— Нет, я сама все приму, — кивнула она, — если только с новой жительницей потом провести экскурсию по городу… Но для этого ты сама еще мало знаешь…
— Иди отдыхай, девочка, — Жюли улыбнулась, погладила меня по щеке неожиданно нежным, материнским жестом. — Я разберусь сама тут.
Я вышла из дома Губернатора, постояла немного, раздумывая, куда идти, и все же решила двинуться к своей комнате.
Скорее всего, Дерил про меня еще не знает, и, может, узнает попозже.
Даже если и узнает… Зачем ему меня искать?
Интересно, куда делась Керол?
Куда делись остальные члены группы Рика?
Я шла к себе, размышляя, нашел ли Мерл Дерила, что он ему скажет, будет ли упоминать про меня…
А потом как-то разозлилась и решила, что, пожалуй, плевать.
Я приду домой, закроюсь и лягу спать. Просто потому, что устала, замучилась и нанервничалась.
И плевать мне на то, что где-то тут, по одной со мной территории бродит Дерил Диксон.
Я настолько погрузилась в свою злость, что даже не сразу поняла, что возле моей двери стоит человек.
Не просто так стоит. А ждет. Меня.
Дерил Диксон стоял, привалившись к стене, поставив свой неизменный арбалет рядом. У его ног терлась кошка, которую я раньше здесь не видела.
Он смотрел на меня, и в глазах его я опять видела то самое, дикое совершенно выражение… Такое привычное когда-то. Заводящее.
Он не смеет на меня теперь так смотреть.
Он вообще не смеет на меня смотреть.
Я упрямо, на волне той же самой злости, посмотрела в его глаза, выдерживая этот бешеный черный взгляд.
Ну что, Дерил Диксон? Что скажешь?
Он усмехнулся, словно понял мою злость, словно что-то про меня знал такое, чего я сама еще не знаю, возможно.
А потом медленно двинулся ко мне.
И как-то сразу стало понятно.
Не разговаривать он пришел.
Совсем не разговаривать.
8. Эми
— Стой, где стоишь, Дерил Диксон.
Я постаралась вложить в этот приказ всю свою уверенность, всю свою злость.
Наверно, маловато было того, или другого. Потому что Диксон и не подумал останавливаться.
Кошка, муркнув, отпрыгнула в сторону, а я, уже в легкой панике, оглянувшись, сделала шаг назад.
Черт с ним, пусть стоит возле двери.
Я, если что, сейчас убегу или к Жюли, или к Саше…
Каким образом он так быстро дошел до меня?
Как я так не заметила даже?
Кажется, моргнуть не успела, у он уже рядом.
И на меня обрушились воспоминания, флэшбэки прошлого.
Наш первый секс в поле.
Жёсткий. Практически насилие, принуждение.
Его взгляд, постоянный, ощутимый на физическом уровне, волнующий, запускающий такую дрожь по всему телу, что даже не по себе было.
Теперь не дрожь.
Теперь — волны просто, ураганище!
И это он еще не коснулся!
Эми!
Где ты потеряла стыд? Где ты потеряла достоинство?
Он пришел к тебе от Керол!
Он вообще, может, не думает об этом! Или опять легкого быстрого жесткого траха захотел…
И как то, что должно отвращать, возбуждает? Как?
Я отшатнулась, стремясь сохранить хотя бы часть себя, хоть немного, чуть-чуть…
Но Диксон протянул руку, преграждая мне отступление, качнулся, прижимаясь всем телом, распластывая меня по стенке.
И какая-то, самая похотливая, самая развратная часть меня растеклась мягкой кошкой в его руках, зазвенела мурчанием, заставляя чуть ли не тереться о нравящегося ей мужчину, чтоб пометить его, оставить на нем свой запах.
И я не смогла ее сдержать.
Он гад, он сволочь, он изменщик!
Но как он пахнет…
Диксон тоже времени не терял, наклонился и укусил меня за шею! Это вместо поцелуя, надо понимать!
— Сучка… — тихо и бешено забормотал, по-звериному прикусывая и зализывая моментально покрасневшую кожу на шее и ключице, — какого хера… Дура… Вот дура… Еле нашел же…
Ужасные, оскорбительные слова!
