опустится тьма
Последний поиск начни.
Черный Кузнец - кисть
Мудрый Тартан - мысль
Рыжий Медведь - власть
Алый Рассвет - песнь.
Всех четверых благородный Храбрец
Свяжет кольцом любви.
Мысли рождая в груди,
Навстречу солнцу иди.
Когда на ребре монета замрет
Конец твоего пути.
Она повторила еще дважды и потребовала, чтоб я произнес это вслух. Убедившись, что я выучил наизусть, она сказала.
- Очень хорошо, что у меня появился такой правнук. Надеюсь, ты и внука моего в сознание приведешь. А то он последние годы не вполне вменяемый.
Она взяла в руки пяльцы, которые до этого лежали у неё на коленях, и продолжила работу.
- Да ты садись. В ногах правды нет, а мне тебе надо кое-что сказать. Не обижайся, что я уткнулась в работу, мне это помогает сосредоточиться и подобрать нужные слова.
Я огляделся и обнаружил рядом с собой низенькую деревянную скамеечку. Не очень-то она показалась мне удобной, но раз говорят, лучше послушаться, так что я сел.
- Я когда-то говорила Северусу, что душу можно умертвить. Нарастить на сердце слой сала, и душа задохнется. Он очень трепетно это воспринял, но когда дошло до дела, умудрился изувечить свою душу ничуть не хуже. Слава всем богам, что он не угробил её окончательно. Душу, милый мой, можно не только удушить, как поступают очень многие тупые обыватели. Знаешь, есть такие люди, которые свели развлечения к телевизору, общение к сплетням, а плотские удовольствия к фастфуду и продажным женщинам. Прости за прямоту, но ты уже достаточно взрослый, как мне кажется. Душу можно еще и изрезать или изорвать на куски.
Она вздохнула.
- Иногда это делают с нами другие. Полюбит, к примеру, человек. Сильно полюбит, изо всех душевных сил, и его вроде тоже любят, ан вдруг окажется, что солгали, не было никакой любви. И ложь оставляет в душе рану. Душа долго заживает. Куда дольше, чем тело. А мой внук сам свою душу изранил. Он совершил ошибку. Был обижен, одинок, не понят. И поступил скверно. А человек, знаешь ли, всегда точно знает, когда поступает скверно.
Я осмелился уточнить:
- Но ведь вы сказали - ошибка.
- Это-то и хуже всего. Его ошибка заключалась в том, что он наивно полагал, что имеет право поступить скверно. Если человеку не наплевать на свою душу, он не имеет такого права. Северус этого не учел. Есть в мире мерзавцы. Законченные мерзавцы. Не будем вдаваться в теологию и вопрошать Небеса: зачем они существуют. Сволочи просто есть. Так вот, такому мерзавцу глубоко наплевать на свою душу. Он о ней то ли не думает, то ли вовсе не знает. Никогда не общалась близко с мерзавцами, не в курсе. А Северус знает, что у него есть душа. И совесть у него всегда имелась. Так вот он ошибочно решил, что раз с ним обходятся гадко, то у него развязаны руки, и он может обходиться гадко с другими.
- Разве это не справедливо?
- Послушай, у моего внука отнюдь не сахарный характер. Он никогда никому не подставлял щеку ни одну, ни вторую. Он всегда бил в ответ. Но именно в ответ! Иногда это был предупреждающий удар, но только тогда, когда на него уже замахнулись. Он защищался. А тогда он решил обобщить, постричь весь свет под одну гребенку. Он принял это гнусное клеймо и оказался вынужден совершать гадости по отношению к тем, кто ему ничего плохого не сделал. И каждый такой поступок ранил его душу, а иногда, в особо серьезных случаях, даже выдирал из неё куски. С мясом выдирал.
Мне стало нехорошо от того, с каким выражением она произнесла последнюю фразу. Она заметила это и удовлетворенно кивнула. Видимо на это и был расчет. Следующая фраза подтвердила мое предположение.
- Я вижу, ты представил себе это. Это хорошо. Тебе полезно, учитывая цель, которую ты перед собой ставишь. Так вот, мой внук сумел вернуться на Путь, - она произнесла это слово с таким уважением, что иначе как с большой буквы это и не напишешь. - Но его душа к тому времени была так изорвана, так почти непоправимо искалечена, что сам он залечить её просто не в состоянии. Лечить душу вообще трудно, а уж самому себе да еще в одиночку практически невозможно. Так что он инстинктивно сделал единственно возможное, чтоб успокоить боль и прекратить кровотечение. Он приложил к ранам лед. Вот таким ты его и встретил. С истерзанной заледеневшей душой. Скажу тебе сразу, отогреть и залечить её будет очень трудно, хотя тебе многое удалось. Но один ты не справишься. Поэтому тебя сюда и позвали. Ты понимаешь, что один не справишься?
Я кивнул. Я действительно это понимал.
