— Так ведь мало ли что, Отшельник! — возмутился Мэтхен. — Тут безопасно, а наверху мало ли что?
— Ничего, — пробормотал мудрец, огромный глаз с полупрозрачным студенистым веком смотрел спокойно и мудро. — Сейчас нигде не безопасно. А в вашу машину они палить не будут, да и досматривать тоже. По-другому мне туда не добраться.
— Зачем тебе вообще в Москву? — поинтересовался Ярцефф. — Ты мог бы помочь Петровичу, его с остатками посельчан заперли в подземке… А в Москве, я слышал, сумасшествие какое-то. Там же соединятся все отряды, город просто наводнят войсками.
— Я знаю, — моргнул Отшельник. — Но Петрович справится сам. Они там несколько месяцев продержатся. Но помочь надо не только ему. И сделать это отсюда не получится. Моё поле достаточно сильно лишь километров на триста от меня. А действовать ему придётся восточнее.
— Кому — ему? — спросил Ярцефф. — Да что там один может?
— Этот сможет. Он готов драться до конца. И если его поддержать… Впрочем, я и вам смогу кое-чем помочь. А тут сидеть бесполезно. На окраинах уже начали прочесывать подземелья и болота.
Мэтхен кивнул: бронемашина рассчитана на отделение, тщедушному Отшельнику места хватит, даже его колоссальная голова поместится. Надо только закрепить, чтобы не болтало в движении. Но зависимость от пойла создаёт массу проблем.
— Отшельник, мы будем идти до Москвы дней десять, не меньше, — озабоченно сказал он. — Может, и больше, если в дороге что случится. Сколько тебе пойла понадобится?
— На две недели? — чуть призадумался мудрец. Внутри огромной, полупрозрачной, светящейся мягким розовым светом головы что-то заколыхалось, завихрилось, забурлило. Казалось, голова Отшельника вот-вот взорвётся. Всё тут же прекратилось, и мудрец ответил:
— Думаю, литров пятьдесят-сто… Тут есть чистая бочка, тоже из-под пойла, её можно наполнить и закрепить сзади. Вон она. Сливайте всё, что найдёте, туда.
Бочка заполнялась быстро. Наконец, Ярцефф удовлетворённо закрыл крышку, к которой была припаяна тоненькая трубочка из нержавейки. Когда крышка была завёрнута, трубочка оказалась внутри бочки. Чем-то это напоминало соломинку, вставленную в банку кока-колы — если, конечно, забыть о размерах. Наконец, Отшельник с усилием насадил на конец трубы тоненький, напоминающий капельницу, шланг, в его конец воткнул большую иглу. Вот игла была какая-то непрезентабельная: ржавая, погнутая, любого медика от такой хватил бы кондратий.
Бочка заняла место сзади, под одним из сидений. Пришлось думать, как её закрепить, чтобы не каталась по всей машине. Помогли подсказки Отшельника: он соображал в технике не хуже Петровича. Было на трубке и что-то вроде крошечного помпового насоса — знай себе нажимай хиленькой ножкой.
— У вас ведь раненый, — укоризненно произнёс Отшельник. — А мы занимаемся ерундой. Ну-ка, несите его сюда! Так, лежи, парень, если жить хочешь. Сейчас…
Отшельник надолго присосался к последней банке, которая не влезла в бочку. Банка пустела на глазах, по достающей до дна трубочке текла целительная жидкость. Когда жидкость осталась лишь на дне, Отшельник оторвался от неё и снова повернулся к раненому. Тот изо всех сил стискивал зубы, кусал серые морщинистые губы, свисающие неопрятными наростами к подбородку. Но стоны всё равно прорывались. Побледневшее — видно даже сквозь многослойную грязь — лицо, закатившиеся, совершенно безумные глаза, стиснувшие край импровизированных носилок костлявые длинные пальцы — всё говорило о жутких муках, по сравнению с которыми и смерть покажется мелкой неприятностью. С каждым часом раненому становилось хуже, никто уже не сомневался, что сам по себе парень не выживет. Нужен нормальный наркоз, операция и несколько недель покоя. И всё это не в поле, посреди грязи, сырости и холода, а в нормально оборудованном госпитале с опытными хирургами. Иначе… Иначе он вряд ли увидит рассвет.
Огромный глаз уставился в уцелевшее лицо. Парень замер, стоны оборвались, оба его глаза смотрели в единственный — Отшельника. Казалось, их сознания слились воедино. Неслышно для посторонних, в мозг умирающего вошла мыслеречь Отшельника.
— Ты хочешь жить. Очень. Так, что готов сделать невозможное. Ты не теряешь кровь, она не хочет покидать жилы. Она готова противостоять заразе, края ран начинают смыкаться, смыкаются, смыкаются… Боль уходит далеко-далеко, она где-то там, где ты её едва замечаешь. Теперь ты очень хочешь спать. И ты погружаешься в сон, глаза закрываются, а когда проснёшься, то будешь здоров…
Ровное похрапывание огласило овраг. Раскинув поросшие редким жёстким волосом руки, Дудоня безмятежно спал.