Но ноги дрожат, губы сохнут, руки, напрягшиеся, чтоб оттолкнуть, ослабевают, пальцы хватаются за кожаную жилетку, поднимаются к шее, загривку.
Я вцепляюсь в его волосы на затылке… Зачем-то. Наверно, хочу все же оттолкнуть.
Но через мгновение просто уже держусь, стараясь не упасть, потому что он все делает быстро, с привычной, отработанной многократными тренировками, сноровкой.
А я даже не сразу соображаю, что он делает.
Вот только, кажется, шею мне кусал, только шептал свои грубые, горячие слова…
«Он меня искал? — постепенно доходит до воспаленного мозга, — искал? Да?»
И уже руки его на голой коже, как ожог, грубый, до кости, сжимает за талию, разворачивает, и я в панике, которая прорывается через морок похоти, (, а это именно похоть, плохая, Эми, плохая девочка!) понимаю, что он ведь меня сейчас прямо в коридоре общем поимеет!
И ему будет откровенно плевать на то, что тут люди ходят. А у меня и так слава не особо приятная!
Но вырваться из его рук невозможно.
Я пытаюсь что-то сказать, возразить, поворачиваю к нему голову, даже рот открываю. Который он тут же затыкает грубым поцелуем.
И я замираю, как бабочка, пришпиленная к дереву булавкой.
От него пахнет дорогой. Пылью. Костром. Виски. Сигаретами.
Мамочка моя! Я умираю.
Я не смогу сопротивляться, мамочка! Не смогу!
Его руки… Они везде, они жаждут, они меня буквально рвут на части, я слышу, как трещит моя одежда, этот треск так отдается в ушах, что больно становится.
Хотя мне больно от всего.
От его рук, от его губ, от его грубости.
И от моего подчинения, моей бесхарактерности, моей слабости перед ним. Мне больно.
Но я ни за что этого не прекращу.
Где-то стучит дверь, раздаются разгульные голоса.
Диксон замирает. Грязно ругается.
И подталкивает меня к двери моей комнаты.
А я… Я иду.
Замок открывает он сам. Я не могу, руки дрожат, он за спиной жарко дышит, целует, сводит с ума.
До кровати мы не доходим. И если я надеялась, что изменение места действия даст мне хоть немного времени, то зря.
Меня просто прижимают к обратной стороне двери, опять животом, штаны дорывают прямо на заднице, хриплое рычание, сопровождающее это действие: «Навертела тряпок на себя, бля», совершенно не остужает, потому что я горю, везде, и особенно там, внизу, где терпеть уже невозможно.
И ему, судя по всему, тоже невозможно, потому что никаких дополнительных реверансов не случается, меня тупо и жестко ставят в нужную позицию, дергают на себя и…
— Сукаблянахер… Да!
Диксон замирает на пару секунд, то ли давая мне привыкнуть к обжигающей резкости, тесноте, от которой слезы из глаз брызжут, то ли сам приходя в чувство.
Если у него сейчас, как у меня, темно в глазах, то да, время на адаптацию нужно. Но этому зверю его явно нужно меньше, чем мне.
Потому что, когда он делает первый жесткий толчок, я еще не в себе. И так в себя и не прихожу. В глазах темно, он стискивает до боли, он рычит что-то мне в шею, накрывает, обволакивает собой, и двигается, двигается, двигается…
А я — уже не я.
Я — просто мягкая, податливая глина, бессмысленный мычащий и стонущий кусок плоти. Я поддаюсь, выгибаюсь, позволяю делать с собой все это.
И думаю… Хотя нет, не думаю я в тот момент. Просто мысль мелькает, отголосок, что я пожалею. И что Андреа бы…
Но я не Андреа. Я не настолько сильная, не настолько цельная.
Я — лишь испуганная девочка в мертвом мире. Легкая добыча для хищника. И, наверно, хорошо, что меня взял самый сильный из хищников. Эта мысль не отвращает, как должна. Нет. Я выгибаюсь сильнее, чувствую крепкие зубы на своем плече, звериное рычание, темнота накрывает с головой… И я кончаю. С криком, так и не прорвавшимся через его ладонь на моих губах.
Чувствую, как он ускоряется, рычит уже что-то совершенно нецензурное, а потом замирает. Во мне.
У меня подгибаются ноги. Если он меня сейчас отпустит, я просто позорно сползу к его ногам.
