Стало полегче. Стоять и даже ползти он всё равно не смог, так что когда штурман Джек остался позади, командир погибшей группы бессильно рухнул вниз. Голова ударилась о переборку, ослепительной вспышкой взорвалась боль — и сознание снова погасло.
— Etot gotov… Etomu tozhe pizdets… A nu-ka? Ne, snova dochlyatina.
Голос был противным, мерзким, каким-то шепелявящим, будто его обладателю выбили ломиком половину зубов. Этот-то голос и вырвал капитана из спасительного забытья. Судя по шуршанию в десантном отсеке, кто-то обшаривал погибших. А вот запах гари ослаб. Кто бы ни были эти мародёры, похоже, они потушили начавшийся пожар. Теперь только бы не нашли. Он не знал этого языка, но уже его слышал — днём, когда достреливал раненых мутантов в сожжённых посёлках. Да и раньше, во время рейдов в Подкуполье. Ледяная волна, возникнув внизу живота, покатилась вверх. Господи, только бы не заметили…
— Huinya kakaya-to, — ещё голос, тонкий и писклявый. Воображение уже рисовало мутантов — вроде тех, на кого любили устраивать облавы нелегальные, а потом легальные «туристы». Впрочем, действительность, наверное, ещё хуже. — Dron, da tut odni zhmooriki ostalis`…
Языком мутантов он не очень-то увлекался. Конечно, невозможно больше пяти лет отслужить на периметре и не выучить хотя бы несколько слов, особенно ругательств. Эти слова он сразу заметил; уловить смысл остальных переговоров было сложнее. Но поднапрячься стоило, потому что раздался ещё один голос, тоном ниже, с отчётливыми командирскими интонациями.
— Lez naverch, blua, mozhet, tam naidem. Petrovitsh nam glaz na zhopu natyanet, esli zhivogo komandira ne pritatshim.
«О чём это они?» — соображал ротмистр. Раздался перестук ботинок по лестнице, и в лицо ударил свет фонаря. Показалась неестественно длинная, дынеобразная голова с уныло торчащим длинным носом. Шесть глаз любопытно уставились на ставшую братской могилой пилотскую кабину. Длинные костлявые руки с чёрными пальцами наскоро охлопали беднягу Джека, при этом кобура с малым плазмострелом перекочевала в карман снятой с трупа окровавленной шинели.
— Blya, Dron, tut tozhe myaso…
Шея затекла, и Эйхмансон невольно качнул головой. Это тотчас заметил взобравшийся рослый мутант, облик у него был почти человеческий — если не считать того, что на одной руке было четыре пальца, а на другой шесть. В сумме опять-таки десять. Он уверенно подошёл к Эйхмансону и бесцеремонно приподнял веко, дыхнув в лицо густым смрадом. С оттопыренной губы на грудь упала капелька мерзкой, густой слюны. Он заговорил, по голосу ротмистр тут же опознал командира.
— O, smari, blya, eto govno eshyo shevelitsya! — радостно осклабился мутант. — Vstat, padla!
Эйхмансон попытался приподняться, не выполняя приказ, а чтобы освободить пояс с кобурой, но его лишь снова стошнило. Теперь — на собственный мундир. Но мутанты попались не из брезгливых. Командир ухватил за руки, писклявый — за ноги, тело осторожно потянули вниз.
— Patshany, blya, derzhi padlu! — распоряжался командир, пока Эйхмансона осторожно стаскивали вниз, а потом выносили из вертолёта. — Suka, ne obosralsya by!
Точно так же, осторожно, но без лишних нежностей, его понесли по парку. Предрассветная тьма висела непроницаемым пологом, светлыми пятнами в ней выделялись отблески фонарей — другие выродки снимали с трупов оружие и всё мало-мальски ценное. Они торопились, устало и зло матерились. Скрежетали над головой мутировавшие деревья. За домами виднелось мутное зарево — горели останки одного из вертолётов.
Потом глаза замотали грязной тряпкой, а свод над головой отсёк и звуки. Теперь о том, что он ещё жив, напоминало лишь тяжёлое, вонючее дыхание нёсших его мутантов.
— Von tuda ego, — скомандовал кто-то. — K ostal`nym.
«Похоже, не одному мне не повезло» — подумал ротмистр. Его опустили на холодный каменный пол, но повязку срывать не стали. Спасибо и за то, что сразу не кончили. Значит, есть ещё надежда, и будь он проклят, если не сумеет выбраться к своим и поквитаться с ублюдками. Но потом. Когда станет покрепче…
Утро. Или уже день? В грязных, похожих на кишечник окаменевшего исполина, недостроенных туннелях не поймёшь. Круглые сутки здесь царит абсолютная и непроглядная, даже для мутантских глаз, тьма. Без факелов и немногих трофейных фонарей уверенно ориентируются во мраке только те, кто способен «щупать» всё вокруг волнами ультразвука. Вот как герой дня, то есть ночи Коха. Таким было хорошо, как летучим мышам. Им завидовали.