— Несите его, — устало ссутулившись, распорядился Отшельник, снова присасываясь к банку, минуту спустя отбросил опустевший сосуд. Потом, поддерживаемый под руки с обеих сторон, двинулся к бронемашине сам.
Осталось погрузить самого Отшельника, опять-таки закрепляя его в кресле. Отдельно подумали об исполинской голове: отчего-то Мэтхену казалось, что хрупкая, дистрофичная шейка может не выдержать тряски. Теперь, как бы ни трясло в дороге, Отшельника не будет бросать из стороны в сторону. Другое дело, и выбраться, если машину подожгут, ему будет непросто. Но никто ведь не будет охотиться за ней, опасаясь попасть по своим? Значит, если не нападать на забарьерцев, пока не доставят Отшельника по назначению, ничего и не будет. А уж когда он будет в московских подземельях — можно и повоевать.
«Брэдли» выбросил в предрассветную мглу большое облако дыма. С лязгом и чавканьем гусеницы мяли грязь, мотор ревел и плевался горьким солярочным дымом — покачиваясь на ухабах, машина целенаправленно шла на восток.
Глава 12. Расстрелянная надежда
Мутный рассвет застал их в пути. Восточный ветер не прекращался, пошёл очередной ядовитый дождь. Судя по тому, как зашевелилась стрелка дозиметра на «Брэдли», ливень был ещё и радиоактивным.
— Половинка бэра! — взглянув на дозиметр, порадовал всех Мэтхен. — Ехали бы на броне, полрентгена в час бы получали!
— Не получали, — ответил Ярцефф, не отрываясь от руления. — Скафандры прошлого века на фон до двадцати рентген в час рассчитаны, а современные ещё больше! Но свободномирцы всё равно рисковать не станут. Их от одной мысли, что импотентами станут, в дрожь бросает.
Время от времени над головами проносились беспилотники, их тарахтение заглушал мотор, а вот они прекрасно видели ползущий во тьму «Брэдли». Но они не запрограммированы на обнаружение техники, как и людей в «скафандрах». Наверняка их примут за своих — беспечность новоявленных завоевателей и их презрение к местным жителям продолжали работать на отряд. Если и хватятся особиста с напарником, то не раньше вечера. Да и то пока ещё примут меры. К тому времени Ярцефф рассчитывал дойти до ближайшего посёлка — судя по навигатору, уже отключённому от сети и, соответственно, сообщающего только вчерашние данные, там обитает до двух сотен «особей».
— Как там Дудоня? — спросил Ярцефф, немного притормозив. Танк сбавил ход, стало чуть потише — по крайней мере, говорить стало возможно не только криком.
— Спит, командир, — произнёс ещё один танкист, Клеопатря. Нет, ни разу не Клеопатра, а именно Клеопатря. Кто придумал ему такое прозвище, Мэтхен не представлял, достаточно образованных людей в посёлке до него не было. На голове у существа были не просто волосы, а роскошнейшая смоляная грива, заплетённая в толстенную косу до зада. Мэтхен знал: за такую шевелюру половина женщин Забарьерья продали бы дьяволу душу. И всё-таки существо явно было мужского пола: об этом свидетельствовали мускулистые, мозолистые руки с необычно длинными, цепкими и ловкими пальцами. Наверное, Клеопатря мог бы стать мастером, как Петрович и лучше, если б не был редким лентяем и соней. Стрелял из пушки он, впрочем, так, что залюбуешься, потому и остался в экипаже. Был и ещё один признак, но его оценила бы разве что любительница сладенького Хряква. Ну, и Глюка Козюлина. Обе, увы, покойные.
— Кровь не идёт? — недоверчиво спросил со своего сидения Отшельник.
— Давно уже, — порадовал всех присматривавший за раненым Мэтхен. — Отшельник, да ты просто маг: затянулось почти!
— А мы вообще народец живучий! — скрипуче засмеялся одноглазый мудрец. — Один неплохой паренёк получил пулю в лоб, там она и застряла. Так что вы думаете, повалялся несколько дней без сознания, зато потом и бегал, и стрелял! Второй раз в затылок ему выстрелили, и в сердце тоже. Вновь ожил, а пули вышли. Ещё один после очереди в упор оклемался, и это не предел. Мы середины не знаем. Или хиленькие, болезненные, или невероятно живучие и сильные. Может, и к лучшему? Лучше иметь пару гениев и десяток безмозглых, чем двенадцать середнячков.
Мэтхен задумался. Отшельник вроде не сказал ничего нового, а вот поди ж ты, зацепило. Умел он это. Ведь правда — современная цивилизация плодила тысячи и миллионы разнообразных специалистов. Многие и многие заслуживали права именоваться мастерами. Но почему школьные курсы, проходя творения великих, и в двадцать втором веке называют только имена двадцатого? Века, когда мир пережил две мировые войны, когда целые страны голодали и стонали под властью тиранов. А век двадцать первый, когда, казалось, ничего страшнее вылазок террористов людям не грозит, отчего-то не дал ни одного такого Имени. Даже совершенствование техники и научные открытия перестали быть прорывами. Мелкими ступенечками, муравьиными шагами, но вроде бы непрерывно — вверх и вперёд. Или не вверх и не вперёд? А просто по кругу?