- Вот и хорошо. Подсказывать куда тебе идти и что делать я не могу. Это не по правилам. Но один совет сверх пророчества я тебе дам. Когда ты перестанешь понимать, что тебе делать дальше, совсем перестанешь, когда тебе будет казаться, что перед тобой беспросветный тупик, посоветуйся с женщиной. Её возраст не имеет значения. Это может быть бабушка, а может быть девочка. Главное - не младенец, который еще не осознает своего пола. Женщине дано знать то, что знали все женщины до неё. Она скажет то, что проверено тысячелетиями. Запомни это, но прибегай к этому нечасто. Женская мудрость редко подходит мужчине. Это тоже закон. А теперь иди, тебе пора.
- Спасибо.
- Да не за что. Моему внуку повезло, что у него такой сын.
Я встал, еще раз неумело поклонился хозяйке, потом Бренде, и вслед за девочками пошел к выходу. Они проводили меня до двери, и я, не очень-то представляя, что дальше делать вышел во двор. Двор был просторный, вымощенный круглой галькой, впереди были ворота. Высокие, под затейливой черепичной крышей с загнутыми углами. Я уже подошел к воротам, как услышал, что девочки что-то кричат мне вслед. Я обернулся, увидел, что они зовут меня обратно в дом, и совсем было развернулся, чтобы подойти к ним, но тут где-то у меня над головой ударил колокол. Звук был такой громкий, что я зажал уши руками и зажмурился, а когда осторожно открыл глаза, обнаружил, что лежу в своей постели. За окном было утро, а Окти тряс меня за плечо, и вопил, что давно пора вставать. Мощь его голоса заставляла предположить, что он применил Сонорус к своему горлу. Первое, что я сделал, оказавшись в ванной, это проверил содержимое своей ладанки. Вместо шелкового лоскута там снова лежал фантик со слониками. Голубой, золотой и половинка розового.
* * *
Вернулся в поместье, попросил у Бенджамена крепкого кофе и взял в руки книгу. Надо отвлечься, во что бы то ни стало отвлечься. То, что сегодня произошло, не укладывается ни в какие разумные рамки. Никогда в жизни я не страдал галлюцинациями, но с другой стороны, я и на детских аттракционах никогда раньше не катался. Что же это такое? Она давным-давно умерла. Каждое лето я приношу цветы на её могилу. Как она могла оказаться сегодня рядом со мной? Я похож, оказывается, на тигра в клетке. Хотел бы я знать, где она видит открытую дверь. Черт, я уже рассуждаю так, словно она действительно со мной разговаривала. Странно, вместо того, чтобы взбодрить, кофе нагоняет на меня сон. Спать хочется мертвецки. Как странно, я хочу спать. Я, для кого вот уже столько лет сон - наказание. Почти каждую ночь с тех пор, как я пришел к Дамблдору, мне снится кошмар. Он привычен, но от этого не менее страшен. Из ночи в ночь мне жутко, потому что приходят получать по счетам мертвецы. И я помню каждое лицо, хотя многих никогда не видел наяву. Как ни странно, та семья не приходит никогда. Я могу вспоминать их наяву. Тот жуткий дом с залитыми кровью белеными стенами. Трупы на полу, кровь на мантии и на руках. Но в мой сон они не приходят никогда. Должно быть, их и вправду убил не я. А другие приходят из ночи в ночь. Стоят молча рядом. В их глазах требование. Они чего-то хотят, но я не понимаю, что им нужно. Когда-то давно, когда я в очередной раз проснулся в холодном поту, я бросился в лабораторию и выпил яд. Я думал, они хотят, чтоб я разделил их участь, чтоб тоже умер. «Глупцы! - шептал я тогда между глотками. - Да я счастлив буду убраться отсюда. Все равно куда, нигде не будет хуже, чем здесь». Но в тот раз все было по-другому. Когда я стал медленно погружаться в небытие они пришли снова. Их лица были полны гнева, и они принялись молча трясти меня и куда-то толкать. Я пришел в себя и выпил противоядие, потому что понял, что они не дадут мне просто умереть. И они по-прежнему каждую ночь молча стоят вокруг, а я силюсь понять, что им нужно. Самый ужас оттого, что я знаю, из-за моего непонимания они не могут обрести покой.
Сейчас мне хочется спать. Я почти волоку себя в спальню. Почему-то мне кажется, что это надо, хотя я очень часто сплю сидя в кресле. И в Хогвартсе, и здесь. Стоит ли ложиться на те два-три часа, которые я провожу в забытьи? Сейчас я тащу себя в отведенную мне парадную спальню чуть ли не за шкирку. Сам не понимаю, зачем мне это нужно. В спальне начинаю раздеваться. Что-то выпало из кармана брюк и деревянно стукнуло об пол. Я вспомнил о полученной от старухи карамельке. Странно, это была обыкновенная круглая карамелька, твердый шарик сантиметра полтора в диаметре. Я прекрасно помню темно-сиреневый фантик с белыми, украшенными снежинками краями. Но теперь на полу лежит маленький алый мешочек на черном шнуре. На мешочке вышит иероглиф. Никогда не интересовался идеографией, понятия не имею, что это такое. Но внутри по-моему та же самая карамелька, во всяком случае вид такой же. Машинально подбираю. Столь же машинально вешаю себе на шею. Зачем? Вопрос не ко мне. Спать, хочу спать.