Но всё равно не поспишь. Плачут дети, стонут раненые, матерятся, приняв припасённого на чёрный день пойла, мужики. Неумолчный гул висит в заполненном разномастными существами подземном зале.
— Быстрее, падла, быстрее, — негромко произнёс Борзя, указывая костлявым пальцем во тьму. — Только тихо.
Не было ни факелов, ни фонарей — ничего. Только тяжёлое дыхание и замирающий вдали негромкий топот. У всех хватало своих проблем: у входа, рядом с тушей зенитки, несли стражу двое самых смышленых. Борзя с другими такими же, ориентирующимися во тьме разведчиками, исследовали подземный лабиринт, стараясь найти побольше мест для стоянки. Ярцефф говорил, противобункерная ракета способна поразить бункер, на километр зарытый в скальную породу. Спасти от такой может лишь встречный подрыв тактического ядерного фугаса, и то лишь один раз. Правда, атомными бомбами в такой близости от генератора Купола никто швыряться не станет, обойдутся чем попроще, но один хрен, рассредоточить народ не помешает. И вообще, лучше, когда есть куда отступать, чем когда некуда. Вожди думали, что предпринять, чтобы тем, наверху, жизнь мёдом не казалась, и не подставить при этом своих. Несколько кое-как обученных «фелшеров» перевязывали раненных — ничего больше в импровизированном лазарете сделать было невозможно, разве что дать им чуть больше баланды, чем остальным, и надеяться на природную живучесть. Остальные спали, метались и стонали в бреду: ночевать под землёй всем было в новинку. До нескольких полуночников никому не было дела.
— Всё, — скомандовал Борзя. — Дальше не пойдём. Будем думать.
— А чё думать-то? — поинтересовался, едва удерживаясь от того, чтобы не заговорить в полный голос, некто Обалдуев. Весь он был какой-то нескладный, с тощими и длинными граблеподобными конечностями, зато оканчивались руки и ноги нешуточными когтями. Увы, когти эти так и не попробовали на прочность кевларовые доспехи захватчиков, да и автомат, что кое-как болтался на потёртом ремне, не надо было чистить от нагара. Только от земли, в которую весь день вжимался. — Надо пойти и спросить их, почему обчество не уважают, и какого хрена нас загнали в этот подвал, где и жратвы-то едва хватает? Выкурят, как пить дать, выкурят нас отсюда. Ептыть, что по мне, так пропади оно всё пропадом, надоело воевать.
— Рехнулся? — поинтересовался ещё один. Этот был, наоборот, толстый, как колобок, лоснился весь, а полным отсутствием волос на теле и способностью не болеть от радиоактивных дождей он напоминал Смрадека. Может, и трупами не брезговал, вон какую харю наел, но доказать не докажешь: осторожность у него в крови… — Петрович только и ждёт, когда кто-то вякнет, чтобы всех грохнуть! Я уж про Ярцева не говорю! Умнее тут надо, одно вам скажу!
— Ну, и что ты предлагаешь, Жирбас? — поинтересовался Борзя, упиваясь моментом. Сейчас он был Самым Главным, и плевать, что это признавали пока лишь несколько идиотов. Придёт время — и все убедятся, что именно он был прав, а самозваные вожди Мэтхен и Ярцефф — нет. И даже забарьерцы признают его право всеми руководить — от их имени, конечно, и в их интересах. Надо только найти к ним правильный подход, они тоже заинтересованы в этом, как его, ептыть… Ну, когда никто ни с кем не воюет и каждый держит своё. Как там Мэитхен говорил? А вот! Мирное сосу… соса… ществование!
— Не высовываться, я предлагаю. Осторожненько так говорить с одним, с другим…
— Поговорим, не переживай, — хмыкнул Борзя. Хороши помощнички, таких ни украсть не пошлёшь, ни на стрёме постоять. Ну, ничего. Будут и другие, лиха беда начало. — Нам сейчас главное что? Не попасться. Ярцев-то, видели, как этих шмалял? А я вот видел пару раз, когда он чужаков этих на заводе уложил. Наши-то пули ещё могут не пробить, а от его выстрелов любой валился. По-моему, он даже броневики дырявил. Так что тут не сразу, а с умом надо. Ясно, падла?
Народец закивал, вроде прислушиваясь.
— Говорить мы будем. Тока не сейчас. Сначала надо послушать, что говорят другие. Смотрите, выясняйте, что да как, смотрите, кто недоволен, и говорите только с ними. Да не со всяким, болтуны нам не нужны. Только с теми, кто думает, что говорит, и может держать язык за зубами. Вот когда нас будет побольше, тогда и будем решать, как от них избавиться. Они оба чужаки, да и Петрович чокнутый какой-то. Не дело, если такие главными будут.
— А дело Борзя говорит, дело! — пряча во тьме самодовольную улыбку, услышал шёпот заговорщик. — С ним дело сделается!
